- Отбился я, Вась, от земли, околачиваясь пятнадцать лет в матросах. Что я буду делать в деревне? В Кронштадте останусь… Прокормлюсь как-нибудь.
Прощаясь с Кирюшкиным, Дунаев полушутя сказал:
- А здесь бы ты, Иваныч, в поправку вошел… Оставайся… Я тебе место предоставлю…
- В мериканцы поступать?
- То-то, в мериканцы…
- Лучше последней собакой быть дома, чем в вашей Америке… Оголтелая она… То ли дело Россия-матушка… Прощайте, братцы! А я к своим пойду!
Они вышли вместе из салуна и разошлись в разные стороны.
ГЛАВА IV
1
Возвращаясь после свидания с Кирюшкиным в город, Дунаев сказал Чайкину:
- Совсем без понятиев этот Кирюшкин! Как он насчет Америки говорил!
- Откуда ему их взять. И напрасно ты только с ним спорил да сбивал его. Затосковал бы он здесь и вовсе пропал бы. Нешто легко от своей стороны отбиться?.. Он ведь правильно говорил, что не хочет в американцы. Разве ты, Дунаев, проживши здесь пять лет, стал американцем? Утенок между цыплятами все норовит к воде… Так и русскому человеку здесь: и сам себе господин, а душа все-таки болеть будет.
- Это, Чайкин, вначале только. И у меня болела.
- Небось и теперь когда болит… Скучаешь по России?
- Скучаю не скучаю, а не вернулся бы от хорошей жизни. Прежде и я, как Кирюшкин, этого не понимал.
- Я не про то. А душа все-таки тосковать будет. И никогда мы с тобой настоящими американцами не станем. И мы им чужие, и они нам чужие. И не понять нам друг дружки… Они вот все больше о том хлопочут, как бы богачами стать, у каждого одно это в уме. А насчет души и вовсе забывают и бедного человека считают вроде как бы нестоящего: пропадай, мол, пропадом… нет мне никакого дела. Совесть у них, знаешь, другая… У нас простые люди нищего пожалеют, а здесь обругают да насмеются… Разве ты этого не примечал?
- Это точно… Не любят здесь нищего человека… Говорят: "На то ты и человек, чтобы сам умел добиться своего положения, если руки есть!.." Ну и все стараются изо всех сил, чтобы быть при капитале… Рвут друг у дружки кусок…
- То-то я и говорю. И некогда им из-за этого самого вокруг себя взглянуть да подумать: правильно ли быть миллионщиком, когда другим нечего есть!
- Ну, это на всем свете так. И наши богачи не лучше.
- Положим, во всем свете по неправде живут. И наши миллионщики без всякой совести, но только здесь и простой человек хочет быть миллионщиком…
- Нашему и думать об этом нельзя. Ему только бы прокормиться… До таких дум простому нашему человеку и не добраться…
- Верно. Но все-таки наш простой жалостливей здешних.
Они продолжали дорогой беседу, в которой Чайкин старался уяснить и товарищу и себе тот идеал правды, какой как-то стихийно требовало его сердце, и, не имея никаких представлений о том, что над этой "правдой" давно задумываются и работают великие мыслители, с наивною верой строил наивные планы насчет того времени, когда все будут жить по правде и когда не будет ни очень богатых, ни очень бедных.
И ему казалось, что это так просто осуществить!
Разговаривая на такие философские темы, они ровно в шесть часов вошли в хороший ресторан, в котором был назначен общий обед, и застали там Старого Билля.
Он был сегодня почти неузнаваемым, в черном сюртуке, с белоснежными воротниками и манжетами сорочки, в блестящих ботинках, с расчесанной бородой и гладко причесанными волосами, с чисто вымытыми руками, праздничный и нарядный.
Казалось, это был совсем не тот Старый Билль, в потертой кожаной куртке, с трубкой в зубах сидевший на козлах и лаконически беседовавший с лошадьми и готовый во всякое время пустить пулю в лоб агента, - а джентльмен, видом своим похожий не то на доктора, не то на пастора.
И Чайкину вдруг показалось, что Старый Билль словно бы значительно потерял в своем новом костюме, будто он другой стал, не прежний, простой, обходительный и добрый к нему и Дунаеву Старый Билль.
- Чего вытаращили глаза, Чайк? Думали, что Старый Билль не умеет джентльменом одеться? - смеясь, говорил Старый Билль, крепко пожимая руку Чайкина. - Положим, я чувствую себя в этом платье, как буйвол в конюшне, но надо было приодеться: в гостях у одной леди был. Здорово, Дун! - продолжал он, протягивая руку Дунаеву. - Женитесь-таки?
- Женюсь, Билль.
- А ваши дела как, Чайк?
- Хороши, Билль. Завтра еду на ферму.
- Ну, садитесь, джентльмены, будьте моими гостями. Аккуратны вы: ровно в шесть пришли. Я люблю аккуратных людей.
Они уселись втроем за отдельный столик. На нем стояла бутылка хереса.
Негр подошел к Биллю.
- Три обеда и потом кофе и графинчик коньяку, а вот для этого джентльмена рюмку ликера. Поняли, Сам?
- Понял, сэр.
- Так обрабатывайте ваше дело, дружище, а мы свое будем обрабатывать - есть все, что вы нам дадите. Порядились, Чайк? - обратился Билль к Чайкину.
- Нет, на месте договорюсь.
- Далеко ехать? Куда поступаете?
- Близко от Сан-Франциско.
И Чайкин назвал ферму и фамилию владелицы.
- Знаю. В двух милях от большой дороги. Чудесная ферма. И сад и лес есть. Как раз чего вы хотели, Чайк… И будущая хозяйка ваша отличная женщина… А вы все-таки маху не давайте, Чайк… Не продешевите.
- Я цен не знаю… Что положат. Увидят работу, тогда и цену назначат.
- Не будьте простофилей, Чайк, а то вам назначат цену жидкую… Хорошему годовому рабочему в этих местах цена от трехсот до четырехсот долларов на всем на готовом… Запомните это, Чайк!
- Запомню.
- Да позвольте вам налить рюмку хересу и Дуну также… Да кушайте хорошенько! - угощал Билль, весело поглядывая на Чайкина. - А это вы хорошо делаете, что на ферму поступаете… Лучше, чем в городе, хотя бы и таком, как Фриски… Я помню, как тут несколько лачуг было, и давно ли… лет пятнадцать тому назад… А теперь?
И Старый Билль не без гордости взглянул в окно.
- Каковы янки! - хвастливо прибавил он.
- Скорый народ! - похвалил Дунаев.
- Именно скорый. Это вы верно сказали, Дун. Наливайте себе хересу еще… Бутылка полна. И вторая будет… Как вам нравится рыба, Чайк?.. Здесь не то, что в дилижансе… Не трясет, и старая ветчина не вязнет в зубах… Так у вас верное письмо, Чайк? - заботливо спрашивал Старый Билль, видимо принимавший горячее участие в молодом эмигранте.
- Должно быть, верное.
- От кого?
Чайк назвал фамилию адвоката.
- Ого, к какому вы козырю добрались! Первый адвокат во Фриски. Около миллиона стоит!
- То-то, за совет, сказывали, по пятидесяти долларов берет.
- С вас взял?
- С меня за что? Я к нему с письмом от Блэка пришел. А он с других за пять минут разговора берет…
- Такая у него такса, Чайк.
- Бессовестная такса, Билль.
- Отчего бессовестная? Его дело объявить, а публике - ходить или не ходить. Обмана нет!
Чайкин чувствовал в этих словах что-то неправильное, но смолчал, так как доказать, что именно в этой якобы свободе предложения и спроса есть насилие над публикой и неумеренное пользование своим талантом и именем - он, разумеется, не мог бы. Однако, подумавши, заметил:
- Обмана нет, да и совести мало…
- У всякого своя совесть, - вымолвил Билль.
- И зачем ему столько денег?
- А вы, Чайк, у него бы спросили…
- Он и говорить не дает.
И Чайкин рассказал про свой визит к адвокату.
Билль слушал и смеялся.
- За ваше здоровье, Чайк… За ваше здоровье, Дун!.. Желаю вам, Дун, чтоб и мяса много продавали и чтобы ваша жена была вам настоящей помощницей… Деньги ваши, надеюсь, при ней целей будут…
- Уж я отдал ей спрятать!
- Ловко! И без расписки?
- Какая расписка от невесты…
- И вы, Дун, я вам скажу, за пять лет не многому научились.
- А что?
- Да то, что ваша невеста может найти и другого жениха, который захочет открыть, скажем, москательную торговлю. Очень желаю, чтобы этого не случилось, но только я никому не отдал бы без расписки деньги… Вот только, пожалуй, Чайку бы дал… Он не любит денег, особенно если их много! - смеясь говорил Старый Билль.
Дунаев испуганно и растерянно смотрел на Билля.
- Да вы, Дун, не пугайтесь заранее… Женщины трусливый народ…
- Моя невеста, Билль, честная девушка! - взволнованно проговорил Дунаев.
Но в его душу уже закралось сомнение. Он, как нарочно, вспомнил о том, как настойчиво требовала его невеста деньги и как, казалось ему теперь, была холодна вчера при прощании.
И, желая подавить эти сомнения и уверить себя и Билля, что он не попадется впросак, он хвастливо проговорил:
- Меня женщина не обманет, Билль. Не таковский я!
И, словно бы в доказательство, что он не таковский, Дунаев налил себе рюмку и выпил ее залпом.
- Не хвалитесь, Дун. И бросьте об этом думать, а женитесь скорее… Я ведь так… по-стариковски болтаю… А вы и поверили! - старался успокоить Дунаева Билль.
И действительно, добродушный и не особенно сообразительный Дунаев успокоился, однако проговорил:
- Моя невеста, Билль, не такая, чтобы прикарманить деньги… И завтра же я их от нее отберу!.. Надо за лавку платить. Так и скажу…
- Ну, значит, и делу конец… Так вы завтра едете, Чайк?
- Завтра… Что здесь делать?..
- Правильно. И я терпеть не могу города. На большой дороге, на козлах я чувствую себя лучше… Ну, да и то… города-то мне молодость-то попачкали… От этого, верно, я люблю так свой дилижанс… А то ехали бы, Чайк, послезавтра со мной… Я вас до перекрестка довезу, а там пешком пойдете…
- Ждут меня, Билль. Надо спешить.