Визг, крики, свист. Кто-то собирался пойти в будку разбираться с механиком. Когда шум немного стих, из будки высунулась лохматая голова и заявила: "Дальше еще хуже. Пленка - склейка на склейке, через минуту опять порвется, так что кина не будет".
Все еще немного погалдели и потянулись к выходу. Митя быстро зашагал с горы, надо было успеть в палатку до прихода стариков. Его потянули за рукав. Разглядеть лица тянувшего Митя не смог. "Эй, сержант, дело есть, зайдем в каптерку". Зная, что ничем хорошим "дела" с молодыми сержантами не кончаются, Митя с силой рванул рукав и побежал. Его догоняли. Он припустил, но кто-то ловко подсек его, и Митя с размаху упал лицом вниз, подняв клубы пыли. Он завертелся на месте, пытаясь отбиваться ногами, но удары то с одной, то с другой стороны доставали его.
"Ну-ка, прекратить драку!" - офицерский металлический голос остановил удары, и в следующее мгновение Митя летел по плацу к своей палатке.
В палатке было накурено. Фонарь выхватывал незнакомые запыленные лица. Посреди палатки, выстроившись в шеренгу, переминались Вовка, Кадчиков и двое незнакомых ему молодых сержантов с темными разводами грязи под глазами; они только что вернулись из сопровождения, и по их полузакрытым остекленевшим глазам можно было угадать их единственное желание.
- Где тебя носит, сержант? Мы уже беспокоиться начали, твоих друзей-чижиков застроили, - голос Ферганы не предвещал ничего хорошего. - Не успели приехать, а уже гуляете, в кино ходите, а дедушки в сопровождения ездят, жизнью рискуют. Придется всех молодых наказать. Я, как младший по званию, не имею на то прав и поэтому поручаю замкомвзводу Горову с вами потренироваться, вспомнить детство золотое, учебку.
Горов встал между кроватями и, отхлебывая из кружки чай, приказал:
- Упор лежа принять!
Молодые бросились на пол.
- Отжимаемся на счет. Р-раз! - Горов выдержал паузу. - Держим прямо спинку! Не прогибаемся! Не провисаем!.. Два!
На седьмом качке руки ходили ходуном, на пол равномерно капал пот, а в виске нервно дергалась быстрая ниточка: "Не рухнуть!.. рухнуть… рухнуть", но пол неумолимо притягивал. А тут еще Фергана решил проверить их на прочность - пошел по спинам. Руки согнулись, и Митя почувствовал животом комья грязи на полу.
- Слабоват, сержант, а в кино бегаешь, - злорадно сказал Фергана, балансируя на Митиной спине. Раздался смех.
Чей-то голос снаружи произнес:
- Атас! Дежурный по части проверяет!
Все засуетились, полезли по кроватям прямо в ботинках. Горов, укрываясь одеялом, командовал скороговоркой:
- Двое молодых остаются. Один за дежурного, другой за дневального; возьмите фонарь, поставьте в углу около тумбочки; вечерняя поверка произведена, Котов в госпитале.
Митя лежал на втором ярусе, укрывшись с головой, и дышал в чью-то вспотевшую спину. Он попал в щель между двумя сдвинутыми кроватями, было очень неудобно и жестко. Еще недавно он считал Фергану с Горовым своими парнями, с которыми, несмотря на разницу в службе, можно жить, а сейчас горячая ненависть переполняла его.
Полог раздвинулся. Яркий луч прошелся по койкам, уставился на Вовку - он остался дневалить вместе с незнакомым сержантом.
- Кто дежурный?
- Я, товарищ майор, - вызвался Вовка, умудрившийся в темноте рассмотреть погоны.
- Где обмундирование? У вас что, люди в одежде спят? - луч уперся Вовке в лицо.
- Никак нет, у них одежда под подушками, - нашелся Вовка. - Ночью, знаете, из других подразделений воруют.
- Зачем тогда дневальные, если воруют?
- Дневальному ночью воды нужно принести или еще чего, в это время и воруют, - поддержал Вовку незнакомый сержант.
- Понятно, - майор выключил фонарь. - Вечерняя поверка была?
- Так точно, была.
- Ну и?
- Рядовой Котов в госпитале, остальные на месте, товарищ майор, - Вовкин голос приобрел должную уверенность.
- Ладно, - майор откинул полог. - Устав поучи, сержант, не знаешь, как доложить. Смотрите, чтоб не спать, службу нести. А то вон в Баграме душманы вырезали взвод, а спящего дневального оставили в живых, сам повесился, когда проснулся.
Майор вышел. Некоторое время было тихо, потом раздался смех.
- А ты ничего, сообразительный парень, вся молодежь "хэбэ" под подушки прячет, - смеялся Фергана.
Горов слез с кровати.
- Молодые сержанты, строиться!
"Опять начинается", - подумал Митя, чувствуя неприятную слабость в руках.
Теперь Горов отдавал приказания едва слышно:
- Кто был в сопровождении - спать, кто не был - стоит ночью. Сами решайте, кому когда стоять, и чтобы утром в баке была вода.
Они вышли покурить.
- Стойте, когда вам удобно, - предложил Кадчиков. - Мне все равно.
- Я стою первым, - опередил Вовка. - Хоть поспать до подъема.
- Тогда я - последним, - решил Митя, ему совсем не хотелось разрывать сон.
Из палатки вышли те двое, с грязными разводами под глазами. Один высокий, с торчащими из-под панамы ушами, другой - небольшого роста, с круглым, как луна, лицом.
- Давайте знакомиться, что ли, - заговорил маленький. - Меня зовут Саня Мельник, я с Белоруссии, а он - с Подмосковья.
- Маляев Михаил, - представился высокий и протянул руку. - Сильно не жмите, я после стрельбы за ствол нечаянно взялся.
- Москвич! - донесся из палатки истошный вопль.
- Это меня, - вздохнул Маляев и исчез в темноте палатки.
- Без вас нам туго приходилось, - проводив взглядом Маляева, начал Мельник. - То заготовка, то уборка, то наряд по кухне, то сопровождение. Десять дней как белки в колесе. Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят, говорят, мы в Афгане до вас полгода пахали, пока вы в Союзе тащились. Ничего, впятером веселей будет.
Они докурили и отправились спать.
Простыней не хватало, одеяло неприятно кололось, худой, сбившийся матрас продавился до самой сетки, но глаза уже закрывались, и ветер доносил волны многоголосого бормотания, вздохи, шорохи… Рыжие подсолнухи качают в такт ветру своими облысевшими головами, мерно постукивают поезда, а голоса из репродукторов запутываются в проводах и по-комариному попискивают над подушкой, залетая в открытое окно. К нему пришли ребята и зовут кататься на велосипеде, они щекочут его за пятки и стаскивают одеяло, а он отворачивается к маленькому облезлому коврику и свертывается калачиком, зажав ладони между коленками, но тепло, выдуваемое сквозняком, уходит, и ему становится холодно и неудобно, вот тут-то он вспоминает об огромной, улегшейся на землю клубничине, которую он вчера перевернул на другой бок, чтобы дозрела, и, вспомнив, соскакивает с кровати, вырываясь из цепких рук друзей, в одних трусах, босиком бежит в огород. Желтые капли пчел падают на цветы, и те качаются под их тяжестью, земля нагрелась и сушит пятки, ему немного страшно, но ягода такая большая, огромная, уже виден ее красный бок. Он бежит, скосив глаза, как бы не увязалась пчела. Он запихивает ягоду в рот и слегка сдавливает ее языком и зубами, сок брызжет из ягоды, и от удовольствия он зажмуривается… Кадчиков трясет его за ногу и шепотом приговаривает: "Вставай, вставай же, ну, вставай!" - "Да не тряси ты, я уже не сплю", - Митя зло дернул ногой. Он откинул одеяло и осторожно окунул ноги в темноту.
Холодные сапоги неприятно липли. У выхода ждал Кадчиков с питьевым баком и нетерпеливо притопывал. Ему хотелось поскорей залезть в нагретую Митей постель, пока она не остыла.
Тающая темнота очертила контуры палаток. Мир был ясен и звонок. Звуки разбивающейся о дно бака воды, казалось, разносились по всей Земле. Вышедшая из чрева ночи, она дышала полной грудью, выплескивая на сапоги ледяные капли.
Кадчиков забрался в кровать, и Митя остался один. Он прошелся по палатке, понаблюдал за прыгающим пламенем фонаря, прислонился было к вешалке с шинелями, но вовремя опомнился и, стряхнув сладкую дрему, вышел на плац.
Внизу лежал город, укутанный рваным, расползающимся саваном. Устремленный в небо минарет царствовал, разорвав туман, и ждал, когда саван превратится в розовую фату, и когда это произошло, голос, певучий и громкий, поплыл над городом.
Митя почувствовал себя неловко, будто стал свидетелем интимного разговора, и хотел уйти в палатку, но скоро неловкость прошла, и он заслушался печальной молитвой. Вечером их взвод заступал в наряд по столовой.
"Здравствуй милая моя, дорогая мамочка!
В прошлом письме я писал тебе, что буду служить где-то под Ашхабадом. Так оно и получилось. Нас долго продержали на пересыльном пункте за городом, а потом разбросали по частям ТуркВО. Мы с Вовкой оказалась в одном взводе. Кстати, многие из нашей учебки попали в эту часть.
Я пока еще не со всеми ребятами познакомился. Могу сказать только, что наш взвод похож на интернациональную бригаду: есть казахи, узбеки, таджики, белорусы, украинцы, татары. Ребята вроде ничего. К нам, во всяком случае, отнеслись по-человечески, понимают, что трудно сразу же после учебки командовать отделением, поэтому слушаются. Они говорят, что мы будем заниматься хозяйственными делами, больше в командировках, чем на учениях. Зато будет о чем рассказать, а то некоторые всю службу сидят где-нибудь в хлеборезке или каптерке и рады, а сами ничего не видели, кроме буханок и парадок.
Так вот, во время командировок и учений я писать не буду, некогда. Получать письма будешь реже, зато писать буду чаще, обещаю.
Кормят здесь очень прилично: на завтрак дают кофе со сгущенкой, а вечером, как и везде - рыбные консервы. К жаре потихоньку привыкаю, стараюсь поменьше пить, чтобы не потеть. Одно плохо - спать охота, как в учебке. Видимо, не суждено солдату выспаться за два года службы.