Моэм Уильям Сомерсет - На чужом жнивье стр 5.

- Может быть, сыграете нам что-нибудь?

- Я, к сожалению, играю только классику. Вам это, наверное, неинтересно.

Губы Ферди дрогнули в улыбке, но он и не подумал настаивать. Я стал собираться домой, и Джордж присо­единился ко мне.

- Что за мерзкий старый еврей! - вырвалось у него, как только мы оказались на улице. - Меня просто мути­ло от его анекдотцев.

- Это его коронный номер. Он всегда их рассказы­вает.

- А вы бы тоже рассказывали, если бы были евреем?

Я лишь пожал плечами.

- А как случилось, что вы все-таки пришли на ленч? - поинтересовался я.

Джордж прыснул. Жизнерадостный мальчик, с чув­ством юмора, он сразу забыл свое раздражение против двоюродного деда.

- Он пришел с визитом к бабушке. Вы ведь не видели бабушку, правда?

- Нет, ни разу.

- Она командует папой, словно мальчиком в корот­ких штанишках. Бабушка сказала, что я должен пойти на ленч к деду Ферди, а ее слово - закон.

- Вот оно что.

Неделю-другую спустя Джордж уехал в Мюнхен - учиться немецкому языку. А мне пора было отправляться в путешествие. В Лондон я возвратился лишь весной сле­дующего года и уже через несколько дней сидел на обеде у Блэндов рядом с Мюриел. Я осведомился, как дела у Джорджа.

- Он еще в Германии, - последовал ответ.

- Я тут прочел в газетах, что в Тильби будет великий пир в честь его совершеннолетия.

- Мы думаем позвать всех арендаторов, а они, со своей стороны, собираются сделать Джорджу подарок.

Она была менее говорлива, чем обычно, но я не при­дал этому значения. Ритм жизни у нее был напряженный, - скорее всего она просто устала. Но я знал, что она любит поговорить о сыне, и потому продолжал:

- Джорджу, наверное, нравится в Германии?

Она долго не отвечала. Я перевел на нее взгляд и с удивлением заметил, что в глазах у нее стоят слезы.

- По-моему, Джордж сошел с ума.

- Как это понять?

- Мы страшно волнуемся. Фредди так сердится, что даже не хочет об этом говорить. Не знаю, что и делать.

Мне, конечно, тут же пришло в голову, что Джордж, как и очень многие молодые англичане, которые уезжают учиться за границу, оказавшись в немецкой семье, скорее всего влюбился в дочку хозяев и вознамерился жениться. Блэнды же, как я сильно подозревал, рассчитывали, что Джордж сделает блестящую партию.

- А что случилось? - поинтересовался я.

- Он хочет стать пианистом.

- Кем-кем?

- Концертирующим пианистом.

- Откуда такая странная идея?

- Бог его знает. Мы ничего не подозревали. Счита­ли, что он готовится к экзамену. Я поехала с ним пови­даться. Думала, приятно будет убедиться, что он делает успехи, как положено. О Господи, на кого он стал похож! А какой был всегда элегантный, просто плакать хочется. Он сказал мне, что не собирается сдавать экзамен и ни­когда не собирался, что дипломатическую службу он вы­думал, чтобы мы отпустили его в Германию, потому что хочет заниматься музыкой.

- А способности у него есть?

- Есть, нет, какая разница! Будь он даже гениален, как Падеревский, мы все равно не можем ему позволить колесить с концертами. Никто не вправе обвинить меня в том, что я не люблю искусство, и Фредди тоже, у нас всегда было много знакомых музыкантов, но Джордж дол­жен занять такое положение, что это просто исключается. Мы так мечтали, что он будет заседать в парламенте. Ведь со временем он станет очень богатым человеком.

- А вы ему говорили все это?

- Конечно. Он только смеялся в ответ. Я сказала, что он разобьет отцу сердце. А он стал мне объяснять, что отец всегда может переключиться на Гарри. Я очень люблю Гарри, он чертовски умный мальчик, всегда было ясно, что его дело - бизнес, но даже я, его мать, вижу, что у него нет таких козырей, как у Джорджа. И знаете, что он мне на это ответил? Что если отец положит ему пять фунтов в неделю, он откажется от всего в пользу Гарри и к Гарри перейдет отцовское наследство, титул баронета и все-все. Он сказал, что если уж наследный принц Румынии отрекся от трона, почему бы ему не отречься от баронетства. Но это невозможно. Что бы он ни вытворял, он все равно будет третьим баронетом, а если Фредди удостоится звания пэра, унаследует его по смерти отца. Вы можете себе представить, он даже хочет вместо фамилии Блэнд взять какую-то кошмарную немецкую фамилию!

- Какую именно? - не удержался я.

- Блейкогель или что-то в этом роде, - пробормота­ла она.

Я тотчас сообразил, что это за фамилия. Мне вспом­нились слова Ферди о том, что Ханна Рабенстайн вышла замуж за Альфонса Блейкогеля, который впоследствии стал сэром Альфредом Блэндом, первым баронетом. Все это было в высшей степени странно. Я подивился про себя, что приключилось с милым и притом типично английским юношей, которого я видел всего каких-нибудь не­сколько месяцев назад.

- Конечно, когда я вернулась домой и рассказала Фредди, он вышел из себя. Никогда не видела его в таком неистовстве. Он просто брызгал слюной от бешенства. И тут же отправил Джорджу телеграмму, чтобы тот немедленно ехал домой, а Джордж тоже прислал телеграмму, что не может бросить занятия.

- Он много занимается?

- Целыми днями. Это-то и бесит больше всего. Он в жизни своей пальцем о палец не ударил. Фредди всегда говорил, что лень раньше его родилась.

- Н-да.

- Тогда Фредди телеграфировал, что, если он не при­едет, не получит больше денежных переводов, а Джордж телеграфировал в ответ: "И не надо". Это переходит все границы. Не представляю, на что способен Фредди, если довести его до белого каления.

Я знал, что Фредди унаследовал большое состояние, знал также, что он его заметно приумножил, и я прекрас­но мог себе представить, что за внешним обликом обходительного и приветливого сквайра Тильби скрывается без­жалостный делец. Он привык все делать по-своему, и лег­ко верилось, что, когда ему перечат, он бывает крут и беспощаден.

- Джордж получал от нас очень щедрое содержание. Вы же знаете, каким он был ужасным мотом. Мы думали, он долго не продержится. И в самом деле, не прошло и месяца, как он написал Ферди и попросил взаймы сто фунтов. Ферди явился к моей свекрови - вы, наверное, знаете, она его сестра, - и спросил, что все это значит. Хотя они с Фредди уже двадцать лет не разговаривают, Фредди отправился к нему домой и умолял не высылать Джорджу ни пенса, и Ферди обещал. Не знаю, как Джордж сводит концы с концами. Я понимаю, что Фредди прав, но не нахожу себе места. Если б я не дала Фредди честное слово, что ничего не буду посылать в Мюнхен, я бы вложи­ла в письмо банкноту-другую, просто на крайний случай. Понимаете, страшно подумать, что он иногда недоедает.

- Ему не повредит скромная жизнь.

- Мы попали в жуткий переплет. Сделали кучу вся­ких приготовлений, чтобы отпраздновать его совершен­нолетие, я разослала несколько сот пригласительных билетов, и тут Джордж заявляет, что приезжать не собирает­ся. У меня просто голова пошла кругом. Я писала, посы­лала телеграммы. Сама хотела поехать в Германию, но Фредди меня не пустил. Я буквально ползала перед Джорд­жем на коленях. Умоляла не ставить нас в дурацкое по­ложение. Понимаете, такие вещи очень трудно объяснить. Тут вмешалась моя свекровь. Вы ведь, кажется, с ней не знакомы? Ей очень много лет, невозможно поверить, что она родила Фредди. Она немка по национальности, но из очень хорошей семьи.

- Вот как?

- Честно говоря, я ее побаиваюсь. Она живо при­вела Фредди в чувство, а потом отправила Джорджу письмо. Написала, что, если он приедет домой на совершеннолетие, уплатит все его мюнхенские долги и обещает, что мы спокойно выслушаем все, что он хочет сказать. Он согласился и должен приехать на следующей неделе. Но скажу вам по секрету, я ничего хорошего от этого не жду.

Она глубоко вздохнула.

Когда после обеда мы поднимались наверх, Фредди заговорил со мной:

- Я так понимаю, Мюриел рассказала вам о Джордже. Болван стоеросовый! Он меня выводит из себя. Поду­мать только, желает барабанить на рояле! Отличное занятие для джентльмена!

- Не забывайте, он еще очень молод, - сказал я, желая его успокоить.

- Ему чересчур легко все доставалось. Я всегда слишком потакал ему. Он ни в чем не знал отказа - что ни попросит, тут же и получит. Но теперь он у меня узнает, что к чему.