- Кто меня в загранку пустит с наглосранской рожей? Там, кроме блата и взятки хорошей, надо ж и языки, и женатым быть, партейным коммунистом. А я чего? валенок деревенский, в языках ни бе, ни ме, ни кукареку. Туристический вагон, - пояснил Кондрат. - Туры по России, по Золотому кольцу. И то на подменку, отпуска-декреты. Всё то же самое, только вагончики гедээровские, новые, бельишко им путёвое, с покрывалами. Мыльце, шмыльце. Все дела. У меня тогда напарница была, молодая девчонка, пигалица совсем, из немцев казахстанских. Они имя у нее спросили, - а они знакомятся сразу! даже как-то приятно себя чувствуешь, человека в тебе видят, а не подай-принеси. А имя-то у нее немецкое. Как узнали, что немка, тут дружба, фройншафт, всё! Этот идет - я познакомлюсь, другой - я тоже хочу, и вот весь вагон туда-сюда: знакомиться. Закормили ее шоколадом. И веселые какие-то, поют. До сих пор вспоминаю.
- Кончай, заебал своим поездом, - остановил брата Степа. - Тут брательник в гости пришел и не поговорить по-путнему. Бубнит и бубнит.
- Щас в угол поставлю, - пригрозил Кондрат. - Сидишь и сиди, не вякай, мелочь пузатая. Еще водку жрет! А ну дай сюда! - Кондрат схватил со стола бутылку.
- Тиха! - вмешался я. - Мужик он взрослый. Голова на плечах. Всё хоккей, - сказал я Степе. - Мне, честное слово, интересно. Давай послушаем малехо.
- Да гундит и гундит, - отвернулся Степа.
Налили мировую. Ополовинили третью. Кондрат подобрел.
- А болгары, ну те скупердяи. Накупят у нас электрических приборов: всяких кофемолок да примусов, а обратно - без денюжек. Кофе будем, спрашиваю? Нам бы чаю, - вытянул губы трубочкой Кондрат. - Чаю, так чаю. Так и то норовят копеечку недодать. Ну поедем еще вместе, думаю, попадетесь вы мне, я вам устрою красивую жизнь, братье-славяне.
- А как устроишь? - спросил Мамонтенок.
- Как устраивают. Ты не знаешь как что ли? Встану на принцип и всё. Будут ходить по уставу. Да сотни способов. Возьму и обую по полной программе. Я знаешь сколько на одном чае делал? Да чай - где там чай, там чаем и не пахло, водичку содой да солью подкрашивал. Темный и ладно. А чем пахнет? спрашивают подозрительным голосом. А вода какая? отвечаю. Ты хоть раз в поезде нормальный чай пил? А чего спрашиваешь?
- Действительно, помои.
- Ну вот, так, обычно, едешь, у тебя стопочка с мелочью. Серебро там, меди немного на самый низ насыпано. Стопочка не высокая, не низкая, но забираться в нее неудобно, пальцы особо не пролазят. Я прихожу, стопочку ставлю, предлагаю за чаек рассчитаться, стаканы забираю, а сам не смотрю, стаканы понес. Хочешь - положи меньше, я на доверии работаю, копеечное дело, да? я вообще не смотрю. А обычно ведь едут люди, дорога - она, ясно, уже расход. Копейка туда - копейка сюда. Есть и саввы такие - перед другими, ему что пятак, что гривенник. Так и наваривается. А как еще? На зарплату?
- Да, - вздохнул я, - на зарплату шелков надолго хватит.
- Давай-ка, - поднял рюмку Кондрат. - Эй, молодежь, опять блевать будем, - погрозил он пальцем.
- Сам-то, - уничижительно сказал Степа.
- А народу какого только не повидал. Уж такие чудики едут, так куролесят, это не расскажешь. - Кондрат поклевал вилкой в торте. - Слушай-ка, а чего это мы? Давай споем, - предложил он, - и сам же начал, отложив вилку: - Молодость моя-я, Белоруссия...
- Всё, всё, - забеспокоился Степа, - больше ему не наливайте. Всё-всё-всё. Он уже готовый.
- Песни партизан, алая заря, - подхватил Мамонтёнок, рявкнув гармонью.
- Молодость моя, Белоруссия, - с азартом включился Степа, махнув рукой.
- Эх, душевная песня, - прослезился Кондрат, когда единственно известный всем припев был спет по четвертому разу. - Ну-ка, за это дело, - приподнял он пустую стопку, протягивая брату.
- Тебе не нальем! - выпалил ему Степа в лицо.
- Не нальешь? - спокойно спросил Кондрат. - Ну и не надо.
- Вот и молодец, - похвалил Степа и степенно размахнул нам по сто грамм.
Кондрат неторопливо взял его стопку, бережно поднёс и выпил медленными глоточками.
- Завтра не говори мне ничего, - со слезой в голосе сказал Степа.
Кондрат посидел немного в строгой задумчивости, поджав губы и изредка поглядывая на нас исподлобья. Потом запрокинул голову назад и отвалился на спинку стула, открыв рот.
- Давайте-ка... - начал было Степа, но тут Кондрат с размаху рухнул лицом в тарелку.
Недоеденный торт брызнул по сторонам, заляпав обои, скатерть и Степину рубашку.
- Я же предупреждал, - запричитал Степа. - Я же говорил: запел "Белоруссию" - уже всё! готовый! Я же говорил - не надо!! Куда пьет? Куда еще?
Выволокли Кондрата из-за стола, забросили на койку. Белорусский синдром.
- Лицом вниз - если блевать будет, так чтоб не задохнулся. Ой, Кондрат, ну, Кондрат, - переживал Степа. - А на танцы собрался, зачем так вино жрать?
- Закусывать надо, - авторитетно сказал Мамонтёнок. - В кино и то говорят: закусывайте.
В дверь постучали. Заглянул неопределенного возраста мужик с глазами бешеного таракана на изжеванном лице.
- Подифера, - неприветливо сказал Мамонтёнок, - чё тебе?
- Дай опахнуться, - просипел мужик.
- Он по-пьяни с седьмого этажа ебанулся, - сказал мне Степа. - И хоть бы полстолька, дураку. Встал и пошел. Пришел домой, лег на кроватушку, но уж и не поднялся. Ногу, оказалось, сломал, мудошвили. А через недельку с Юрой-Ампару на пару накеросинились и костыли где-то посеял. На, - протянул он иссохшему Подифере стакан, - и вали!
Мужик выпил, икнул, водка отравой пошла обратно, он зажал рот, не выпуская рвотину, и проглотил всё, скривившись. Молча вышел.
- Одеколоны, лосьоны для бритья, стеклоочистители, "Бориса Федоровича" - любой керосин жрут, что горит. Пили чего-то, политуру что ли или морилку - посинели все. Синие ходили, как Фантомасы. О, гаврики. И наш Кондрат, - Степа погрозил спящему брату кулачком, - в их компанию метит.
Пили.
Пели.
Потом снова пели и снова пили, но то ли от сытной закуски, то ли от чего другого, но водка меня не брала. А вот друзей-приятелей...
После очередной рюмки Степа с Мамонтенком отношения стали выяснять. Степа нож столовый схватил, Мамонтенок вилку. Пришлось вмешаться:
- Нельзя! Христос воскресе!
- Он у меня воскресе, - погрозил Степа. - У них в деревне все такие, кошкодавы. Кошку не купили, а на базаре задавили.
- Чё? Чё? Ты знаешь, чё я тебе за это сделаю, Степа?
- Хватит, хватит, - успокаивал я, - завтра будете пазгаться. Давайте лучше Кондрату яйца к Пасхе покрасим.
- А чем? - оживился Степа.
- Да вон красной пастой.
Сказано-сделано. Одно яйцо красной, другое - синей. Сначала выдули из стержней на бумажку, затем Степа, хихикая, намазал.
- А на письке напиши: "Христос воскрес".
Степа рад стараться. Всем сразу стало весело, хорошо. Кадры на пару про Вологду-гду-гду запели. Здорово у них получается. Тут и Лелик за мной зашел, как договаривались - всё равно по дороге. Кондратовы яйца показали.
- Смешно, - похвалил Лёлик, и мы пошли в кабак, на работу.
Настроение какое-то в праздник: и всё хорошо вроде бы и что-то не так. Вот и погодка нынче расщедрилась, ни облачка на небе. Радоваться бы, а жарко. И так плохо, и эдак не хорошо. Пыль. Грязь. Проспект в бумажках от мороженого, в сморщенных трупиках воздушных шаров, в окурках, смятых бумажных стаканчиках. Из окон музон орущий: колонки выставили и - кто кого перещеголяет.
Н-да. Кто-то отдыхает, или сладенько спит, а кому на работку. Так лень, что ноги не идут.
- Смешно будет, если Маныч не придет.
- Включим им магнитофон, упырям, да домой. Переставят уж, я думаю, девки пленку. И Собакевич этот чертов, картошку сажает. Как там аптекари поживают, расскажи лучше.
- Женюсь я, наверно, на ней, - сказал Лёлик, зевнув.
- А чего? Правильно, - поддержал я равнодушно. - Сколько можно болтаться. Деваха при деньгах, в жизни устроена.
- Трусы, носки мне стирает. Хоб хэ.
- Вот видишь.
- С другой стороны, не больно-то и хочется.
- С другой стороны - привилегия Востока.
Троллейбусы проходили, не останавливаясь, переполненные, кишащие народом. Подошел было еще один, но не доезжая остановки, соскочила, упруго запрыгав троллея. Потный водитель, вздохнув, вылез из кабины, отвязал веревку, и, открыв рот, пристроил рог на провод. Пока он вразвалочку усаживался на месте, Лёлик чёртиком подскочил к троллейбусу с другой стороны, мигом отвязал веревку, снова опустил троллею и серьезным голосом окликнул проходившего мимо ветерана:
- Отец! Подержи, будь ласка, я сейчас кусачки в кабине возьму.
Пенсионер сошел с тротуара и кивнув Лёлику, как бы понимая ответственность поручения, принял от него натянутую веревку.
Лелик шмыгнул за троллейбус, сбоку заглянув на недоуменное лицо водителя, тщетно выжимающего педали, после чего мы быстренько перешли на другую сторону улицы.
Дверкой водила хлопнул довольно агрессивно, и Лёлику этого уже хватило, чтобы присесть от хохота. Физиономии троллейбусника мы не видели, поскольку находился он к нам спиной, но матюги, которые он выкрикивал, слышны были замечательно, в отличии от оправданий ветерана.
Утерев веселые слезы, постановили добираться своим ходом, чем давиться в потном муравейнике.
И пешочком. И с разговором. И пошли.