- Ты поосторожней, Харти, - отозвался второй. У этого голос был мягче, и окончания слов будто таяли. - Эти дикари коварны.
- Плевал я на них, Петер… Господин майор, разрешите, я его пристрелю. Мне все равно надо будет сегодня кого-нибудь ухлопать. На счастье. Такая у меня система. Так было в Польше, и во Франции, и каждый раз на Балканах. Я пришивал хоть одного в первый же день - меня этому дед научил, а он самого Бисмарка видел два раза! - и потом у меня все получалось в любой заварухе.
Тимофей знал несколько десятков немецких слов - достаточно для элементарнейшего разговора, и даже для предварительного допроса хватало; и сейчас он угадывал отдельные слова, однако связь между ними ускользала, смысла не было. Да Тимофей и не искал этот смысл. Их только двое - вот что он понял. И подумал: уж с двумя-то управлюсь. А дальше что бог даст.
Из-под ресниц Тимофей видел пыльные голенища кирзовых сапог, а сразу за ними - веселое молодое лицо и два железных зуба за короткой верхней губой. И автомат. Плоский, какой-то маленький, почти игрушечный, он болтался на ремне, закинутом через правое плечо; сдернуть его не составит труда. Правда, стрелять из таких Тимофею не приходилось, только на методических плакатах и видел. Ладно, как-нибудь сообразим.
Немец повернул лицо в сторону, опять что-то говорит. Удобней момента не будет…
Тимофей метнулся вперед. Ствол автомата был теплым; он показался Тимофею тонким и хрупким, как соломинка. Немец, как и следовало ожидать, опрокинулся от легкого толчка. Чтобы сбить с толку второго, Тимофей, уже завладев автоматом, перекатился в сторону, сел, увидел этого второго - длинного, с вытянутой смуглой рожей, похожего на румына, - поднял автомат, но выстрелить не успел. Вдруг все пропало.
Очнувшись почти сразу, он уже не притворялся. Тяжело перевернулся на грудь и сел. Перед глазами плыло. И шея казалась деревянной, стянула горло и ни кровь, ни воздух не пропускала.
Немец, поблескивая фиксами, сидел в той же позе и смеялся. Его куртка была запорошена по всему боку красной глиной.
- Ты старался карашо. Зер гут! - Он показал большой палец. - Я довольный. Я отшень довольный… Ты - Голиаф. Абер я победил тебя в один удар. Джиу-джитс!
Он гордился, что говорит по-русски, но это давалось ему нелегко. Он сразу вспотел, достал из бокового кармана большущий голубой платок, уже грязный, вытер шею, лоб и особенно тщательно запотевшие глазницы. Заметил, что бок весь в глине, опять рассмеялся и подмигнул Тимофею.
Тимофей поглядел на смуглого. Тот держал карабин под мышкой и ковырял широкими плоскими пальцами в красной пачке сигарет. Значит, он опять вне игры. Если попытаться снова…
Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь сейчас - движение гитлеровской армады, - настолько его потрясло, что на какое-то время он забыл обо всем. Он даже думать не мог толком, смотрел - и все.
Самоходки, танки, машины с солдатами, артиллерия, бронетранспортеры выкатывались из далекого, серого от зноя леса, новенькие и свежевыкрашенные, почти без интервалов, а чаще впритык; колонна выползала, как дождевой червь из рассохшейся земли, и голова этого червя терялась где-то за спиной у Тимофея, в покрытых аккуратными перелесками, распаханных холмах, которыми здесь начинались предгорья Карпат.
Он не испугался. Он только решил, что надо бы все это подсчитать и запомнить, - сказалась привычка, выработанная тремя годами службы на границе. Но откуда начинать счет? Стальная орда текла однообразная и безликая, чуть ослабишь внимание - тут же собьешься. А я не поштучно, я вас до подразделениям буду брать на заметку, злорадно подумал Тимофей и начал считать, хотя и понимал, что никуда эти данные сообщить не сможет.
- Слюшай, - затеребил его немец, - я мог ды-ды-ды - и тебе капут. Абер я дарю тебе жизнь. Вита нова! Теперь я твой второй муттер. Твой мама.
- Довольно болтать, Харти, - раздался за спиной Тимофея незнакомый голос, он чуть повернул голову и увидел сапоги. Сверкающие, новенькие сапоги бутылками. Как же я мог забыть о них! - подумал Тимофей. Это было так явственно, это не могло быть бредом…
Он взглянул выше и встретился глазами с офицером.
Это был майор. Ему еще не было и тридцати. Лицо спокойное, немного усталое; в светлых глазах угадывалось любопытство; оно просвечивало через холодную спесь, и Тимофей понял, что предчувствие не обмануло, что именно от этого майора будет зависеть дальнейшая судьба.
- Виноват, господин майор, - подхватился Харти.
Майор держал руки за спиной, оттуда выглядывало что-то вроде хлыста. Зачем ему хлыст? - удивился Тимофей. Или он на лошади?…
- Переведи ему, Харти… Он пограничник - это нехорошо… - Майор помедлил, Харти воспользовался этим и перевел. - Но у него маленькая геометрия, - майор ткнул стеком в два малиновых треугольника на петлице Тимофея, - значит, и маленькие грехи… если он раскаивается и готов начать новую жизнь, его можно простить.
Харти опять перевел. Тимофей понял, что от него ждут ответа, и решил не отвечать, но с губ само собой сорвалось "гут"… А ведь еще нынешним утром ему показалась бы нелепой даже мысль о каком бы то ни было разговоре с фашистами. А сейчас не только слушает - делает вид, что соглашается. Он унижен? Да. Побежден? Да. Сломлен и сдался?…
Тимофей покосился на окопы. Он всегда знал, что скорее убьет себя последней пулей, чем сдастся врагу. Но сложилось иначе. Значит, опять кинуться на них, напроситься на пулю?… А кто отомстит за ребят?
Другие?
А почему не ты? Почему ты не хочешь оказаться сильнее и хитрее своих врагов? Выжить, вырваться и отомстить? Победить, наконец? От какого Тимофея Егорова будет больше пользы: от погибшего гордо, но бесполезно, или от активного бойца?…
Он досадовал, что во второй раз не бросился на фашиста сразу и все как-то решилось само собой. Ему было стыдно, что он остался живым, - Тимофей победил этот стыд. Чтобы отомстить, я должен выжить, это он усвоил твердо. Я должен выжить. Чего бы это мне ни стоило. Любой ценой!…
- Я сделаю все как надо, герр майор.
Это майор понял без перевода.
- Отлично, - сказал он, и вдруг Тимофей увидел в его левой руке свою кандидатскую партийную карточку. Стек легонько щелкнул по ней. - Ты хотел стать большевиком?
Я должен выжить… должен… - стучало в мозгу.
- Да, - сказал Тимофей.
- Печально… Переведи ему, Харти, что фюрер приказал уничтожать всех большевиков. - Он слушал Харти, кивал, но следил только за выражением лица Тимофея. - А теперь переведи, что между "хотел" и "был" качественная разница, и мы это понимаем. - Он опять терпеливо дождался конца перевода. - А теперь спроси, хочет ли он сейчас вот на этом месте быть убитым.
- Я хочу жить, - сказал Тимофей, почти физически ощущая, как бьется в мозг: ты должен, должен выжить,.
- Ну что ж, пожалуй, мы забудем это маленькое недоразумение, если ты сейчас ее порвешь, - сказал майор, протянув Тимофею кандидатскую карточку.
Схватить майора за запястье, скрутить его, швырнув податливое тело на фиксатого Харти, на это Тимофею понадобилось не больше секунды. Но смуглый - ах, досада! - уже отскочил назад, и карабин в его руках так ловко, будто сам это делает, скользнул из-под мышки в ладони. Ведь убьет, сволочь!…
Авось с первой не убьет.
Тимофей сделал ложное движение влево, прыгнул вправо (пуля ушла стороной!), схватил горячий стальной обломок - все, что осталось от его самозарядки со знаменитым снайперским боем, встретился глазами со смуглым. Тот не боялся. Глаза горят, смеется, бьет с пояса, не целясь. Будь ты проклят!
Вторая - мимо.
- Кончай его! - крикнул откуда-то сзади майор.
Тимофей метнулся в сторону - дуло пошло за ним; в другую - дуло тоже. Тимофей вдруг почувствовал усталость. Все, понял он, глядя, как палец врага медленно прижимает спусковой крючок.
2
Его опять не смогли убить.
Очнувшись, Тимофей не удивился. Уж такой это был день. Не пришлось и вспоминать, где он и что с ним: он знал это сразу. Где-то внутри, независимо от его воли, организм уже переключился на иной ритм; мобилизовался с единственной целью - выжить. Человек еще должен был осмысливать новую для себя ситуацию - войну; на это уйдет немало дней, а его природа уже заняла круговую оборону.
Тимофей лежал в неглубокой воронке, на дне, и какой-то парнишка бинтовал ему голову. Это был тоже пограничник, но незнакомый. Видать, первогодок с соседней заставы: тех, кто служил по второму году, Тимофей знал хотя бы в лицо.
Пограничник наматывал бинт не глядя, как придется, совсем не по инструкции; такая чалма если часа два продержится - уже благо; обычно они расползаются кольцами куда раньше. Тимофей хотел сделать замечание, но говорить еще не мог, даже руки поднять еще не было силы, а парнишка, как назло, неотрывно смотрел куда-то за спину Тимофея, тянул шею, выглядывая через вспушенный край воронки. Грудь Тимофею он перебинтовал еще раньше. Правда, при этом кончилась гимнастерка: ее правый бок был начисто оторван* только воротничок и уцелел.
Тимофей пошевелил пальцами. В руках пусто… Внутренне цепенея, Тимофей потянулся левой рукой к уцелевшему нагрудному карману. Пусто.
- Не дрейфь, дядя, - сказал пограничник, - твой билет у меня.
- Давай сюда.
- Вот невера! - Свободной рукой он достал из галифе смятую кандидатскую карточку. - Не теряй в другой раз.
- Я вот так ее зажимал. В кулаке.
- Может, вначале и зажимал.
- Меня ковырнуло крепко?
- Семечки. Только шкарябнуло по черепушке. Но картина, сам понимаешь, жуткая.
- Гляди ты. А ведь он меня в упор срезал. Метров с трех. Враз выключил начисто.
- Контузия, - сказал пограничник.