- В черепно-мозговой коробке, скажем так. Как видишь, или как слышишь, - поправился Маныч, - звуки разной высоты воздействуют на разные части тела, на разные органы, точнее. При этом активизируя их. А, представь, в хоре? Ты этими звуками окружен, подзаряжаешься ими. Стимулируешь весь организм. Я тут как-то вычитал забавную штучку. Монахи, в одном из европейских монастырей, отказались от многочасового пения псалмов, ради более полезных для обители забот: травку там подстричь, барашка выгулять. И что же? Больше, чем раньше, ничего не сделали, не-а. А вот зато утомляться стали быстро. Подавленность какая-то появилась, случаи депрессии опять же. Как? что? не могут понять. Рацион изменили, пищу покалорийней - нет эффекта. Репка не тащится. Обследовали по полной с рентгенами - в норме. А тут кто-то из медицинских светил посоветовал вернуть всё на круги своя. Занялись снова песнопениями - и что ты думаешь? Всё встало на ноги. Ловишь мысль?
- Я же не собираюсь в опере князя Игоря петь.
- Вот, блин, за рыбу деньги. Глухому церковь два раза не звонит. Запомни. - Маныч отхлебнул из кружки. - Голос тебе надо развивать? Ты даже его возможностей не знаешь. Договорись во Дворце у Оськи Каца. Делов-то. Он сам, по-моему, хоровую студию ведет. Походишь с полгодика, голос, глядишь, поставят. Конечно, колоратурное ми-бемоль не возьмешь, и три октавы не для тебя, но хоть киксу давать не будешь.
- Да нет. Не хочу. Тоже мне, Евгений Ленский.
- Я же тебе ничего сверхъестественного не предлагаю. Позаниматься немного и всё. Для себя. Для своей же пользы. Ты хотя бы по утрам: встал - и с самой низкой, какую только можешь нижнюю ноту взять, старайся звук подержать. Потом повыше на полтончика, еще на полтончика, и гони до самого верха. Оттуда - вниз. Ходишь там, собираешься, бреешься, на унитазе сидишь - а сам распевайся, это время и используй. Как зарядка для организма - связки тренируй. Тогда и фальцетом сможешь спокойненько пользоваться. Диапазон голоса расширится. Ты же звук до конца не выдаешь. В церкви пономари бубнят, вот у тебя, братец, такой же... Буру-бу-бу. Окончания надо тянуть, рот пошире открывать. Это ведь целая наука. Диссертации написаны. И дышать надо уметь, и диафрагмой работать, и переходные регистры там, и неровности тембра, и интонирование, и форсирование верхних нот - до чёрта всего. Наука! А ты главное - пой для себя. Для себя не споешь плохо. Уж сам для себя постараешься. Еще по кружечке?
Жигулевское подвезли. Но уже, нахалы, разбавили. Так хлоркой из под крана и шибает.
- Еще какая штука - если уж у нас такой разговор сложился. Вы ж в ноты не попадаете. А? - сочувственно спросил Маныч. - Чувство ритма у вас... Не ритм, а лягушонка в коробчонке. Потому и получается... Интервенция. То из-за такта, то поперек, то вообще мимо. Или впереди музыки, или сзади. Это как мой знакомый: "если ругать, так барабанщика". Но если б в одном Михаиле дело... В мире ведь всё строго ритмично: времена года, пение птиц, прибой, шаги. Даже Земля вокруг Солнца ритмично вертится. Сердце бьется, кровь стучит. Всё ритм. Сама устойчивость не что иное, как более медленное колебание - Монтень говорил. Вот ты сейчас пиво пьешь - опять же: буль-буль-буль - ритмично, голубец. А вы ритм ни хера, братцы, не держите.
- А у нас атональный ритм, - хохотнул я. - Авангард.
- "Атональный", - передразнил Маныч. - Сейчас как дам в лоб. Любой авангард по тактам расписывается. Это ведь больше, чем… Пойми ты - ритмом от всякой срани освобождаешься, что на нас валится каждый день. А если спецом себя расшатывать... Так и нервами заболеть недолго. Мы и так неритмичные по сути своей дурацкой. Погляди на нигера - хоть об дорогу стучи - ничего, кабанюре деревянному не сделается. А запляшет? в барабанку свою застучит? - любо-дорого смотреть. Вот сила где! В ритме.
- Нас в коробочку не загонишь. В рамочки не запрёшь.
- Вот и херово! Нашел чему радоваться, гляди-ко ты. Охламон. В том-то и засада, что народ у нас неритмичный. Страсть, что бражулька через край - не даёт. Гонит - куда глаза глядят. Он с тобой водочку пьёт, в обе щёки нацеловывает, а через полчаса прирежет за полслова невпопад. "Коробочка". Ишь ты, блядь. "Рамочки." Неохота - так и скажи! Самодисциплина - вот что! Старание. Каменная жопа. У вас же всё - так, между прочим. Хуё-моё. Пораспиздяйничать. Да дело даже и не в этом, - сказал Маныч хитро. - Нету у вас вот этого, - он потряс рукой, подбирая слово. - Это как часы - нет маленькой детальки - и уже не идут. Просто счетчик такой надо невидимый иметь: щелк-щелк. Чтобы ни вперед, ни назад - точно в такт. Ну нет этого у вас и всё. Мне сначала даже смешно было, а потом я понял, что вы элементарно не здесь. Не в том, что играете. Да, - Маныч махнул рукой, - тут Элтон Джон приедет, сыграет - похер! никто рыло не повернёт. Я знаю, что Михаил за упреки флюс дует. Но я просто умею то, что умею, и мне очень тяжело, понимаешь, физически тяжело - не то, не так, не там, не с тем, наконец. Есть же элементарные профессиональные навыки. Если уж этим... Ладно. Замнем. Хотя по мне, когда ты аккорд берешь не тот, - бывает, да? - как по яйцам ржавой пилой. Так бы и ёбнул саксом по башке! Жопа косорукая.
- Да понимаю я как с нами играть. Стоим на курьих ножках.
- Ладно, - повторил Маныч. - Я сказал: замнём - значит замнём. Слушай, - встрепенулся он. - Знаешь что? Я как-то с Михаилом... Совершенно случайно, в разговоре... О-о-о... Ничего не скажешь, вроде и не глупый парень, но такое порет! такие червяки в голове! Какой-то дурацкий, не знаю как и сказать-то, псевдопатриотизм. Начитался гнилушек всяких, мучит его, видишь ли, доедет колесо до Казани или не доедет. Зачем это ему? Что за чушь? Что за идеи? Говно какое-то пережевывает! Он что? не видит как живет? Ты же с ним, бок о бок...
- Хочешь жни, а хочешь куй? - спросил я. - Ну и что? Не сорок первый. Прорвемся.
- Ну, парень. Вы меня, честно слово, иногда... Дывлюсь, як на нибо. К чему эти дряхлые знамена из нафталина? Их от нечего делать развесили, копать-сажать? Клюковку кислую. Этим же пользуются - как не понятно! Ведь еще со времен Николая Палкина мотивчик-то. И "гнилой Запад", и Варшава тебе, и братьям-венграм "дружеская помощь", и третье отделение - всё оттуда. Да даже и не в этом дело... Ну вот...
- А если ему интересно? Он, между прочим, и в библиотеку ходит. Тебе-то до чего?
- Да ни до чего! Мне давно уж ни до чего. Как бы тебе попроще что ли... Не люблю я это всё, - скривившись, сказал Маныч. - Не всё, а всё! Всё, понимаешь? Напрочь. Не люблю - и пиздец! И что ты со мной сделаешь?
- Да и не люби на здоровье.
- А и Пушкин говорил: "Отечество почти я ненавидел". И Тургенев, кстати, и Печерин, и Тютчев, и Чаадаев, и... Умы не мы! А Некрасов? Поездил-покатался по заграницам, ан домой, а дома-то - жопень во всю... - Маныч описал рукою в воздухе круг и продекламировал: - "Наконец из Кенигсберга я приблизился к стране, где не любят Гутенберга и находят вкус в говне, выпил русского настою, услыхал "ебена мать", и пошли передо мною рожи русские плясать". Вот, товарищ дорогой. Справедливо? Актуально? Мы не знаем. По заграницам не ездим. Петруша окно в Европу пробрубил, а вот дверь-то… Так что, других рож, кроме каких есть, не видим, но, как говорится, умному - достаточно. Вот оно - открой глазёнки, посмотри. И за что, спрашивается, любить-то, а?
- Пфф, - надул я щеки. - А ненавидеть?
- Что мне эта Родина?.. Что она мне хорошего сделала? Что она мне позволила хорошего сделать!? Что мне эта етитская "родина" дала, наконец? Вот так вот твердолобо. Как и они, бляди. Только не говори мне: "а что ты ей дал?", а то я прямо здесь сблюю! - и Маныч с силой ткнул пальцем в пол.
- Напрашивается, - сказал я упрямо.