- Это пустяки. Простите… Да-да?.. Нет! Если принцесса приедет, передайте ей, не будет ли она так добра заехать, когда они обедают. Да, да, спасибо!.. Завтра? Конечно… Как доехали? Качало?
- Ужас! Хорошо, что Джона со мной не было. Отвратительно, когда мутит, правда?
- Меня никогда не мутит, - сказала Флёр.
У этой девчонки есть Джон, и он заботится о ней, когда ее мутит! Красивая? Да. Загорелое лицо очень подвижно, похожа, пожалуй, на брата, но глаза такие манящие, куда более выразительные. Что-то есть в этих глазах, почему они такие странные и интересные? Ну да, самую малость косят! И держаться она умеет, какой-то особенный поворот шеи, прекрасная посадка головы. Одета, конечно, очаровательно. Взгляд Флёр скользнул вниз, к икрам и щиколоткам. Не толстые, не кривые! Вот несчастье!
- Я так вам благодарна, что вы разрешили мне помочь.
- Ну что вы! Холли вас просветит. Вы возьмете ее в магазины, Холли?
Когда она ушла, опекаемая Холли, Флёр прикусила губу. По бесхитростному взгляду жены Джона она догадалась, что Джон ей не сказал. До чего молода! Флёр вдруг показалось, словно у нее самой и не было молодости. Ах, если бы у нее не отняли Джона! Прикушенная губа задрожала, и она поспешно склонилась над телефоном.
При всех новых встречах с Энн - три или четыре раза до того, как столовая закрылась, - Флёр заставляла себя быть приветливой. Она инстинктом чувствовала, что сейчас не время отгораживаться от кого бы то ни было. Чем явилось для нее возвращение Джона, она еще не знала; но на этот раз, что бы она ни надумала, никто не посмеет вмешаться. Своим лицом и движениями она владеет теперь получше, чем когда они с Джоном были, невинными младенцами. Ее охватила злая радость, когда Холли сказала: "Энн от вас в восторге, Флёр!" Нет, Джон ничего не рассказал жене. Это на него и похоже, ведь тайна была не только его! Но долго ли эта девочка останется в неведении? В день закрытия столовой она сказала Холли:
- Жене Джона, вероятно, никто не говорил, что мы с ним были когда-то влюблены друг в друга?
Холли покачала головой.
- Тогда лучше и не нужно.
- Конечно, милая. Я позабочусь об этом. Славная, по-моему, девочка.
- Славная, - сказала Флёр, - но неинтересная.
- Не забывайте, что она здесь в непривычной, чужой обстановке. В общем, американцы рано или поздно оказываются интересными.
- В собственных глазах, - сказала Флёр и увидела, что Холли улыбнулась. Поняв, что немного выдала себя, она тоже улыбнулась.
- Что же, лишь бы они ладили. Так и есть, наверное?
- Голубчик, я почти не видела Джона, но, судя по всему, они в прекрасных отношениях. Теперь они собираются к нам в Уонсдон погостить.
- Чудно! Ну, вот и конец нашей столовой. Попудрим носики и поедем домой; папа ждет меня в автомобиле. Может быть, подвезти вас?
- Нет, спасибо; пойду пешком.
- Как? По-прежнему избегаете? Забавно, как живучи такие антипатии!
- Да, у Форсайтов, - проговорила Холли. - Мы, знаете, скрываем свои чувства. Чувства гибнут, когда швыряешься ими на ветер.
- А, - сказала Флёр. - Ну, да хранит вас бог, как говорится, и привет Джону. Я пригласила бы их к завтраку, но ведь вы уезжаете в Уонсдон?
- Послезавтра.
В круглом зеркальце Флёр увидала, что маска на ее лицо стала совсем непроницаемой, и повернулась к двери.
- Возможно, что я забегу к тете Уинифрид, если улучу минутку. До свидания.
Спускаясь по лестнице, она думала: "Так это ветер убивает чувства!"
В машине Сомс разглядывал спину Ригза. Шофер был худ как жердь.
- Ну, кончила? - спросил он ее.
- Да, дорогой.
- Давно пора. На кого стала похожа!
- Разве ты находишь, что я похудела, папа?
- Нет, - сказал Сомс, - нет. Ты пошла в мать. Но нельзя так переутомляться. Хочешь подышать воздухом? В парк, Ригз!
По дороге в это тихое пристанище он задумчиво сказал:
- Я помню время, когда твоя бабушка каталась здесь каждый день, с точностью часового механизма. Тогда знали, что такое привычка. Хочешь остановиться посмотреть на этот памятник, о котором столько кричат?
- Я его видела, папа.
- Я тоже, - сказал Сомс. - Бьет на дешевый эффект. Вот статуя Сент-Годенса в Вашингтоне - это другое дело!
И он искоса посмотрел на дочь. Хорошо еще, что она не знает, как он уберег ее там от этого Джона Форсайта! Теперь-то она уж наверно узнала, что он в Лондоне, у ее тетки. А стачка кончилась, на железных дорогах восстанавливается нормальное движение, и он окажется без дела. Но, может быть, он уедет в Париж? Его мать, по-видимому, все еще там. У Сомса чуть не вырвался вопрос, но удержал инстинкт - всесильный, только когда дело касалось Флёр. Если она и видела молодого человека, то не скажет ему об этом. Вид у нее немного таинственный, или это ему только чудится?
Нет! Он не мог разгадать ее мысли. Это, может, и лучше. Кто решится открыть свои мысли людям? Тайники, изгибы, излишества мыслей. Только в просеянном, профильтрованном виде можно выставить мысль напоказ. И Сомс опять искоса поглядел на дочь.
А она и правда была погружена в мысли, которые его сильно встревожили бы. Как повидать Джона с глазу на глаз до его отъезда в Уонсдон? Можно, конечно, просто зайти на Грин-стрит - и, вероятно, не увидеть его. Можно пригласить его к себе позавтракать, но тогда не обойтись без его жены и своего мужа. Увидеть его одного можно только случайно. И Флёр стала строить планы. Когда она совсем было сообразила, что случайность в том и состоит, что ее невозможно спланировать, план вдруг возник. Она пойдет на Грин-стрит в девять часов утра - поговорить с Холли относительно счетов по столовой. После таких утомительных дней Холли и Энн, наверное, будут пить кофе в постели. Вэл уехал в Уонсдон. Тетя Уинифрид всегда встает поздно! Есть шанс застать Джона одного. И она повернулась к Сомсу.
- Какой ты милый, папа, что повез меня проветриться; ужасно приятно.
- Хочешь, выйдем посмотреть на уток? У лебедей в Мейплдерхеме в этом году опять птенцы.
Лебеди! Как ясно она помнит шесть маленьких "миноносцев", плывших за старыми лебедями по зеленоватой воде, в лето ее любви шесть лет назад! Спускаясь по траве к Серпентайну, она ощутила сладостное волнение. Но никто, никто не узнает о том, что в ней творится. Что бы ни случилось - а скорее всего вообще ничего не случится - теперь-то она спасет свое лицо. Нет в мире сильней побуждения, как говорит Майкл.
- Твой дедушка водил меня сюда, когда я был мальчишкой, - прозвучал около нее голос отца. Он не добавил; "А я водил сюда ту мою жену в первое время после свадьбы". Ирэн! Она любила деревья и воду. Она любила все красивое. И она не любила его.
- Итонские курточки! Шестьдесят лет прошло, больше. Кто бы тогда подумал?
- Кто бы что подумал, папа? Что итонские курточки все еще будут носить?
- Этот, как его… Теннисон, кажется сказал: "Старый порядок меняется, новому место дает". Не могу себе представить тебя в стоячих воротничках и юбках до полу, не говоря о турнюрах. В то время не жалели материи на платья, но знали мы о женщинах ровно столько же, сколько и теперь, - то есть почти ничего.
- Ну, не знаю. По-твоему, человеческие страсти те что были, папа?
Сомс задумчиво потер подбородок. Почему она это спросила? Когда-то он сказал ей, что настоящая страсть бывала только в прошлом, а она ответила, что сама ее переживает. И в памяти у него мгновенно возникла картина, как в теплице Мейплдерхема, во влажной жаре, отдающей землей и геранью, он толкнул ногой трубу водяного отопления. Может, Флёр и была права тогда: от человеческой природы не уйдешь.
- Страсти! - сказал он. - Что ж, и сейчас иногда читаешь, что люди травятся газом. В прежнее время они обычно топились. Пойдем выпьем чаю, вон там есть какой-то павильон.
Когда они уселись и голуби весело принялись клевать его пирожное, он окинул дочь долгим взглядом. Она сидела, положив ногу на ногу - красивые ноги! И фигурой - от талии и выше - как-то отличалась от всех других молодых женщин, которых ему приходилось видеть. Она сидела не согнувшись, а чуть выгнув спину, отчего появлялась решительность в посадке головы. Она опять коротко остриглась - эта мода оказалась, против ожидания, живучей; но, надо признать, шея у неё на редкость белая и круглая. Лицо широкое, с твердым округлым подбородком; очень мало пудры, и губы не подкрашены, белые веки с темными ресницами, ясные светло-карие глаза, небольшой прямой нос, и широкий низкий лоб, и каштановые завитки над ушами; и рот, напрашивающийся на поцелуи, - право же, ему есть чем гордиться!
- Я полагаю, - сказал он, - ты рада, что опять можешь уделять больше времени Киту? Он плутишка! Подумай, что он попросил у меня вчера, - молоток!
- Да, он постоянно все крушит. Я стараюсь шлепать его как можно реже, но иногда без этого не обойтись - кроме меня, никому не разрешается. Мама приучила его к этому, пока нас не было, так что теперь он считает, что это в порядке вещей.
- Дети - чудные создания, - сказал Сомс. - В моем детстве с нами так не носились.
- Прости меня, папа, но, по-моему, больше всех с ним носишься ты.
- Что? - сказал Сомс. - Я?
- Ты исполняешь все его прихоти. Ты дал ему молоток?
- У меня его не было - к чему мне носить с собой молотки?
Флёр рассмеялась.
- Нет, но ты относишься к нему совершенно серьезно. Майкл относится к нему иронически.
- Малыш не лишен чувства юмора.
- К счастью. А меня ты не баловал, папа?
Сомс уставился на голубя.
- Трудно сказать, - ответил он. - Ты чувствуешь себя избалованной?