- Надежна? - Флёр показалось, будто он прикусил это слово, и минуту она была счастлива.
- Сейчас ты похож на львенка. У львят есть совесть? Рафаэлиту будет над чем поработать. И все-таки мне думается, не такая у тебя совесть, чтобы сказать Энн. Зачем ее расстраивать, если у нее природная склонность ко всяким волнениям? - По молчанию, бывшему ей ответом, она поняла, что сделала ошибку. На этот раз осечка, как говорят в детективных романах.
И через Эпсом и Ледерхед они проехали молча.
- Ты все так же любишь Англию, Джон?
- Больше.
- Что и говорить - страна замечательная.
- Ни за что не применил бы к ней это слово - великая и прекрасная страна.
- Майкл говорит, что ее душа - трава.
- Да, и если у меня будет ферма, я до этой души доберусь.
- Не могу вообразить тебя настоящим фермером.
- Ты, верно, вообще не можешь вообразить меня чем-нибудь настоящим. Дилетант!
- Не говори гадостей. Просто у тебя, по-моему, слишком тонкая организация для фермера.
- Нет. Я хочу работать на земле - и буду.
- Это у тебя, наверно, атавизм, Джон. Первые Форсайты были фермерами. Мой отец хочет свезти меня посмотреть, где они жили.
- Ты ухватилась за эту мысль?
- Я не сентиментальна; ты разве это не понял? Интересно, ты хоть что-нибудь во мне понял? - И, склонившись над рулем, сказала тихо: - Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!
- Я говорил, что ничего не выйдет.
- Нет, Джон, изредка я должна тебя видеть. Это не страшно. Время от времени я хочу и буду с тобой встречаться. Это мое право.
Слезы выступили у нее на глазах и медленно покатились по щекам. Джон дотронулся до ее руки.
- Флёр! Не надо!
- Теперь я тебя высажу в Норт-Доркинге, и ты как раз поспеешь на пять сорок шесть. Вот мой дом. В следующий раз я тебе его непременно покажу. Я стараюсь быть умницей, Джон; и ты должен мне помочь… Ну, вот и приехали! До свидания, Джон, голубчик, и не расстраивай из-за меня Энн, умоляю!
Жесткое рукопожатие, и он ушел. Флёр повернула прочь от станции и медленно поехала назад по дороге.
Она поставила машину в гараж и вошла в "Дом отдыха". Еще не кончилось время летних отпусков, и там отдыхали семь молодых женщин, умучившихся на службе у Петтера, Поплина и им подобных.
Они сидели за ужином, и до слуха Флёр доносилось веселое жужжанье. У этих девушек ничего нет, а у нее есть все, кроме того единственного, что ей больше всего нужно. Прислушиваясь к их говору и смеху, она на минуту устыдилась. Нет, она бы с ними не поменялась, а между тем ей казалось, что без этой одной вещи и жить нельзя. И пока она обходила дом, расставляла цветы, отдавала распоряжения на завтра, осматривала спальни, снизу долетал смех, веселый и безудержный, и будто дразнил ее.
V
ОПЯТЬ РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
Джон был не столь высокого мнения о себе, чтобы спокойно дать любить себя одновременно двум хорошеньким и милым молодым женщинам. Из Пулборо, где он теперь каждый день оставлял машину Вэла, он поехал домой с печалью в сердце и путаницей в мыслях. Его шесть свиданий с Флёр, с тех пор как он вернулся в Англию, шли по линии какого-то мучительного crescendo. Танцуя с ней, он понял ее состояние, но все еще не подозревал, что она сознательно его преследует, а собственные его чувства не становились ему яснее, сколько бы он ни копался у себя в сердце. Сказать ли Энн о сегодняшней встрече? - Много раз тихо и мягко она давала ему понять, что боится Флёр. К чему множить ее страхи, когда на то нет реальных оснований? Идея портрета принадлежит не ему, и только в течение ближайших дней он может еще встретиться с Флёр. После этого они будут видаться два-три раза в год. "Не говори Энн, умоляю". Ну как после этого сказать? Ведь должен же он в какой-то мере уважать желания Флёр. Она не по своей воле отказалась от него; не полюбила Майкла, как он полюбил Энн. Он так ничего и не придумал, пока ехал в Уонсдон. Когда-то мать сказала ему: "Никогда не лги, Джон, лицо тебя все равно выдаст". И теперь, хоть он и не сказал Энн, ее глаза, всюду следовавшие за ним, заметили, что он что-то от нее скрывает. Простуда ее вылилась в бронхит, так что она еще не выходила из своей комнаты, и безделье плохо действовало ей на нервы. Сейчас же после обеда Джон опять пошел наверх и стал ей читать вслух. Он читал "Худшее в мире путешествие", а она лежала на боку, подперев рукой лицо, и смотрела на него. Дым топящегося камина, запах ароматических лекарств, монотонное гудение собственного голоса, повествующего о похождениях яйца пингвина, - все усыпляло его, и наконец книга выпала у него из рук.
- Поспи, Джон, ты устал.
Джон откинулся на стуле, но не уснул. Он твердо знал, что у этой девочки, его жены, есть выдержка. Она умела молчать, когда ей было больно. Наблюдая за ней, он видел: она поняла, что находится в опасности, и теперь - так ему казалось - выжидала. Энн всегда знала, чего хочет. Ей присуща была настойчивость, не усложненная, как у Флёр, современными веяниями; и решимость у нее была. Юные годы на родине, в Южной Каролине, она прожила просто и самостоятельно; и, не в пример большинству американских девушек, не слишком весело. Ее больно поразило, что не она была его первой любовью и что его первая любовь до сих пор его любит: это он знал. Она с самого начала не скрыла, что тревожится, но теперь, по-видимому, заняла выжидательную позицию. И еще Джон не мог не знать, что, несмотря на два года брака, она и теперь сильно в него влюблена. Он слышал, что девушки-американки редко знают человека, за которого выходят замуж, но порой ему казалось, что Энн знает его лучше, чем он сам. Если так, что она знает? Что он такое? Он хочет с пользой прожить свою жизнь; он хочет быть честным и добрым. Но, может, он все только хочет? Может, он обманщик? Не то, чем она его считает? Мысли были душные и тяжелые, как воздух в комнате. Что толку думать! Лучше и правда поспать! Он проснулся со словами:
- Хэлло! Я храпел?
- Нет, но вздрагивал во сне, как собака.
Джон встал и подошел к окну.
- Мне что-то снилось. Хороший вечер. Лучшее время года - сентябрь, если погода ясная.
- Да, я люблю осень. Твоя мама скоро приедет?
- Не раньше, чем мы устроимся. Она, по-моему, считает, что нам без нее лучше.
- Маме всегда, наверно, кажется, что она de trop, когда на самом деле этого нет.
- Лучше так, чем наоборот.
- Да. Не знаю, смогла бы я тоже так?
Джон обернулся. Она сидела в постели, смотрела прямо перед собой, хмурилась. Он подошел и поцеловал ее.
- Не раскрывайся, родная! - и натянул одеяло.
Она откинулась на подушку, смотрела на него - и опять он спросил себя, что она видит…
На следующий день Джун встретила его словами:
- Так Флёр была здесь вчера и подвезла тебя? Я ей сегодня сказала свое мнение на этот счет.
- Какое же мнение? - спросил Джон.
- Что нельзя начинать все снова-здорова. Она избалована, ей нельзя доверять.
Он сердито повел глазами.
- Оставь, пожалуйста, Флёр в покое.
- Я всегда всех оставляю в покое, - сказала Джун, - но я у себя дома и должна была сказать, что думаю.
- Тогда мне лучше прекратить сеансы.
- Нет, Джон, не глупи. Сеансов прекращать нельзя ни тебе, ни ей. Харолд вконец расстроится.
- А ну его, Харолда!
Джун взяла его за отворот пиджака.
- Я совсем не то хотела сказать. Портреты получатся изумительные. Я только хотела сказать, что вам не надо здесь встречаться.
- Ты сказала это Флёр?
- Да.
Джон рассмеялся, и смех его прозвучал жестко.
- Мы не дети, Джун.
- Ты Энн сказал?
- Нет.
- Вот видишь!
- Что?
Лицо у него стало упрямое и злое.
- Ты очень похож на своего отца и деда, Джон, - они терпеть не могли, когда им что-нибудь говорили.
- А ты?
- Если нужно, отчего же.
- Так вот, прошу тебя, не вмешивайся.
Щеки Джун залились румянцем, из глаз брызнули слезы; она смигнула их, встряхнулась и холодно сказала:
- Я никогда не вмешиваюсь.
- Правда?
Она еще гуще порозовела и вдруг погладила его по рукаву. Это тронуло Джона, он улыбнулся.
Весь сеанс он был не спокоен, а рафаэлит писал, и Джун входила и выходила, и лицо ее то хмурилось, то тосковало. Он думал, как поступить, если Флёр опять за ним заедет. Но Флёр не заехала, и он отправился домой один. Следующий день был воскресенье, и он не приезжал в город; но в понедельник, выходя от Джун после сеанса, он увидел, что автомобиль Флёр стоит у подъезда.
- Сегодня я уж тебе покажу мой дом. Вероятно, Джун с тобой говорила, но я раскаявшаяся грешница, Джон. Полезай! - И Джон полез.
День был серый, ни освещение, ни обстановка не располагали к проявлению чувств, и "раскаявшаяся грешница" играла свою роль превосходно. Ни одно слово не выходило за пределы дружеской беседы. Она болтала об Америке, ее языке, ее книгах. Джон утверждал, что Америка неумеренна в своих ограничениях и в своем бунте против ограничений.
- Одним словом, - сказала Флёр, - Америка молода.
- Да; но, насколько я понимаю, она с каждым днем молодеет.
- Мне Америка понравилась.
- О, мне так очень понравилась. А как выгодно я там продал мой фруктовый сад!
- Странно, что ты вернулся, Джон. Ведь ты такой… старомодный.
- В чем?
- Ну хотя бы в вопросах пола - я, хоть убей, не смогла бы обсуждать их с тобой.
- А с другими можешь?