- Вы должны сказать мне правду. Если вы поклянетесь, что все эти страшные обвинения - клевета, я вам поверю. Вам лишь достаточно это сказать, вот и все, Дориан! Разве вы не видите, как я страдаю? Боже мой! Я не хочу и не могу поверить, что вы настолько распущенный и испорченный человек, как о вас говорят!
Дориан Грей презрительно усмехнулся.
- Пойдемте со мной, Бэзил, - промолвил он спокойно. - Я веду своего рода дневник, в нем записан каждый день моей жизни. И этот дневник всегда остается на том месте, где пишется. Пойдемте со мной, и я вам его покажу.
- Что ж, пойдемте, Дориан, раз вы настаиваете. Я все равно опоздал на поезд. Не беда, поеду завтра. Но не заставляйте меня читать ваш дневник сегодня. Я лишь хочу получить на мой вопрос честный и четкий ответ.
- Вы получите его наверху. Здесь это невозможно. И вам не придется долго читать.
Глава XIII
Дориан вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице, Бэзил Холлуорд шел за ним следом. Было уже за полночь, и оба ступали осторожно, стараясь не шуметь. Лампа отбрасывала на стены и ступеньки причудливые тени. От внезапного порыва ветра где-то в окнах задребезжали стекла.
На верхней площадке лестницы Дориан поставил лампу на пол и, вынув из кармана ключ, вставил его в замочную скважину.
- Вы действительно хотите знать правду, Бэзил? - спросил он, понизив голос.
- Очень.
- Ну что ж, - улыбнулся Дориан и, мгновенно посерьезнев, добавил: - Вы - единственный человек, имеющий право знать мою тайну. Вы даже не подозреваете, Бэзил, какую большую роль вы сыграли в моей жизни.
Он поднял лампу и, открыв дверь, вошел в комнату. Оттуда повеяло холодом, и от струи воздуха огонь в лампе вспыхнул густо-оранжевым пламенем. По телу Дориана прошла мелкая дрожь.
- Закройте дверь! - шепотом велел он Холлуорду, ставя лампу на стол.
Холлуорд в недоумении оглядывал комнату. Видно было, что здесь уже много лет никто не обитал. Вылинявший фламандский гобелен, какая-то занавешенная картина, старый итальянский сундук и почти пустой книжный шкаф, да еще стол и стул - вот и все, что он увидел. Пока Дориан зажигал огарок свечи, взяв его с каминной полки, Холлуорд успел заметить, что все в этой комнате было покрыто густым слоем пыли и что ковер на полу дырявый. Было слышно, как за панелью пробежала мышь. В комнате витал сырой запах плесени.
- Значит, вы утверждаете, Бэзил, что одному только Богу дано видеть душу человека? Что ж, снимите покрывало, и вы увидите мою душу.
В голосе его звучали холодные, горькие нотки.
- Вы с ума сошли, Дориан! Или вы разыгрываете меня? - нахмурился Холлуорд.
- Не хотите? Ну так я сам сниму, - с этими словами Дориан сдернул покрывало с картины и бросил его на пол.
Крик ужаса вырвался из уст художника, когда он в полумраке увидел жуткое лицо, насмешливо ухмылявшееся ему с полотна. В выражении этого лица было что-то возмущавшее душу, наполнявшее ее омерзением. Силы небесные, да ведь это лицо Дориана! Как ни ужасна была перемена, она не совсем еще уничтожила его дивную красоту. В поредевших волосах еще блестело золото, чувственные губы были по-прежнему алы. Угасшие глаза сохраняли свою чудесную синеву, и не совсем еще исчезли благородные линии трепетных ноздрей и стройной шеи… Да, это он, Дориан. Но кто написал его таким? Присмотревшись, Бэзил Холлуорд начал узнавать свою работу, да и рама была та же самая, заказанная по его рисунку. Но это же чудовищно, невероятно! Бэзил похолодел от ужаса. Схватив горящую свечу, он поднес ее к картине. В левом углу стояла его подпись - выведенные киноварью продолговатые, красные буквы.
Но портрет этот был отвратительной карикатурой на то, что им когда-то было написано, издевательством над его талантом, пасквилем на его творчество! Такого он не мог написать…
И все-таки перед ним стоял тот самый портрет. Холлуорд не мог его не узнать. Он чувствовал, как кровь стынет в его жилах. Если это действительно его картина, то как это могло произойти? Почему она так страшно изменилась?
Когда Холлуорд повернулся к Дориану, у него был совершенно безумный вид. Губы его судорожно дергались, пересохший язык не слушался, он не мог выговорить ни слова. Он провел рукой по лбу - лоб был влажен от липкого пота.
А Дориан стоял, прислонясь к каминной полке, и с напряженным вниманием следил за каждым движением Бэзила, будто присутствовал на захватывающем спектакле, в котором играл какой-нибудь знаменитый актер. Лицо его не выражало ни горя, ни радости - только зачарованный интерес зрителя. Лишь в глазах его нет-нет да и мелькала искорка торжества. Он вынул цветок из петлицы и делал вид, что нюхает его.
- Что все это значит? - воскликнул Холлуорд и сам не узнал своего голоса - так резко и странно он прозвучал.
- Много лет назад, когда я был совсем еще мальчиком, - отвечал Дориан Грей, теребя цветок в пальцах, - вы, увидев меня и сделав своей моделью, начали восхвалять мою красоту, непрерывно льстить мне, и это пробудило во мне тщеславие. Потом вы познакомили меня со своим другом, и тот научил меня ценить этот чудесный дар - дар молодости. Когда вы написали мой портрет, я впервые открыл для себя, какой огромной силой обладает красота. И в какой-то безумный миг - до сих пор не знаю, сожалеть мне о нем или нет, - во мне вспыхнуло страстное желание навсегда сохранить свою красоту, и из моей души исторглась мольба… а скорее даже молитва… чтобы желание это было исполнено.
- Как хорошо я помню эти чудесные дни - будто все это было только вчера!.. Но вы же не хотите сказать… Нет, это плод вашей фантазии… Просто портрет стоит в сырой комнате, и в ткань полотна проникла плесень. А может быть, в красках, которыми я писал, оказалось какое-то едкое минеральное вещество… Да, скорей всего, в этом и заключается причина. А вы себе невесть что вообразили! Это попросту невозможно!
- Ах, разве в мире есть что-нибудь невозможное? - пробормотал Дориан, подойдя к окну и припав лбом к холодному запотевшему стеклу.
- Но вы же говорили мне, что уничтожили портрет!
- Я сказал вам неправду. Это он уничтожил меня.
- Не могу поверить, что это моя картина.
- Разве вы больше не узнаете свой идеал? - спросил Дориан с горечью.
- Мой идеал, как вы это называете…
- Нет, это вы меня так называли!
- В этом не было ничего дурного, и я не стыжусь этого. Я действительно видел в вас идеал, и такого идеала я больше не встречу в жизни. А то, что сейчас на картине, - это лицо какого-то сатира.
- Это - лицо моей души.
- Боже, чему я поклонялся! У него глаза дьявола!..
- Ах, Бэзил, в каждом из нас и рай, и в то же время ад! - произнес Дориан с отчаянием.
Холлуорд снова повернулся к портрету и долго смотрел на него.
- Так вот что вы сделали со своей жизнью! Боже, если это правда, то вы, наверное, еще хуже, чем думают те, кто дурно о вас говорит!
Он еще раз поднес к портрету свечу и стал пристально его рассматривать. Поверхность холста на вид была совершенно целой, осталась такой, какой вышла из-под его кисти. Очевидно, порча проникла откуда-то изнутри. Проказа порока разъедала портрет под влиянием какой-то внутренней силы. Это было даже страшнее, чем тление тела в сырой могиле.
Рука Холлуорда так тряслась, что свеча выпала из подсвечника и вспыхнула на полу ярким пламенем. Он затушил ее каблуком и, тяжело опустившись на расшатанный стул, стоявший у стола, закрыл лицо руками.
- Дориан, Дориан, какой урок, какой страшный урок!
Ответа не было, от окна лишь доносились сдавленные рыдания Дориана.
- Молитесь, Дориан, молитесь! Помните, как нас учили молиться в детстве? "Не введи нас во искушение… Отпусти нам грехи наши… Очисти нас от скверны…" Давайте помолимся вместе! Молитва, продиктованная вам тщеславием, была услышана. Так будем же надеяться, что будет услышана и молитва раскаяния. Я слишком боготворил вас - и жестоко поплатился за это. Вы тоже слишком любили себя. И страшно за это наказаны.
Дориан медленно поднял голову и посмотрел на Холлуорда полными слез глазами.
- Поздно молиться, Бэзил, - с трудом выговорил он.
- Нет, никогда не поздно, Дориан! Станем же на колени и постараемся припомнить слова какой-нибудь молитвы… Кажется, в Писании где-то сказано: "Пусть даже грехи ваши были как кровь, я сделаю их белыми как снег".
- Теперь это для меня уже пустые слова.
- Молчите, не смейте так говорить! Вы и так достаточно нагрешили в жизни. Разве вы не видите эту гнусную, похотливую, злобную ухмылку на лице вашего двойника?
Дориан взглянул на портрет, и вдруг в нем поднялась волна бешеной злобы на Бэзила Холлуорда, словно внушенная тем Дорианом, который смотрел на него с портрета, нашептанная его усмехающимися губами. В нем проснулось бешенство загнанного зверя, и в эту минуту он ненавидел человека, сидевшего у стола, такой жгучей ненавистью, которой до сих пор никогда не испытывал.
Он обвел блуждающим взглядом комнату. На крышке стоявшего за столом сундука что-то поблескивало, и он вспомнил, что несколько дней назад принес сюда нож, чтобы перерезать какую-то веревку, и, очевидно, оставил его на сундуке.
Обойдя стол, Дориан медленно приблизился к сундуку и, когда оказался за спиной Холлуорда, схватил нож и резко к нему повернулся. Холлуорд сделал движение, словно собираясь встать, но Дориан подскочил к нему, вонзил ему нож в вену за ухом и, прижав голову художника к столу, стал наносить удар за ударом.