Ротмистров внимательно и чуть с недоверием посмотрел на Хрущева: нет, член Военного совета фронта не шутил. Серьёзен был и Малиновский.
- Что ж, - выпрямляясь и вытягиваясь как по команде "Смирно!", сказал генерал Ротмистров, - как бы там ни было, я готов доложить, вернее - высказать своё мнение по данному вопросу и в Генштабе, и Верховному Главнокомандующему.
- Вот и прекрасно! - Малиновский широко улыбнулся, пожал генералу руку. - Вот и прекрасно, вот и хорошо! А теперь, Павел Алексеевич, незамедлительно отправляйтесь в Москву. Командование корпусом возложите на генерала Вовченко.
- Слушаюсь, товарищ командующий!
- Да, и вот ещё что, - Малиновский снова почесал переносицу, - когда прибудете в Москву, то до встречи с Боковым постарайтесь, пожалуйста, переговорить с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Федоренко. Он вам, надеюсь, кое-что подскажет - нужное и полезное.
- Слушаюсь, товарищ командующий! Обязательно зайду к Федоренко.
- Ну, тогда, как говорится, с Богом!
- Ни пуха ни пера!.. - добавил Хрущев.
Ротмистров вздохнул и негромко ответил:
- К чёрту!..
ДВА ЛЕЙТЕНАНТА
Около танков, над которыми в целях маскировки была натянута сетка, прогуливался часовой. Чуть большеватую для него шапку-ушанку он завязал под подбородком; стоячий воротник шубного тулупа как-то нелепо торчал вверх, словно крышка открытого люка танка; руки в рукавицах часовой запрятал поглубже в рукава, предоставив автомату безалаберно болтаться на груди; высокие новенькие валенки заставляли несчастного дозорного ходить вокруг боевых машин чуть ли не строевым шагом. Он замёрз, как говорится, "в дугу", и по чём зря проклинал ненавистного Гитлера, развязавшего эту кровопролитную многолетнюю войну, которая - чёрт его знает! - когда ещё окончится; проклинал зиму с её жуткими морозами и колюче-снежными метелями; проклинал этот час, в который ему, согласно составленному командиром батальона графику, предстояло сейчас не то что мёрзнуть, а прямо-таки коченеть, охраняя могучие смертоносные машины.
Конечно же, часовой, коротая караульное время, сыпал проклятиями не вслух: во-первых, немцы не так уж далеко, а жить ему ещё не надоело; во-вторых, если бы он раскрывал рот, высказывая своё мнение о войне, то и губы запросто обмёрзли бы при таком холодище, или, не дай Бог, холодище этот во внутренности его организма забрался бы, - так что он, часовой, проклинал всё на свете белом в уме, про себя, одновременно вслушиваясь в зимнюю ночь. Поэтому сразу же и услышал чьи-то скрипучие на морозе шаги и несколько сипловатый голос:
- Эй, военный!.. Чего согнулся-то?… Замёрз, что ли?…
Часовой обернулся, пристальнее вглядываясь из-под заиндевевших бровей в подходящего к нему человека, хотел было взяться за автомат, но тут же передумал, потому что узнал командира танка Кошлякова.
- А-а, товарищ лейтенант!.. - протянул часовой. - Да как тут не замёрзнешь - не май месяц…
- Это точно, - согласился лейтенант. - Ну, а как, на сон не тянет?
- Какой гут сон к дьяволу! Первое - от мороза не заснёшь, а второе - я сон плохой видел: будто бы меня на посту зарезали. А вот то ли немец, то ли наш - ей-Богу, не разобрал…
- Ах, какой же ты суеверный!.. Ну что ты буровишь!.. Лучше скажи мне, ты случайно братца моего не видал? Ищу его уже с полчаса, а найти никак не могу: как сквозь… снег провалился…
Часовой пристальнее вгляделся в лицо Кошлякова, разочарованно качнул головой:
- Ну никак я рас не различаю: то ли вы это, то ли ваш брат?… Извините, товарищ лейтенант, вы кто?… По имени…
- Эх ты, чудо гороховое, сколько меня знаешь - года полтора, считай, а до сих пор с Валентином путаешь! - рассмеялся Кошляков. - Василий я…
- Кто вас разберёт, - проворчал часовой, - вы с братом- как с одной иконы писаны.
- Но-но, "с иконы"! Нашёл святых… Забыл, что мы самые ярые атеисты? Забыл, что в Бога не веруем?
- Да ничего я не забыл, товарищ лейтенант. Но всё равно, без веры в душе жить, а особливо - воевать, как-то… неспокойно, что ли…
Верить можно во многое. Я, например, лично в товарища Сталина верую… Он для меня и Бог, и отец родной…
- Ну, а кто ж в него не верует? - ухмыльнулся часовой. - Слыхали и знаем, что, как только пехота в атаку идёт, так непременно кричат: "За Родину! За Сталина!" Да и мы, танкисты, тоже не лыком шиты… Ни за что не уступим пехоте…
Кошляков безапелляционно пресёк иронические разглагольствования часового:
- Как твоя фамилия, боец? Что-то я запамятовал…
Тот мгновенно осёкся, сразу же сообразив, что к чему, а затем попытался принять стойку "смирно!" и щёлкнуть валенками, словно каблуками сапог. Но ничего у него из этой попытки не вышло, и он сконфуженно промямлил:
- Рядовой Ядренко! - и, словно боясь, что лейтенант не расслышал, добавил уже погромче: - Ядренко моя фамилия… Вы только ничего не подумайте… Я не со злого умысла… Я…
- В этот раз я ничего не слышал, рядовой Ядренко. И не надо больше так при мне рассуждать, иначе ваш сон - как вас там зарезали - сбудется… Ну так что, видал ты моего братца, рядовой Ядренко?
- Так точно, товарищ лейтенант, брат ваш, он к медикам побег.
У местных медиков было накурено до чёртиков.
- О, Василий, - сквозь дым разглядел вошедших седой лысоватый майор. - Заходи, гостем будешь!
Он небрежно подвинул с края скамьи молоденького, уже порядком захмелевшего младшего лейтенанта, усадил Кошлякова, подставил ему алюминиевую кружку со спиртом.
- Чистый? - поинтересовался Василий.
- Не-а, - мотнул головой майор, - разведённый. Да ты пей, Кошляков, разведён по норме: сам знаешь - разную херню не пьём.
- А по какому случаю?… По какому случаю такой грандиозный банкет?
- А что, обязательно нужен случай или повод?… Да пьём мы просто за то, мой миленький лейтенант, что живы… Что - ПОКА! - живы!.. Пьём, между прочим, свои законные, нар-ко-мов-ски-е!..
Ладно, майор, не петушитесь! - усмехнулся Кошляков и, стукнувшись своей кружкой об его, залпом вылил спирт в рот, страдальчески крякнул, потянулся за закуской. - А где ж мой брательник? Разведка доложила, что к вам пошёл…
Майор молча пальцем ткнул в дальний угол помещения. Валентин, действительно, сидел там, в углу, на жёлтом сундуке, и, отгоняя рукой от глаз надоедливый табачный дым, что- то доказывал старшему лейтенанту из своей роты.
Василий благодарственно хлопнул по плечу майора, поднялся из-за стола и направился к брату. По пути услышал как тот декламировал:
Хоть стони, а хоть кричи,
Разметавшись на постели…
Я тебя испил до дна
И ушёл. На самом деле…
Валентин, увлечённый чтением своих "виршей", не сразу заметил Василия, а когда Василий положил руку на его погон, Валентин как-то заторможено поднял глаза, удивлённо спросил?
- Это ты, брательник? Тебе чего?
- Одевайся, разговор есть.
- Что, прямо сейчас одеваться и идти с тобой куда-то разговаривать? Или можно попозже?… Война ещё не окончилась - времени для разговоров у нас по самое горло!..
Вмешался старший лейтенант:
- Васька, будь человеком! Пусть он ещё одно стихотворение мне прочтёт, и тогда забирай его к едрени-фени!..
- Ах, чёрт с вами!.. Валька, читай свой стих, но только один…
Валентин согласно кивнул головой и начал:
Я пил вино
в кругу советских леди.
Хмельное пил,
торгов не говоря…
А женщин -
Боже! - как я их любил,
Как чистых ангелов, боготворя!
О наши милые
российские мадонны!..
Мы стукались
совсем не хрусталём…
И ждали,
когда "примется" хмельное,
И ждали,
когда песню запоём.
Потом меня
вы нежно целовали,
И я шутил:
девчата, мол, не надо…
А дома
открывала дверь жена,
"Не замечая"
на губах моих помаду…
Я пил вино
в кругу советских леди.
Хмельное пил,
тостов не говоря…
Но всё прошло,
и пыл мой улетел,
Как жёлтый лист
в начале ноября.
Валентин замолчал, а старший лейтенант, опрокинув в своё горло ещё одну порцию спирта, пьяно полез к Валентину целоваться.
- Валька, ты - гений!.. Люблю тебя!.. А ну, ещё… Как там: "Вы извините, перейду на Вы: ведь так о женщинах писал Тургенев…"
Валентин хотел было поддержать своего поклонника, но Василий, тряхнув его за плечо, поморщился:
- Не выпендривайся, Валька: мать письмо прислала из дому. И в нём, между прочим, про Володьку пишет тоже.
Валентин больше не стал препираться с братом, перестал разговаривать и со своим собеседником: он быстро оделся и вслед за Василием выскочил из домика, прямо в морозный скрипучий февраль.
Часовой, увидев братьев-близнецов, улыбнулся вконец замёрзшими губами:
- Ну что, нашли своего братца? Э-эх!.. - и замолчал тут же, ещё сильнее сгорбившись и всё глубже пряча свой посиневший нос в кудрявый отворот воротника.
Пришли к себе. Валентин, торопливо раздевшись, протянул руку к гудящей и потрескивающей печке и попросил:
- Покажи письмо, Васька!