Я подошел к окошечку, служащий проштамповал мой паспорт, и я пошел дальше. Подъехало такси, и я велел водителю отвезти меня в Тель-Авив. Когда он спросил, в какую именно гостиницу я хочу попасть, я ответил: "В ближайшую". За окном машины проносилась страна Торы и наших предков. Было значительно теплее, чем в Нью-Йорке. День выдался тихий, небо голубое, почти без облаков. Ни страна, ни климат меня не разочаровали, но я все равно еще не почувствовал духа Израиля. Люди походили на тех, которых я пятнадцать часов назад оставил в Америке. Они одевались, как гои, и выглядели, как гои. На их лицах были те же желания, та же алчность, то же нетерпение. Другое такси попыталось обогнать нас, и просто чудо, что машины не столкнулись. Мой водитель прокричал какое-то ругательство на иврите и даже погрозил в окно кулаком. Мы въехали в Тель-Авив. Миновали кинотеатр, украшенный афишами, на которых были изображены полногрудые женщины и мужчины со зверскими лицами и пистолетами в руках. Здесь показывали ту же дрянь, что и в Нью-Йорке. Когда за окном промелькнул книжный магазин, в витрине мне удалось разглядеть обложки несколько низкопробных романов, которые я уже видел в Америке. Такси подъехало к гостинице "Дан". С тем же успехом я мог поселиться и где-нибудь на Бродвее.
Я никого не порицал тогда, не порицаю и сейчас. В наши дни нельзя создать царство праведников. Мы не смогли создать его и в дни Иисуса, сына Навина.
Те, кто говорят, что Исход потерпел неудачу, не понимают, что, с точки зрения Моисея, сама Страна Израиля также была неудачей. С самого начала люди стали смешиваться с идолопоклонниками. Сразу же возникли идолы, появились продажные женщины. Почти обо всех царях Писание говорит: "И делали неугодное в очах Господних". Евреи до такой степени забыли Тору во времена Иосии, что ее пришлось открывать заново.
Уже поздно, и мне пора заканчивать, но перед тем, как проститься, позвольте сказать вам еще одну вещь. Евреи достигли высочайших ступеней духовного развития именно во времена рассеяния. Писание стало грандиозным началом, мощнейшим фундаментом, но евреи Писания, простите меня за эти слова, были еще наполовину язычниками. Мишна явила огромный шаг вперед, Гемара пошла еще дальше. Но потребовалось еще много поколений, чтобы появились Исаак Лурия, Баал-Шем-Тов, Виленский Гаон, Кожницкий Проповедник, Люблинский Провидец и, в более позднее время, Хофец Хаим. Те, кто предлагает евреям вернуться назад, к Писанию, хотят уничтожить само здание иудаизма и жить на одном фундаменте. Глава иешивы и его ученики, которых я встретил в римском аэропорту, - вот величайшее достижение еврейской истории. Они ограждают себя от всего мирского так, как этого до них никто не делал. Они такие, как требовал Моисей, святые люди, охраняемые соблюдением запретов, народ, который "живет отдельно, и между народами не числится". Конечно, они составляют лишь незначительное меньшинство, но великие идеи никогда не охватывают сразу многих.
Иосиф Шапиро посмотрел на часы:
- Ох, уже так поздно! Мне пора идти. Если хотите услышать мою историю до конца, мы могли бы встретиться завтра.
- Конечно. Буду ждать вас завтра.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
10
Мне казалось, что те, кого я оставил в Нью-Йорке, обязательно бросятся на мои поиски. У меня не было фальшивого паспорта, и полиция легко могла выйти на мой след. Но очевидно, Циля смирилась с мыслью, что между нами все кончено. Я боялся, что она потребует огромные алименты и кто знает, что еще. Таковы уж законы гоев, да и еврейские ничуть не лучше - они всегда защищают преступников. Судьи, бандиты и адвокаты - винтики одного механизма. Они легко могут меняться местами. Они читают одни и те же книги, ходят в одни и те же ночные клубы, даже встречаются с одними и теми же женщинами. Только немногие еще верят в силу закона или высшую справедливость. Впрочем, пока они до меня еще не добрались, и я мог спокойно гулять по Тель-Авиву.
В первые дни я не искал знакомств ни с кем. Мне хотелось побыть одному и, возможно впервые, основательно задуматься о своей прошлой жизни. Я прогуливался по улице Бен Иехуды, заходил в кафе на бульваре Дизенгофа, рассматривал других зевак, пьющих кофе, читающих газеты, курящих или просто изучающих прохожих. Стоило мимо пройти привлекательной женщине, как глаза мужчин тут же загорались, словно они не знали близости с женщиной Бог весть сколько. Их голодные взгляды будто вопрошали: "Есть ли тут шанс? Не о ней ли я мечтал? Случай свел нас, и кто знает, уж не начало ли это той великой любви, о которой так часто пишут в книгах?.." Все внезапные надежды рушились, как только женщина доходила до угла и поворачивала на улицу Фришмана или улицу Гордона, а потенциальный Дон-Жуан возвращался к своей недочитанной газете или недокуренной сигарете. Женщины, сидевшие за столиками, тоже наблюдали за проходившими мимо дамами и обменивались ехидными замечаниями: у этой толстые ноги, у той слишком широкие бедра, третья безвкусно одета… Витрины магазинов пестрели платьями, жакетами, нижним бельем самых модных фасонов. Комитет по языку уже нашел в иврите названия для всех этих тряпок. Уж в чем, в чем, а в словах у современного человека не бывает недостатка. Я сидел рядом с книжным магазином и время от времени поглядывал на его витрины. Низкопробные романы со всего мира уже были переведены на святой язык. Киоски пестрели плакатами, рекламирующими дешевые пьесы. Если бы не подписи на иврите, это мог бы быть Париж, Мадрид, Лиссабон или Рим. Да, Просвещение достигло своих целей. Мы стали похожи на другие народы. Мы питаем свои души той же грязью, что и они. Растим дочерей для разврата. Публикуем журналы, в которых на иврите расписываем подробности романов голливудских шлюх и сводников.
В Тель-Авиве было одно кафе, где собирались разные писатели и актеры. Я как-то случайно забрел туда. В молодости статьи о литературе и писателях меня занимали. Я читал книги, восхищался умением авторов словами выражать мысли и чувства своих героев, потаенные движения их сердец. Но когда я увидел их в этом кафе, на их лицах читалось то же, что и на лицах других: алчность, тщеславие, мелочность. Они так же возбуждались при виде проходящих женщин. Их жены с ярко накрашенными губами тянули через трубочки лимонад или оранжад и отпускали все те же пошлые реплики. Не нужно отличаться особенным умом, чтобы понять: интеллектуалки строят те же иллюзии, мечтают о той же неосуществимой любви, недостижимом счастье, что и самые обычные женщины. В перерывах между фантазиями они почитывают трогательные истории о преследуемой миллионерами красавице или об актрисе, которая за одно лишь выступление в Лас-Вегасе получила десять тысяч долларов. Время от времени они поглядывали на себя в зеркало. Не виден ли возраст? Нет ли следа морщин? Помог ли на самом деле крем Хелены Рубинштейн остановить разрушительное воздействие времени?
После нескольких дней затворничества я начал встречаться со своими варшавскими знакомыми - друзьями, приятелями, теми, с кем познакомился в Вильно, Москве и Ташкенте. Мне не нужно было их искать: я встретился с кем-то одним и он сообщил о моем появлении прочим. Некоторых я увидел прямо там, в кафе на бульваре Дизенгофа. Начались объятия, трогательные слова, расспросы и воспоминания. Многие из моих знакомых погибли при Гитлере, или умерли с голоду, или сгинули в сталинских лагерях. Другие были убиты на войне - в Красной Армии или в польском Сопротивлении. Третьих в могилу свели инфаркт или рак. Почти все уцелевшие оказались здесь. Со всех сторон неслось: убит, умер, погиб, расстрелян. Весь Тель-Авив был одним огромным лагерем уцелевших. Вдовцы находили себе здесь новых жен, вдовы - новых мужей. Те из женщин, кто был еще молод, снова обзаводились детьми.
Приглашения сыпались на меня со всех сторон. Я постоянно покупал цветы и конфеты и вечно куда-то ехал на такси. Некоторые говорили, что уже похоронили меня. Я словно бы восстал из мертвых. По моей одежде и тем подаркам, что я приносил, они, очевидно, догадались, что в Нью-Йорке я явно не бедствовал. Некоторые начали намекать или даже открыто просить, чтобы я помог им перебраться в Америку. Конечно, Израиль - это наша страна и наша надежда, но переварить святой язык и иудаизм в таких количествах не так-то просто. К тому же, шептали мне на ухо, здесь ничего невозможно добиться, если у тебя нет могущественных покровителей наверху. Нужно быть членом правильной партии или иметь хорошие связи. Здесь, как и везде, прав был сильный. А как иначе? Евреи ведь тоже люди. Как-то я заговорил с одной женщиной о вещах достаточно щекотливых. Она сказала, что здешний климат охлаждает мужскую страстность и прямо противоположным образом действует на женщин, которые становятся очень пылкими.
- И что же вы с этим делаете? - спросил я.
- Ну, справляемся кое-как, - ответила она и хитро улыбнулась.
Почему бы и нет? Я был туристом, американцем, и никак не мог повредить ее репутации. Жил в хорошем отеле, скупостью не отличался, в деньгах не нуждался. Она собрала обо мне всю информацию, какую только могла. Знала все о моих знакомых, их делах, их семейной жизни, даже об их тайных желаниях и часто повторяла, что здесь, на Святой Земле, люди ведут себя ничуть не более осмотрительно, чем в Париже или Нью-Йорке. Я понимал, что не все из услышанного мною правда, но многое подтверждали и другие. Нет, буквы иврита и еврейские лидеры все же не стали надежным барьером от зла и беззакония.