- Идея сама по себе - вот квинтэссенция современного искусства. Не важно, что из нее получится. Пусть даже какашка. Главное - чтобы она была новой. Великую идею можно даже не воплощать, она сама по себе прекрасна, - бормотал он.
- А это… - поджала хвостик какашка. - Расскажи мне, пожалуйста, про свою идею, художник…
- Еще чего! - встрепенулся он. - Стану я рассказывать о своей прекрасной идее всяким какашкам.
- Но как же я узнаю, что она прекрасна? - спросила какашка. - Мне ведь она не видна.
- Мне она тоже не видна, - захохотал художник. - Идея и не должна быть видна.
- Но как же… - снова заикнулась какашка.
- Если идея исходит от меня - великого русского художника, она уже сама по себе прекрасна! - захохотал художник.
Какашка смутилась, а потом подумала - раз она все равно ничего не смыслит искусстве, то не ее ума это дело. Пусть художник делает из нее ягоду, а она будет ему подчиняться.
Художник положил какашку на землю, вытер руку о штаны, порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок. Высыпал спички на ладонь, почесал голову со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул.
Как же удивилась какашка, как же закричала от боли, когда художник воткнул в ее спичку.
- Ай! Больно!
- Так надо, - ответил художник и воткнул в нее еще спичку.
- Больно же… - кричала какашка, а художник все втыкал в нее спички, пока не вышел весь коробок.
- Какая ты нетерпеливая, - укоризненно сказал он. - Просишь сделать из тебя ягоду, а сама не можешь потерпеть.
- Но теперь я совсем не похожа на ягоду, - захныкала какашка. - Я похожа на колючку.
- Это промежуточный этап, - сказал художник.
Он сорвал лопух и принялся лениво себя обмахивать, а потом захрапел. Какашка же решила, что лучше ей действительно потерпеть. Не зря говорят, что красота требует жертв.
Погода стояла чудесная, и скоро должен был зацвести малиновый куст. Какашка радовалась этому, предчувствуя свое второе рождение.
Но тут какашка услыхала жужжание. Она подняла голову и увидела, как в небе блеснуло переливчатое брюшко. К ней приближалось какое-то существо.
Оно хотело опуститься прямо на какашку, и уже приветственно потирало в воздухе передние лапки, но одна из спичек чуть не прокололо ему брюшко. Тогда существо село на землю рядом с какашкой, ослепив ее своим блеском.
- Ты кто? - гнусаво спросило существо.
- Я - какашка, - скромно ответила она и тут же поправилась, - пока еще какашка, но скоро стану ягодой.
- Ягоды меня не интересуют, - прогнусавило существо. - Разреши представиться: я - навозная муха. Так сказать, имею честь… честь… жжж…
Муха отставила назад лапку и сделала реверанс.
- Как это - навозная? - удивилась какашка.
- Сижу на коровьих какашках, так сказать, - ответила муха.
Какашке показалось невероятным, чтобы существо с таким красивым брюшком сидело на какашках.
- Зачем ты воткнула в себя спички? - спросила муха.
- Это не я, а великий русский художник.
- Какой еще художник? - спросила муха.
- Да вот же он, - какашка показала на художника, мирно дремавшего рядом.
- Этот что ли? Ха-ха-ха, - захохотала муха. Она потирала ручками брюшко и все свои коленки. - Это он-то великий. Ха-ха-ха!
- Тихо, тихо, - испугалась какашка. - Вдруг он услышит, обидится и передумает делать из меня ягоду.
- Невозможно сделать ягоду из какашки, - сказала муха.
- Возможно, - тихо, но настойчиво проговорила какашка.
- А я говорю невозмож-ж-ж-но. Невозмож-ж-ж-но, - продолжала жужжать муха, но в этот момент над ней взмыл лист лопуха и опустился со страшной скоростью.
- За-ра-за! - завопил художник.
- Ой, ой, ой! - запрыгала навозная муха. Увидев, что великий русский художник снова прицеливается, она, жужжа и повизгивая, понеслась прочь.
Художник поворочался, устраиваясь в мягкой траве поудобней и, бормоча "зараза, разбудила", снова задремал. Но его сон тут же снова прервали - калитка отворилась, из нее вышла девочка.
Художник вскочил на ноги, схватил какашку, завернул ее в лист лопуха и бочком двинулся к девочке.
- Матрона, - позвал он ее и сделал умильное лицо. - Я кое-что нашел, так сказать… Имею честь показать, так сказать… Зы… - зачем-то зазубоскалил он, отставляя одну ногу, наклонился и махнул в воздухе лопухом, будто тот был шляпой с перьями.
- Не ты ли потеряла, Матрона, - спросил художник, протягивая девочке лопух с дрожащей в нем какашкой.
- Я ничего не теряла, дяденька, - строго сказала девочка.
- Может, ты еще не обнаружила пропажи, - настаивал художник, вихляя бедрами. - Посмотри. Кажется, это - твое.
- Я ничего не теряла, дяденька, - повторила девочка, и ее розовые губки надулись.
Она уже собиралась уйти, но тут художник подпрыгнул и заверещал:
- Ай, ай, как же мне повезло сегодня найти кое-что! И если это ничейное кое-что, то оставлю-ка я его себе!
Услышав это, девочка передумала уходить и приблизилась к художнику.
- Так уж и быть, - сказал он, развернул лопух и сунул какашку, утыканную спичками, девочке под нос. - Не ваш ли ежик? - любезно поинтересовался он.
Носик девочки брезгливо дернулся.
- Воняет, - сказала она.
- Ежик сдох, - печально проговорил художник и скорбно наклонил голову.
- Нет, это вы пукаете, дяденька, - сказала девочка.
- Это не я! - запротестовал художник.
Девочка покрутила головой в разные стороны. Кругом было пусто.
- А если не вы, то кто? - строго спросила она, повернулась и снова ушла за калитку.
Художник поплелся к березе. Какашка лежала в лопухе и плакала. Никто ее не любит. Никто не жалеет. Какаш променял ее на кефирную какашку, и даже девочка, выкакавшая ее, не смогла отличить свою собственную какашку от дохлого ежика.
- Мне никогда не войти в анналы современного искусства, - глотая слезы, пролепетала она, когда художник вынул ее из лопуха.
- Ты уже вышла из них, - ответил он и загоготал.
Он вынул из какашки все спички и принялся задумчиво смотреть на нее. От спичек в ней остались дырочки. Но они были мелочью по сравнению с душевной раной.
В обед пошел легкий летний дождь. Какашка лежала в траве, мокла и не шевелилась. Она хотела стать ягодой, но в погоне за красотой превратилась в дырявое чудище.
Художник поднял ее, отряхнул и сунул в пустой спичечный коробок. Какашке показалось, что она уже умерла.
Дождик закончился, и на мокрую травку снова вышла девочка. Теперь у нее в руках был зонтик в красно-бело-голубую полоску. Она крутила им над головой, и полоски превращались в переливчатую радугу.
На этот раз художник сделал вид, что не замечает девочку. Он чесал спину о березу и насвистывал себе под нос. Не переставая крутить зонтик, девочка приблизилась к нему.
Тогда художник открыл коробок, заглянул в него и, зажмурившись, снова закрыл. Он проделал это несколько раз, не забывая зажмуриваться и охать, как будто в коробке лежало что-то удивительное.
Девочке стало любопытно. Она вытянула голову, но художник так быстро закрывал коробок, что ей не удавалось ничего в нем разглядеть.
- Дяденька, что у тебя в коробке? - наконец, спросила девочка.
- Искусство… - многозначительно ответил художник.
- Я тоже хочу посмотреть, - сказала девочка. - Покажи мне, дяденька.
Художник протянул девочке коробок. Она открыла его. Какашка увидела склонившееся над ней лицо девочки - все в веснушках - и лучезарно улыбнулась ей, так рада она была ее видеть. Но девочка быстро отшвырнула коробок. Какашка больно ударилась о землю.
- Это не искусство, - сказала девочка, вытирая ручку о платьице.
- А что это? - мрачно спросил художник.
- Это - какашка, дяденька, - звонко проговорила девочка, повернулась и пошла прочь.
Дойдя до калитки, она оглянулась и сказала художнику:
- Ты - кто-то-плохой.
- А художник и не обязан быть хорошим! - закричал художник.
- Моя собака тебя съест, - крикнула в ответ девочка и позвала: - Ласка! Ласка!
Из-под забора высунулась большая белая морда и оскалилась желтыми клыками. Художник схватил с земли коробок, сунул его карман и побежал прочь, на прощание пнув березу. Он споткнулся о палку, брошенную в траве, растянулся, его штаны треснули на заду, но он быстро поднялся и, прихватив палку, бросился наутек.