Перед самым выходом позвонили из вестибюля: кто-то из шведского телевидения хочет меня видеть. Через пару минут влетела Элизабет, моя давняя приятельница, мы встречались прежде и в Москве, и в Стокгольме. Но я не знал, что она уже в Риге. Но она, и правда, всегда там, где горячо.
Мы обнялись.
Я спросил:
- Ты с телеаппаратурой? На нашу встречу?
- Нет, нет, - отвечала энергично. - Просто была здесь, у начальства, услышала твою фамилию… Снимать я не собираюсь.
Как потом выяснилось, снимать она как раз собиралась, да ей то самое начальство сразу отказало. "Это невозможно", - так было сказано.
- Почему невозможно? Кто так приказал?
- Офицеры…
Она лишь улыбалась и пожимала плечами.
Военные-то знали, почему они не хотят съемок, да еще для "западного" телевидения, они готовились к нашей встрече как к бою. Это мы ничего не знали, сидели за столиком на сцене и рассматривали зал, не очень большой, человек на двести, а то и меньше, и краем уха ловили слова начальника Дома офицеров, который называл наши книги, говорил какие-то нужные для встречи слова. Вот я потом прикидывал: он что же, тоже не знал, что нам готовят тут психическую атаку? Скорей всего, не знал, ему приказали из штаба округа, он и позвал меня, и добросовестно книжки выставил, и какие-то работы даже обо мне разыскал…
Никто из присутствующих, кроме одной женщины, ни одну мою книжку не упомянет. Сразу из зала пришла записка, большая, видать, заранее заготовленная:
"Г-ну (гражданину) Приставкину!
Что Вы писали, говорили и носили (плакаты, лозунги) до сего времени, нам в Риге известно. Прошу ответить: Вы за или против 1. Ельцина; 2. Горбачева; 3. За "бревнами" или перед "бревнами"? 4. Кто со стороны России подписал договор от 11 августа 1920 года (договор между Латвией и Россией)? 5. Вы друг Войновича или нет? Как себя чувствуете, когда Нюрка порется с кабаном (хряком, свиньей) Борькой? 6. Были ли на стадионе интерфронта 15 января?
Сержант Стагнат Мигрантско-Оккупанческий (Кузнецов)".
Я отметил, что тон записки мне не нравится, но я на нее отвечу. И лишь произнес имя Ельцина, в том смысле, что я его поддерживаю, как маленький вихрь возник в недрах зала и, разрастаясь, донесся до сцены с шумом и громом.
Имя Ельцина военные не принимали вообще. Даже в самом начале не обошлось без злобных по отношению к нему выкриков. А далее было и того хуже.
Спросил я про "бревна", что автор имеет в виду. Я, и правда, не очень понимал, хотя догадывался, и мне популярно объяснили, что это те бревна, "за которыми хоронятся фашистские власти". Имея в виду парламент.
Такое вот начало.
А после моего объяснения про Войновича, которого я знаю .лично и которого считаю талантливым писателем, зал зашумел, загудел и тут же подскочил в рядах офицер.
- Вы не виляйте! - потребовал резко он. И добавил что-то уж совсем неприличное, о писателях, которые привыкли лгать. Имел в виду он Войновича или меня, или Дробот, я не понял, но ответил, что мне представлялось, что я иду на благородное собрание офицеров, а попал я на грязный базар…
Назревал скандал, и начальник Дома, его фамилия была, по странному совпадению, как у моей жены - Бережной, да судя по всему и человек неплохой, но и он растерялся.
- Этот товарищ не наш, - как бы в оправдание пояснил нам. И попросил задавать вопросы "без шума и по порядку".
Непонятно, конечно, как в такое закрытое заведение, куда и шведам запрещено ходить, попали чужие, но и далее, судя по вопросам, тут были не все "свои", не по принадлежности, а по реакции на вопросы, которые они задавали.
Валерий, наш дружок, сидел среди них тихо, он наблюдал, и свое скажет он позже. И скажет так: "Да, они, в общем, такие… Хотя эти поагрессивнее будут… Но, может, потому, что собрали сюда отборных, из политуправления, из газет… Я их за километр узнаю, у них оскал другой… Да они сами разоблачились, сказав про одного: "Дайте уж ему слово, он из части…""
Но тот, который из части, выскажется в последнюю очередь, а эти… И, правда, они не только задавали вопросы, но сами и отвечали на них, мои ответы, как выяснилось, их почти и не интересовали.
И второе, что вскоре стало ясно: они пришли с ответами, в которых не сомневались. Они пришли не слушать, а учить. И это, правда, было скорей похоже на привычку политработников.
Большевики и среди штатских-то не особенно вслушиваются в простые речи, а у военных это просто невозможно.
Они, судя по всему, "отрабатывали" эту встречу.
И мы быстро это поняли. Я, кажется, быстрей, чем Дробот.
Галя еще трепыхалась, один вопрос она взяла на себя, тем более, что разговор зашел о могилах фронтовиков, которые здесь осквернили. Мы осудили все эти действия, а я напомнил, что не только в Балтии, но и в России черепа и кости погибших белеют по полям, а вот в далекой Германии, в Гамбурге, я сам видел, как ухожены могилы наших воинов…
Но и это не захотели слушать, тут же крикнули:
- Нечего нам про Гамбург! Говорите по существу!
- Да, да! Лучше скажите, как нас Ельцин предал!
- Почему они так собрались ночью? Как бандюги какие?
- Кому вы служите, Приставкин?
- Вот вы выступали по захваченному латышами телевидению, вы разве не почувствовали, что вас используют против русских?
ИЗ ЗАПИСКИ:
"Вам не стыдно будет, возвратясь в Россию, смотреть людям в глаза после своего выступления по телевидению?"
Отвечать практически уже не удавалось. Напрасно взывал начальник Дома, поясняя, что беседа "пошла не по тому руслу"… И призывал офицеров поговорить о литературе.
Русло было то самое, какое им надо.
И уже не ответы, а обвинения сыпались в мой адрес.
Но вдруг затихло, когда вышла женщина, думаю, что ее-то в штабе не подготавливали, потому что начала она с вопроса, она читала мою "Тучку", и ее интересует, что я сейчас пишу… Потом она стала рассказывать о себе, что работает в госпитале, часть его, хотя и так тесно, переоборудовали под детское отделение, и все потому, что республиканские власти детей военных не берут… И прописаться тоже невозможно, а в школе надо платить две тысячи рублей за учебу, именно военным, а где их при нищей зарплате взять?
Вот это - было правдой.
Но не всей правдой. Ведь можно было бы спросить (вот только кого? Кого?), а не лучше бы совсем не держать здесь армию, или не держать такую огромную армию, и всех бы названных проблем не существовало вовсе.
ИЗ ЗАПИСКИ:
"Видите ли Вы тоталитаризм Народного фронта Латвии, и вызывает ли это у Вас обеспокоенность?"
Я напомнил о Владлене Дозорцеве, который выступил с обращением к фракции парламентского большинства, протестуя против ряда решений, некоторые из которых на днях отменены.
Опять зал забурлил.
- Пока им надо, они будут с нами заигрывать! А потом призовут нас убивать!
- Выживать!
- С этой земли!
- У них в правительстве одни фашисты!
- Но разве не народ избрал это правительство? - спросил я.
- Кто вам сказал! - вскричали хором. - Вы тут не были и не знаете: их всех заставляли голосовать из-под палки! Да! Да! А военным вообще не дали пропорционального представи-тельства… Эти захватили власть именно как фашисты и творят что хотят! Вы ведь видели, что они поставили защиту из машин?
- Значит, они вас боятся? - спросила Галя.
- Это нам надо их бояться… - Недавно палками одного солдата… Нам разрешено ходить с оружием, а мы не ходим… Хотя они все вооружены!
- Откуда?
- А мы не знаем откуда! Но мы знаем, что у них есть тайные инструкции нас убивать!
- А карикатуры на нас видели? Нет, вы скажите, видели или нет? Так к какому же вы миру призываете, если они давно нам войну объявили?
ИЗ ЗАПИСКИ:
"Как бы Вы реагировали, если бы, воспитанные на лучших традициях русской и советской Армии, приняли присягу на верность Отечеству, а Родина для нас - это Советский Союз, и на протяжении последних лет постоянно находились, в том числе и семья, под шквалом оскорбле-ний, лишенные гражданских прав, а каких, Вы хорошо знаете, т. к. некоторые Ваши коллеги принимают в этом участие. А как Вы относитесь к выпадам Адамовича в адрес Армии с трибуны съезда?"
(Напечатано на машинке.)
Напрасно начальник Дома взывал к порядку, порядка не было.
Но я уже, грешным делом, подумал, что и это благо, ибо они все торопились высказаться и мешали друг другу и тем облегчали, хоть частью, нашу задачу.
- Вы тут говорите о защите демократии, - пыталась перекричать зал еще одна женщина, скорей всего жена офицера, армянка. - Абстрактно вы правы, и в книге своей правы, слабые народы надо защищать… Но кто здесь слабый народ? И что демократия? Вот они оккупировали парламент, отгородились от народа бревнами и создают свои законы против слабых, то есть, против русских, которых они сгоняют с земли… А если мы хотим здесь жить, а они нам не дают, то в чем же их демократия проявляется? Вам-то из Москвы не видно, а мы здесь от них, от их демократии натерпелись! Они даже митинга не дают собрать, на стадион загнали!
Но и ей, ей тоже не дали договорить.
- Маршрут троллейбуса даже изменили!
- Захватили телевидение и себя показывают, а нас нет!
Разговор, понятно, шел об интерфронтовском митинге, который проводился на стадионе. Я видел этот митинг и, кстати, по телевидению, жидковатый такой, но больше всего меня поразило, как они не дали говорить священнику, а он лишь ратовал за мир между людьми.
- Заткнись! - кричали ему. А он все пытался о мире, а они ему снова: - Заткнись! Но я спросил другое.