- Я тоже думала… Твои слова не убеждают меня. - Она твердо посмотрела в лицо Дэнтону. - Мне это противно, - сказала она, тяжело дыша. - Ты не думаешь, ты не понимаешь. Было время - ты говорил, и я тебе верила. Но теперь я стала умнее. Ты, мужчина, можешь драться с другими, пробивать себе дорогу. Ты можешь быть груб, безобразен. Синяки тебе не страшны. Это прибавляет тебе силы. Ты - мужчина… А мы, женщины, иные. Наши чувства смягчились слишком рано. Мы не годимся для этой подвальной жизни. - Она помолчала и начала снова: - Эта ужасная синяя холстина… Я ненавижу ее, кажется, сильнее, чем смерть! Она царапает мне пальцы, обдирает мне кожу… А женщины, которые работают рядом со мной… Я не сплю по ночам и думаю, что скоро, должно быть, стану похожа на них. - Она остановилась. - Я и теперь похожа на них! - воскликнула она страстно.
Дэнтон смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Однако… - начал он и запнулся.
- Ты не понимаешь. Что мне осталось? Какое прибежище? Ты можешь драться. Драка - мужское дело. Но женщина… женщина - дело другое. Я думаю об этом ночью и днем. Посмотри на мое лицо. Оно бледнеет и вянет. Я не в силах терпеть, я не могу выносить этой жизни.
Она остановилась в минутном колебании.
- Ты знаешь не все, - сказала она вдруг, и на губах у нее мелькнула горькая улыбка. - Меня уговаривают уйти от тебя.
- Уйти от меня?
Она только кивнула головой в ответ. Дэнтон вскочил с места. Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
Потом Элизабет повернулась и бросилась лицом на убогую постель: она не рыдала, у нее не вырвалось ни единого стона. Только молча лежала ничком на постели. Прошла длинная, томительная пауза, потом плечи у Элизабет стали вздрагивать - она плакала.
- Элизабет, - шепнул Дэнтон. - Элизабет! - Он тихонько присел рядом, нагнулся и с нерешительной лаской обнял ее рукой. - Элизабет, - шепнул он ей на ухо.
Элизабет оттолкнула его резким движением.
- Я не хочу, - сказала она. - Новый ребенок будет новым рабом. - И разразилась громким и жалобным плачем.
Дэнтон побледнел, губы у него задрожали. Он соскочил с постели. На лице у него уже не было прежней самоуверенности - самоуверенность сменилась бессильным гневом. Он стал бесноваться и проклинать слепые силы, которые угнетали их, проклинать все случайности, и страсти, и безрассудства людской жизни. Его жалкий голос наполнял эту жалкую комнату: он потрясал кулаками, он - ничтожная инфузория! - он смел грозить. Он грозил всему, что было кругом, прошедшему и будущему, миллионам человечества и всей бездушной громаде исполинского города.
Глава V
БИНДОН ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ
В юности своей Биндон занимался игрой на бирже и три раза выигрывал крупные суммы. После этого у него хватило благоразумия, отказаться от игры, и потому он имел некоторое право считать себя очень умным человеком. Постепенно он приобрел довольно большое влияние в некоторых деловых сферах огромного города и под конец сделался одним из главных акционеров Общества Лондонских Летательных Станций, владевшего платформами, куда приставали аэропланы со всего света. Такова была общественная роль Биндона. В частной жизни он был эпикурейцем. И дальнейший рассказ есть история его сердца.
Однако, прежде чем спуститься в такие глубины, нужно хоть в кратких словах описать внешность этой значительной персоны. Он был тщедушным, низеньким, со смуглым лицом. На лице и на голове у него не оставалось ни волоска, согласно гигиенической моде нового времени. Зато его головные уборы менялись постоянно вместе с костюмом, а костюм он менял очень часто.
Иногда он облекал свою важную особу в пневматическое резиновое платье стиля рококо, надевал на голову прозрачный, самосветящийся колпачок - и ревниво следил за тем, чтобы люди, не так пышно одетые, оказывали ему, Биндону, должное почтение.
Потом, в виде контраста, он обтягивал свое тощее тело черным сверкающим атласом; чтобы плечи казались шире и получался вид более важный, он надевал под низ пневматическую куртку, а сверху набрасывал мантию из китайского шелка, с тщательно заглаженными складками. И наконец, являлся в классическом своем виде - в обтянутых розовых панталонах - и блестящим феноменом проносился на сцене вечного театра судьбы.
В те дни, когда он ухаживал за Элизабет, он, чтобы прибавить себе моложавости, охотно надевал костюм модного щеголя из эластической ткани с какими-то отростками и странными рогами. Эти отростки светились изнутри и переливались как радуга.
И нет никакого сомнения, что, если бы Элизабет имела не столь старомодный вкус и меньше увлекалась этим шалопаем Дэнтоном, этот умопомрачительный шик Биндона мог бы прельстить ее.
Биндон посоветовался с отцом Элизабет, прежде чем явиться перед ней в своем франтовском костюме, и Морис сказал, что для женского сердца лучше такого костюма не может быть ничего. Однако последующие факты показали, что он знал женское сердце не очень-то хорошо.
Мысль о женитьбе пришла Биндону в голову еще до первой встречи с прекрасной Элизабет. Биндон был всегда убежден, что, в сущности, он рожден для чистой любви и целомудренной жизни вдвоем.
Именно эта идея давала особый патетически-серьезный оттенок его кутежам и распутству; по существу своему, кутежи эти довольно пошлы, хотя друзья его и он сам были склонны рассматривать их как проявление бурного темперамента.
От беспорядочной жизни, а также, быть может, под влиянием наследственности у Биндона началась серьезная болезнь печени, и, между прочим, воздушные поездки стали для него почти невозможными. Именно во время лечения, после одного неприятного желчного припадка, ему и пришло на ум, что, если бы он встретил красивую, нежную, добрую молодую девушку, с преданным сердцем и без особой склонности к умствованиям, она могла бы спасти его от порока и вернуть на путь добродетели, и даже больше - даровать ему потомство в виде утешения старости.
Но, как многие всеведущие светские люди, он сомневался, есть ли на свете такие девушки. Когда ему говорили о них, он вслух выражал недоверие, а втайне побаивался.
Однако когда честолюбивый Морис познакомил Биндона с Элизабет, он был совершенно очарован. Он влюбился в нее с первого взгляда. Положим, начиная с шестнадцати лет, он влюблялся постоянно и на всевозможные лады, подражая различным литературным примерам из лучших романов целого ряда столетий. Но теперь это была иная любовь, настоящая. Биндону казалось, что эта любовь пробуждает в его душе лучшие чувства. Он был готов пожертвовать ради этой девушки всем своим прошлым, тем более что оно привело его только к разлитию желчи и расстройству нервной системы. Он уже рисовал себе идиллические картины обновленной жизни.
А пока что он ухаживал за Элизабет с большим искусством и тонкостью. Сдержанность Элизабет он принимал за изящную скромность, ее молчаливость - за очаровательное отсутствие обременительных идей.
Биндон ничего не знал о ее нелепом увлечении и не имел понятия о маленькой попытке Мориса исправить это увлечение посредством гипнотизма. Биндон был убежден, что у него с Элизабет отношения, лучше которых и желать нечего, и он только старался укрепить в Элизабет эту предполагаемую благосклонность маленькими подарками, браслетами, духами. И тут вдруг как снег на голову свалилось ее неожиданное бегство вместе с юным Дэнтоном.
Биндон пришел в страшную ярость: его тщеславие было жестоко уязвлено. И за неимением другого объекта первый порыв злобы он излил на покинутого дочерью Мориса.
Прежде всего Биндон ворвался к нему в приемную и осыпал его оскорблениями; потом стал ездить из конторы в контору, разыскивая разных влиятельных людей и стараясь подорвать кредит своего неудавшегося тестя; в таком направлении Биндон весьма энергично трудился целый день, успев сделать довольно много. Это принесло ему облегчение, и он отправился в ресторан, где не раз в дни своей юности проводил время самым развеселым образом. Тут Биндон очень основательно пообедал и выпил в обществе двух других столь же изящных сорокалетних юношей. Довольно с него хлопот! Ни одна женщина этого не стоит!
Он даже сам изумился потоку своего циничного острословия. Один из собутыльников Биндона, подогретый вином, делал довольно прозрачные намеки насчет любовных разочарований Биндона, но даже и это не испортило ему настроения.
Когда он проснулся на следующее утро, в печени жгло, а в душе горел гнев. Биндон разбил вдребезги свою говорящую газету, прогнал лакея и замыслил жестокое мщение против Элизабет. А также против Дэнтона. Самое жестокое мщение… Чтобы никто не сказал, что он был покорной игрушкой в руках легкомысленной девчонки…
Он вспомнил, что у Элизабет есть маленькое состояние, и тотчас же подумал, что, пока отец Элизабет не переложит гнев на милость, это состояние является единственным источником существования для юной четы. Стало быть, если отец не смягчится и если удастся понизить доходы и ценность того предприятия, в которое вложено наследство Элизабет, то Дэнтону и его супруге придется туго. Тогда, быть может, удастся пустить в ход соблазн. Биндон уже отказался от своего недавнего идеализма и думал о том, как соблазнить Элизабет, - пусть это будет даже безнравственно, все равно.
Он рисовал себе картину, как он, богатый, всемогущий, неумолимо преследует жестоким мщением девушку, которая его отвергла. И вдруг вся ее фигура воскресла в его памяти, живая и яркая, и первый раз в своей жизни Биндон затрепетал в припадке истинной страсти. Фантазия теперь уже стояла в сторонке, как почтительный лакей, сделавший свое дело, - фантазия открыла дверь чувству.
- Клянусь Богом, - воскликнул Биндон. - ока будет моей, живая или мертвая! Или я буду мертв. А этот молодчик…