- Разрешите доложить, товарищ майор. Товарища Тарасову, здешнюю учительницу, мы попросили обыскать взятую в плен девушку. Вот что найдено. Я поторопился принести - может быть, бумаги окажутся полезными при допросе и этого...
Учительница пристально глядела на пленного. Провела рукою по лбу. Майор спросил быстро:
- Откуда вы его знаете?
- Это... тот самый, что на прошлой неделе во время налета на колхоз... детей...
- На бреющем полете из пулемета? По детской площадке? Вы запомнили лицо? Точно?
- Они играли на солнце. День был такой яркий. И они так смеялись, когда Паша - была у нас такая восьмилетняя, светлая девочка - растянулась на бегу. Она так и не встала...
Дыхание переняло. Девушка тронула горло.
- Не встала, потому что в этот самый момент с неба, как брошенный камень, с воем... стервятник... И по всей площадке клубочками пыль от пуль... И это лицо над пулеметом. Восемь детей... Кто видел такое, из миллиона узнает убийцу. Он. Голову отдам.
- Боюсь, что вы все-таки ошибаетесь, - покачал головой капитан. - Детей обстрелял летчик-истребитель, а этот тип - борт-механик. А это - совсем разные, несовместимые, я бы сказал, специальности.
- Соображение правильное! - подтвердил майор. Он не сводил глаз с штурмана: фашист стоял, грузный и равнодушный, веки тяжело наползали на усталые, безмысленные глаза. Словно все происходившее кругом не касалось его и его клонило ко сну.
Майор повторил:
- Соображение правильное. Но с другой стороны - действительно, у кого на глазах детскую кровь... - не опознается. И такое обвинение без уверенности ни один человек не предъявит. Это же - на смерть.
Он поднял глаза на Тарасову.
- На смерть, вы понимаете? Вы это возьмете на себя?
Она сжала пальцы. До хруста.
- Дайте револьвер. Я сама его... Как бешеную собаку... Вот...
Фашист тяжело переступил с ноги на ногу и поморщился.
- Прикажите меня отвести, - сказал он майору по-немецки. - И пригласите врача ко мне. Рана горит. Девушка, которая меня перевязывала, вероятно, малоопытна.
Глаза майора потемнели. Он сдержался с трудом.
- Вы недовольны нашей медицинской сестрой? - медленно проговорил он. - Вы предпочли бы врача той квалификации, как ваши "врачи", которых вы посылаете к нашим раненым, если им случается попасть вам в руки? Из тех, что вырезают красные звезды на лице и теле раненых и ломают им суставы? Таких "врачей" в наших госпиталях, действительно, нет.
Испуг перекосил лицо фашиста.
- Я не понимаю вас. За вашими ранеными у нас превосходный уход. И если в газетах распространяют слухи, будто их мучают, то ведь это же клевета...
Майор дал знак сержанту:
- Отведите пленного. И дайте сюда второго. Радистку.
Фашист пробормотал:
- Я хотел предложить: может быть, вы дадите мне самому допросить Менгден? Я ручаюсь, что заставлю ее сказать все, что она знает.
Майор круто сдвинул брови. Ему стоило больших усилий сдержаться.
- Вы хотели бы показать ваше искусство допрашивать? Продемонстрировать вашу "систему"? Вы... вообще, соображаете, где вы? И с кем вы говорите...
Подбородок фашиста, тяжелый, квадратный, затрясся.
- Я же... хотел заслужить, показать готовность... Потому что мне показалось...
Он хлюпнул носом, неожиданно. И на ресницы навернулись толстые, обрюзглые, как все в этом грузном теле, слезы.
- Я не... не могу... Я не хочу умирать, господин майор. Я жить хочу...
- О чем он? - Лейтенант удивленно поднял голову от протокола, который он дописывал. - Я прослушал...
Майор ответил сквозь зубы:
- Жить хочет.
Ручка, деревянная, тонкая, переломилась с сухим хрустом, так бешено сжали ее пальцы лейтенанта.
Сержант тронул за плечо фашиста. Но тот замотал головой и подогнул колени. Опуститься на пол он не успел: конвойные подхватили его под локти. Он прохрипел:
- Господин майор... на коленях прошу... Именем вашей матери... Или ее светлой памятью...
Конвойные двинулись. Сжатый крепкими их руками, приседая, цепляясь ногами за выщербы половиц, фашист поволокся к двери. Когда она закрылась, майор обернулся к Коробову.
- Чистой породы фашист, - брезгливо сказал капитан. - Зверь, а как до шкуры дело дойдет... Когда Гитлера поймаем, он тоже будет, так вот, в ногах валяться и выть.
Майор кивнул.
- Этот из коренных наци, можно поручиться... Недаром он документы порвал. Два железных креста он отстегнул перед вылетом: петельки на мундире заметили?
Он вернулся к столу.
- Как фамилия радистки, товарищ Коробов?
- Клара Менгден, - сказал просматривавший принесенные Андронниковым бумаги лейтенант. - На самом бомбардировщике ничего стоящего не обнаружено, капитан?
- Фотокамера и борт-журнал целы, - ответил Андронников. - И еще (он усмехнулся) - собачка деревянная. Они берут на самолет деревянных собачек игрушечных, на счастье...
- А на убитых?
- У полковника - ничего, кроме бумажника: довольно крупная сумма денег. На трех остальных трупах - тоже бумажники, кошельки... всякая карманная утварь, словом. Радиостанция повреждена, но я отметил, на всякий случай: последний разговор шел на волне 110.
- А в бумагах Менгден? Это что за пачка?
- Личные письма, - сказал лейтенант. - Мамаша у нее, очевидно, с характером: настойчиво требует присылки украинского сала и яиц... А в другом письме ехидно упоминает о каком-то Матиасе из Зебака, который прислал теще ботинки из Белграда, а жене - уйму вещей... "невпример кое-кому". Очевидно - тонкий намек.
- Я вам не нужна? - тихо спросила Тарасова. - Я пойду к себе...
Майор пожал ей руку.
- Идите. Но не отлучайтесь из дома, - сейчас же после допроса Менгден я позвоню в трибунал. Вас вызовут, очевидно. Вы подтвердите то, что сказали мне.
- Я подтвержу, - кивнула учительница. - И можно еще спросить: я ведь не одна была при расстреле.
В дверях она посторонилась и пропустила Менгден, которую ввел сержант. Девушка прихрамывала чуть-чуть, дыханье было прерывистым и частым, но глаза оставались такими же странно потухшими, безразличными, как тогда, перед вылетом. И руки, исхудалые, безжизненно висели вдоль тела. Как подстреленные.
- Клара Менгден, стрелок-радист?
Она опустила ресницы и чуть наклонила голову, подтверждающе.
- Мы будем беседовать по-русски, не правда ли? Товарищам будет легче следить.
Ресницы взметнулись вверх, недоуменно.
- Но я не умею по-русски.
- Не умеете? - мягко спросил майор. - Наверное?
Девушка пожала плечами.
- Зачем я буду лгать?
- Вы такая правдивая?
- Нет, - ответила она, голосом ровным и равнодушным. - Просто мне все равно. И я устала. А чтобы лгать - надо думать.
- А это дело утомительное? - спросил майор. - И не соответствует уставу национал-социалистской партии. У вас там вообще не полагается думать. Вы давно в партии?
- Я? - Девушка отрицательно покачала головой. - Я не в партии.
- Это можно солгать - не думая? - насмешливо спросил майор. - Переменим тему. В состав какого полка входил ваш бомбардировщик?
- Восьмого.
- Откуда был вылет?
- С оперативного аэродрома из Норовки.
- Где ваша главная база?
Она помедлила чуть-чуть.
- Не знаю. Ее сегодня переместили куда-то... На бомбардировщике новое место знал только полковник.
- Только полковник? А куда же вы пошли б на посадку, если бы, предположим, он был убит в воздушном бою, а самолет уцелел?
- Я бы запросила по радио... когда мы перелетели обратно фронт. Мне дали такую инструкцию.
- Вы находчивы. Но ваш сотоварищ утверждает категорически, что вы знаете, где база.
Опять поднялись, пожатьем, плечи.
- Откуда мне знать? Я всего только - радистка.
- Он сказал: вы пользовались особым доверием - и полковника и начальника штаба.
Она усмехнулась.
- Ни полковник, ни начальник штаба никогда не разговаривали даже со мной. У нас не принято, чтобы офицер - тем более штаб-офицер - разговаривал с нижним чином. А я, кроме того, женщина.
- Стало быть, из всего, что о вас рассказал борт-механик...
Глаза девушки широко раскрылись, и в них взметнулся испуг.
- Борт-механик? Но он же... убит.
- Я имею в виду того, что сбросился с вами вместе.
- Ах, этот? Но он не борт-механик, а штурман.
Командиры переглянулись.
- Как его фамилия, кстати?
- Не знаю.
- Опять! - не сдержался майор.
Но девушка повторила, почти жалобно:
- Не знаю, право же. Я в первый раз его увидела сегодня, уже на самолете. Он только что к нам назначен. Раньше он летал на истребителе.
- На истребителе? Вы это наверное знаете?
- Наверно, да. Накануне его истребитель подбили. А другой машины, на смену, еще нет. Его и назначили временно на место нашего штурмана: тот был убит вчера.
Майор обернулся к лейтенанту.
- Позвоните в трибунал, Бехтееву. Пусть немедленно вызовет Тарасову.
- А девица эта не лжет? - вполголоса спросил лейтенант. - Спросите ее, почему этот толстый мерзавец стрелял в нее, если он ее первый раз сегодня увидел.
- Он же объяснил - по-моему правдоподобно, - так же вполголоса ответил майор. - А впрочем...
Он повторил по-немецки вопрос лейтенанта Менгден. Она ответила попрежнему равнодушно: