Останавливался возле второго подъезда и смотрел в окна квартиры третьего этажа, где так часто находился некоторое время назад: видел свет в окне кухни и в окне первой комнаты, не видел - в окне второй комнаты. Думал: "Значит, этой толстой суки - нет, и она - одна или вдвоем. Или вдвоем, но…" - и представлял, что она вдвоем не с маленькой блондиночкой - соседкой по комнате, а - с пацаном, которого он видел только один раз, но успел так хорошо запомнить: высокий, со средней длины жирными волосами, с широкими плечами и жилистыми руками, имел он очень неприятную манеру говорить: заикаясь, кривя рот и производя тем самым впечатление - отстающего в развитии. "Угораздило меня… И как такое могло произойти, вот ведь глупость…" - Вспоминал вдруг ворон, которые дрались над трупом кошки возле кладбища, соображал: "Не умею пока быть таким, как вороны: все время - в боевой готовности; слишком доверяю, слишком расслабляюсь… Как можно - верить девке? На то ведь она и девка, чтобы постоянно следить за ней и не давать ей совершить то, что она хочет совершать на каждом углу. Да, наверное - не все такие, но где они - другие, я не знаю их, никогда их не видел… Блядь, сука, чего ей не хватало? Пацан-то бездарь, бля буду, неужели она может как-то сравнивать его - со мной?.. Ебется лучше, чем я? Так она сперва - говорить с ним должна была, а только потом уже ебаться… А у него ведь - прописка и квартира в отличие от меня есть… И что, что теперь делать, хули я приперся сюда и стою тут, как мудак?.." Видел за занавесками - темные силуэты: высокий и пониже, понимал с облегчением: она, маленькая соседка и - никого больше. Грустно смотрел: оттого, что - не сможет подняться на третий этаж, позвонить и войти после удивленного и сдержанно-вежливого приглашения - в чужую квартиру к уже почти чужой девке. Принимался ходить дорожкой между её домом и близким домом напротив. Во дворе - никого не было, только тускло блестели под светом двух фонарей широкие лужи, торчали в небо высокие деревья с прижатыми к стволам ветвями, и изредка проезжали неподалеку редкие поздние машины. Задирал голову и видел над домом здоровенный кусок - Останкинской башни: серебристая, с мощным утолщением и острым шпилем в вышине, четко выделялась она на фоне затянутого тучами неба, выхваченная из темноты сильными лучами трех крупных прожекторов. Думал: "Ну и местечко: взорванный дом, метростройка и - Останкинская башня! И я - рядом со всем этим: намокший и никому не нужный…" Шагал и видел в круге фонарного света - рассыпанный мусор, задумчиво разглядывал - от нечего делать: кожуру бананов, оберточную бумагу - от масла или творога, другие пищевые отходы, явно подгнившие; вырванные из тетради страницы, комья пыли, собранные совком и веником, и теперь уже - совсем мокрые; обрывки какой-то старой, не определяемой одежды и прочее, обыкновенное. Соображал: не успел житель безмусоропроводного дома - к специальной машине, в которую назначенными часами ссыпают мусор все обитатели, и - высыпал здесь, под фонарем. Объем ведра распределился приблизительно на одном квадратном метре: электролампочный свет отражался в крупных каплях дождя, задержавшихся на многообразных отходах. "Блядь, вот говно…" - чувствовал запах овощной гнили, двигался дальше. Продолжал бестолково шататься во дворе и вокруг дома, подмечая везде - массу неприятных деталей и не обращая никакого внимания на непогоду и бесцельность своей прогулки. "Неумержицкий - засмеет, мудаком обзывать станет… И будет - прав!" - так решал про себя, когда в очередной раз завершал круг и останавливался напротив прямоугольников окон. Свет на кухне гас, сменялся легким полумраком: знал, что это - пробивается из-под двери ванной, в которую перед сном на обязательные полчаса отправлялась блондиночка. "Значит, эта - сейчас лежит… Со светом - значит, мажется какой-нибудь хуйней на ночь, или протянула телефон в комнату и пиздит, пиздит с этим уёбком… Блядь, за что мне это все!.." - волной поднималась вдруг в груди злобная ярость, смешанная с чувством побед и превосходства последних дней. - "Сука… Ни хуя не сдамся! Вы пожалеете еще, что затеяли все это, я вас еще достану… Выебу, выебу еще тебя так - как никто не ебал! Визжать будешь и плакать, сука!" Злость накатывала волнами, шумела в ушах. Чувствовал, как едва заметно подрагивают руки - вытаскивал их из карманов и вдруг, непроизвольно, словно по какой-то внутренней команде: поднимал с асфальта небольшой камень - гладкий и скользкий от грязи - и размахнувшись, с силой оттянув руку назад: кидал его в окно комнаты. Попадал: звенело стекло, сыпалось: не внутрь, но наружу; дребезжало по подоконникам первого и второго этажей и успокаивалось во влажной земле свежевскопанной клумбы. Видел, как сквозняком выдувает из окна тюлевую занавеску, слышал - испуганный крик. Сам испуганный и удивленный собственным поступком: бросался бежать - не в сторону общаги, а - в другую, туда, где чавкали грязью и сверкали лужами незнакомые дворы. Дождь почти переставал, только редкие последние капли разбивались о его горячее лицо и попадали в раскрытый от бега и тяжелого дыхания рот.
Перед глазами попеременно - то темнело, то возникал вдруг откуда-то неестественный резкий свет. Мысли исчезали из головы, пока постепенно не сменились совершенно шумом, напоминавшим помехи при настройке радиостанций: сквозь шипение слышались обрывки фраз, произносимых внутренне - различными голосами. Определить смысл и происхождение фраз, мелькавших, перемешивавшихся и дававших результатом странные визуальные образы - оказывалось совершенно невозможно. Благодатский и - не пытался: бежал, пока хватало сил, а когда силы иссякли - останавливался посреди какого-то двора, прислонялся спиной к оказывавшемуся рядом дереву и сползал на землю. Дождь совсем переставал, только ветер, шумевший где-то высоко в ветвях дерева, сбивал скопившуюся на листьях воду и сыпал ее вниз: на голову, с которой во время бега сбился капюшон, на плечи и на ноги Благодатского: чувствовал, что джинсы - до колен забрызганы и перепачканы жирной грязью.
- Эй, пацан! - звал вдруг его кто-то.
Поднимал голову, смотрел: в нескольких шагах от него, рядом с автомобильным гаражом-ракушкой - стоял столик с двумя лавочками, прикрытый от непогоды навесом и освещенный свисавшей с толстого черного провода электрической лампочкой. Там сидели двое мужиков: взрослые, небритые, в вязаных шапках - наливали и пили гранеными стаканами, закусывая чем-то из высокой консервной банки. Подходил к ним, присаживался за стол. Говорил:
- Потерялся, бля…
- Коля, - представлялся один.
- Федя, - представлялся второй.
- Федюня? - удивлялся Благодатский.
- Федор, - поправлял мужик. - Пить будешь?..
И слова его звучали скорее не как вопрос, а - как утверждение: наливали, и выпивал Благодатский всё, что налили. Морщился, лез пальцами в высокую консервную банку. Вылавливал оттуда что-то, закусывал. Морщился еще сильнее. Не спрашивали - откуда, кто и зачем: продолжали прерванный разговор - об автомобилях, постепенно втягивали в него новоприбывшего: ничего не понимал в машинах, не умел даже различать модели "жигулей", но - старательно участвовал в беседе, высказывал суждения, хотя и чувствовал, что говорит полную ерунду. "Да они, наверное - тоже", - успокаивал себя и пил: чем больше пил, тем ровнее и складнее тянулась беседа. Потом вдруг, после очередного не понятно уже какого по счету граненого стакана - всё исчезало.
- Приехали, просыпайся! - орал над ухом Благодатского хриплый голос. Открывал глаза, видел: внутренности трамвая: задние сидения; напротив него стоял - по виду: водитель. В грязном оранжевом комбинезоне, с толстой щеткой усов, будил он Благодатского и протирал перемазанные маслом руки - тряпкой.
- Это, я… где? - интересовался Благодатский и чувствовал сильную боль в голове и - под левым глазом. Трогал: синяк.
- На конечной остановке, где… Вылазь давай, я сломался, не поеду сейчас никуда.
- А… да, конечно… - ничего не мог понять и вспомнить. Вставал, шел к выходу и замечал - что на ногах нет ботинок. Удивленно оглядывался по сторонам, смотрел под сидения: не было. Медленно спускался трамвайными ступенями, выходил на улицу. Стоял на мокром асфальте, направлял взгляд - в серое утреннее небо и пытался сообразить - что же теперь сделать. Закуривал: с удивлением обнаруживал в кармане - телефон. Оглядывался по сторонам, спрашивал у случайного прохожего:
- Где метро?
- Там, - махал рукой. - Три остановки проехать. Да ты бы обулся, парень…
- Во что? - угрюмо затягивался Благодатский.
- А вон - видишь, площадка пустая, с шинами автомобильными? Там водить учатся. Ступай туда - обуешься, - уходил.
"Бред какой-то. Настоящий бред", - думал Благодатский, но - на всякий случай шел на площадку. Видел на асфальте - почти новые кеды: синие с белыми полосками. Мерил: подходили. Решал: "Ну и хуй с ними, с ботинками… Им сто лет уже было, даже рваться сбоку начинали…" Отправлялся - искать метро, находил и ехал домой.
В общежитии - будил Неумержицкого.
- Ого, ни хуя себе! - оценивал тот - синяк под глазом. - Это она - прежде чем помириться, что ли?..
- Я её - не видел …
- Как это? Совсем не видел? А где ночевал?.. - не мог догадаться по одежде не проснувшийся до конца Неумержицкий.
- Не то что совсем… Так, издалека видел. Бля, да ты посмотри на мою одежду - где я ночевал? Хуй его знает где, на улице наверное.
- А переобулся где? Тоже на улице?.. - вставал с постели и неторопливо принимался делать зарядку.
- Не поверишь, но типа того… - не разуваясь и не переодевая грязной одежды - Благодатский падал на кровать и в деталях рассказывал о приключениях прошлой ночи. Не говорил только - про разбитое окно, говорил: - Промазал.
- Ну ты и отморозок! - удивлялся Неумержицкий. - А кто отмудохал - не помнишь, значит?