- Чего играет, музыку играет… Он только недавно в группу пошел, обещал - сегодня меня со своими познакомить. Какую-то готику играют… Депрессивная такая поебень. У них вокалист рычит громко - мне Леопардов рассказывал.
- Рычит? Уссаться можно… - смеялся Неумержицкий.
После - вместе отправлялись в душ: потные, усталые и раскрасневшиеся. Оставляли на вешалках одежду, обували резиновые шлепанцы. Шлепали в кабинки, занимали - последнюю и предпоследнюю. Раскладывали принадлежности, сильно пускали воду: горячие струи скользили по зудевшим от недавнего напряжения мышцам, помогали расслабиться. Стояли, разделенные перегородкой, и разговаривали.
- А ко мне вчера - пидор приебался! - сообщал Неумержицкий.
- Где?
- Возле метро…
- И чего ты с ним сделал?
- Чего сделал, пизды навешал ему. Вот чего сделал. Хотел еще деньги отобрать, а потом не стал.
- Отчего же, господин Неумержидский, вы не стали отбирать у пидора - деньги?
- Бля, хули я - гопник, что ли…
Громко шумела вода, заглушая звуки их голосов, и плавал в воздухе небольшого душевого помещения густой пар, оседавший на голубых плитках стен и сползавший по ним крупными каплями.
Возвращались в комнату. Благодатский звонил по телефону - Леопардову, спрашивал: когда и где встретятся.
- Мудак, чего в институте не был опять? - по обыкновению дружелюбно интересовался Леопардов.
- А хули там делать? Мы с Неумержидским - гимнастикой занимались…
- Гимнастикой, бля… Давай - через час на Пушке. У моих готов сегодня пьянка какая-то, мы к ним заедем ненадолго - чтобы особо не нажираться, ок? Я тебя с вокалисткой познакомлю! Она - ангел!..
- Ангел… - с недоверием повторял Благодатский и выключал телефон.
По рассказам Леопардова - знал, что все готы в его группе алкоголики: и вокалист Борис, и гитарист Костя, и барабанщик - Фьюнерал; сам Леопардов состоял клавишником. Неделю назад взяли в группу вокалистку, которая понравилась - не только вокальными данными. Называли: ангел, и придумывали различные эпитеты ее рыжим волосам. "Волосы - цвета осеннего заката!" - говорил Борис. Постепенно начинали из-за нее ссориться. Вокалистка имела подругу: больших размеров и с волосами, крашенными в зелёный цвет. Постоянно везде бывала с ней. Подруга никому особенно не нравилась, называлась не ангелом, а - Зелёной Манькой. Рыжую же в лицо звали - просто: Ира.
Встречались с Леопардовым на станции метро Пушкинская. Леопардов опаздывал: спускался по ступеням межстанционного перехода - неторопливо, ставил одну ногу впереди другой: как модель на подиуме. Высокий, с вьющимися светлыми волосами до плеч и в черных очках, подходил он к Благодатскому: пожимал руку, извинялся. Ехали - пару станций. Выходили, покупали спиртное. Леопардов вёл: шли недалеко - к парку.
- Они там - на скамейке. Сейчас познакомлю тебя с вокалисткой, у нее такой голос… Она - ангел!.. Подруга у нее - не очень, здоровая сильно, зато…
- Посмотрим сейчас, какой там у тебя ангел, - иронизировал над восторгами товарища Благодатский.
Приходили. Издалека уже видел "ангела": среднюю девочку с жидкими рыжеватыми волосами, схваченными в хвостик, и двумя прядями, свешенными - к ушам; с простым непримечательным лицом и остреньким носом. Видел и подругу - Зелёную Маньку: зеленый цвет уже почти исчез с ее волос, оставив лишь легкий отблеск. Внушительная, с большими руками и высокой грудью, стояла она с пластмассовым стаканчиком в руке и что-то старательно объясняла юноше с хвостом волос и редкими усами и бородкой.
- Это вот что - ангел? Да ты охуел или ослеп? Обыкновенная девка, таких на каждом углу десяток ходит!.. - быстрым шепотом недоумевал Благодатский, когда подходили совсем близко.
- Бля, сам охуел, сука! - возмущался вежливый Леопардов. - Ты посмотри как следует, подойди поближе…
- Отсюда вижу - и вторая мне больше нравится …
- Ну ты мудак, Благодатский! - в голос заявлял и начинал здороваться и знакомить.
Юноша рядом с Манькой оказывался вокалистом Борисом: вспоминал, что видел как-то раз его в метро - с Леопардовым. На лавочке сидели: гитарист Костя, напоминавший лицом городскую птицу, ангел Ира, и большой пацан в косухе, представленный Максом. Третьим с Борисом и Манькой - стоял одетый не как все - в черное, а - по молодежному, в коричневое, - Дима: сокурсник готов.
Знакомились, вручали стаканчики: выпивали. Начинали с музыки.
- Я ту тему доработал, - сообщал Леопардову Борис. - Мы с Костяном ко мне на ночь забурились, бухнули и сидели потом ночью - сочиняли.
- Что, круто получилось?
- А вот наиграем на репе - уедешь. Пиздец: охуительно круто!..
- Похороны. Настоящие похороны, - присоединялся к Борису - Костя. - Минут двенадцать будет песня, грузная - ваще просто…
- Молодца. Я тоже кое-чего дома напридумывал: изображу потом.
- А группу послушал, которую я тебе давал? Послушал?
- Послушал. Нормальная группа.
- Чё нормальная - охуенная!
- Ну охуенная, охуенная… Наливай, что ли…
Так стояли они и беседовали, а к Благодатскому тем временем пристраивался молодежный Дима: короткостриженный, с маленькими глазами, беспокойно смотревшими из-за прямоугольных стекол очков. Говорил:
- Я типа слышал - ты по литературе пробиваешься?
- Да не пробиваюсь вроде… - недопонимал Благодатский. - Так, изучаю. Читаю и сам - понемногу… А что?
- Мне вот охота одну штуку найти, а я не знаю - где. Я по радио слыхал, как читали рассказ, там тема такая - нормальная, а кто написал: не знаю… Ща я тебе воспроизведу.
Благодатский плескал в стаканчик алкоголя и изготавливался слушать. Краем уха улавливал содержание не особо увлекательного разговора между товарищем и музыкантами. Изучал молодежного Диму и пытался понять: насколько он пьян и для чего рассказывает ему то, что рассказывает. Рассказ оказывался долгим и не вразумительным, прерывался на середине фразой Кости:
- Э-э, Димон, кажись, опять грузанул! Пацан, ты не обращай особо внимания - он так долго базарить может, ты с другими пообщаться не успеешь: всё будешь его слушать!..
- Да ничего, интересно вроде, - отвечал на предупреждение деликатный Благодатский и дослушивал до конца. Ничего не понимал, принимался смотреть по сторонам. Поддакивал рассказчику, пытался отвечать на его вопросы. Смотрел на Зелёную Маньку: наклонялась к уху Иры и, смеясь, шептала что-то. Думал, разглядывая форму ее носа: "Манька эта - натуральная еврейка, кажется… Никогда не видел таких мощных евреек - жуть…" Заметил - слева от Иры засыпал на лавочке пьяный Макс: до этого - несколько раз встревал в музыкальную беседу с нелепыми пьяными фразами: рассказывал зачем-то о группах, концерты которых посетила его кожаная куртка-косуха. Пытался начать разговаривать с Манькой и Ирой, но - мешал Дима: принимался опять беседовать на интеллектуальные темы, несмотря на явно возрастающее раздражение Благодатского: слушал невнимательно, отвечал невпопад. Смотрел по сторонам. Видел: над парком висело раннеосеннее небо: казалось, что оно наклонено и светло-голубой цвет плавно перетекает с верха - к низу, становясь постепенно пепельно-серым: медленно сгущался и образовывал в результате тучу. Туча лениво ширилась, росла и приготовляла дождь - несильный и долгий. Благодатский думал о том, что под ударами капель дождя - сильнее посыплются на вялую парковую траву увядающие листья, которых и так уже было изрядно набросано под липами, кленами и рядами корявых одинаково-солдатски остриженных кустов. "Осень", - размышлял Благодатский. - "Скоро сделается совсем холодно, и на кладбище нельзя будет ночевать. Интересно, а эти пацаны - на кладбище тусуют? Ни разу их там не видел… Спрошу после у Леопардова". Чувствовал раздражение и странное, часто приходившее к нему последними днями ощущение - пустоты и ненужности происходящего. Спрашивал у себя: "Чего мне еще нужно, отчего мне - так? Пару готочек нашел себе недавно, Евочке - даже позвонить можно будет… От души поебался. Какого же черта? Книг - полно, жрачка - есть. Откуда эта пустота и раздражение?" Понимал вдруг: от той, которая не звонила и не отвечала на звонки, от той, к которой - советовал сходить Неумержицкий. "Блядь, да что она мне? Обыкновенная девка, ничем особо непримечательная. Ну, ебется круто. Сиськи большие…" В памяти всплывали вдруг связанные с ней картинки-воспоминания, а в штанах шевелился член: оглядывал лица тех, с кем должен был общаться в это время и пытался определить: не видно ли по нему - о чем думает. Видел: все, в том числе и говоривший ему Дима, оказывались так или иначе - заняты собой и улавливали в прочих лишь то, чем интересовались сами. Получали удовольствие не от того, что слышали, а от того - что говорили. "Как телевизор смотрят", - удивлялся Благодатский. - "Я так не умею, всегда интересуюсь - о чем и к чему говорится. А иначе - зачем? Можно сидеть и молча пить… И какого хуя я только ее с Леопардовским приятелем познакомил? Он - такое чмо, а я теперь - хожу, как мудак и не знаю - хули делать… Ебаная жизнь…" Удивлялся тому, как скоро сменились его недавние настроения радости и превосходства - подавленностью. Приходил к выводу, что это - логично вытекает из сложившегося, и необходимо как-то пристраиваться к этому, чтобы адекватно вести себя в подобных ситуациях: не мог ответить на вопрос Димы, потому что - не слышал вопроса. Решал: нужно менять что-то, что-то предпринимать, двигаться. "Не смогу ведь постоянно удачных готочек цеплять… Да и с такой башкой дурной - как-то не очень. Может, я ее сильно люблю? Наверное - да. И хули делать? Блядь, блядь…" - представлял - как она лежит сейчас с тем пацаном, целует его и нетерпеливо расстегивает молнию его джинсов. - "Блядь…" Отвечал запоздало на вопрос:
- Не знаю… - поворачивался к Леопардову и сообщал: - Домой еду.