- А, месье Бернар! Наконец-то вы вернулись!
- Однако, не очень-то все это хорошо выглядит…
- А! Конечно… Плохая работа, месье Бернар. Хорошо бы работать так, как работали до войны!
За этими женщинами в окно видны были красные крыши фабрики, зеленая вода в бассейнах, река - точно удар кисти синей краской, которая блестела сквозь серебристые тополя; а дальше - мягкие очертания лиловых холмов. Здание было высоко, и движения станков сообщали ему легкие покачивания, отчего танцевал и пейзаж.
IV
Ахилл поместил внука в свою контору, темное логово, загроможденное столетними многотомными записями и реестрами, и поручил ему проверку так называемой себестоимости. Эти калькуляции, самые таинственные обряды промышленной магии, могли бы показаться профану обыкновенными задачами; но посвященные знали, сколько в них было заключено настоящего поэтического вдохновения. Одна лишь прирожденная гениальность Кене могла в каком-то священном бреду внушить Ахиллу это внезапное решение - не считаясь с расходами закупить однажды нужный ему материал на торгах, чего так добивался Паскаль Буше, и тем раздуть до безумия цену на ткани во избежание опасной благосклонности "экзотиков".
Но Бернар, не имевший к этому делу никакого призвания новичок, не заметил величия своего "министерства". Грязные кирпичи длинного здания с частыми окнами заполняли перед ним весь горизонт. Под звуки станков он как бы выпевал для себя начало мотива из "Пасторали", но вот, покачав головой, принялся за работу.
- Двенадцать кило основы по пятьдесят шесть франков… Шестьсот семьдесят два франка… Четырнадцать кило уткá по двадцать семь франков… Пятьсот семьдесят восемь франков… Тканье: за восемьдесят две тысячи по… по скольку?
Он стал напевать "Крестьянский хоровод".
- Деламен и его друзья сказали бы опять, что у меня дурной вкус. Но мне безразлично, что Бетховен повторяется, если то, что он повторяет, мне нравится. Но только это чересчур округленно, слишком закончено для них… Я понимаю и Стравинского, но это нисколько не умаляет Бетховена… А моя себестоимость?.. За восемьдесят две тысячи… В субботу играют Вагнера у Пьерне, а вечером Мольер в "Старой Голубятне". Я мог бы повести туда Симону… Если бы я предупредил ее заранее, она как-нибудь устроилась бы со своим мужем. Но тогда нужно было бы уехать с утра в Париж: безумная надежда… мой стол сотрясается от работы станков и это заставляет вспомнить о законах Пон-де-Лера… В стекло моей двери стучится уже грозная рука Кантэра, он кажется не очень-то мною доволен. А ведь и действительно он - это его белая блуза.
Кантэр, заведующий закупками, обходился сурово со своими молодыми хозяевами.
- Месье Бернар, вы должны обязательно поговорить с заведующим прядильней, Демаром, - это несерьезный человек. За две недели - три английских ключа!
- Хорошо, я скажу.
- Да, это необходимо, затем я бы хотел, чтобы вы взглянули на этот счет: бумага для упаковщиков. Возможно ли, спрашивается, истребить целую тонну бумаги за десять дней, когда…
- Месье Кантэр, упаковщики - преступники. И они об этом узнают.
- Я говорю все это, месье Бернар, в интересах фирмы. Вам, кажется, скучно слушать обо всех этих мелочах, однако все это очень важно.
- Ну разумеется, месье Кантэр.
- Вот этой одной экономией я окупаю вдвойне свое жалованье. Но эти господа не совсем меня понимают. Чтобы иметь возможность контролировать, мне нужна поддержка патрона.
- Она будет у вас, месье Кантэр.
Белая блуза Кантэра исчезла. Бернар усердно углубился в смету себестоимости.
- …за восемьдесят две тысячи по шестьдесят сантимов, плюс десять сантимов на дороговизну… Шестьдесят пять франков. Чистка, основание, шлихтование… Пятьдесят франков… Войдите!
Красный от гнева, вошел Демар.
- Месье Бернар, правда ли, что вы поручили Кантэру сделать мне выговор за излишний расход инструментов?
- Точнее было бы сказать, месье Демар, что Кантэр приходил ко мне жаловаться…
- Месье Бернар, если вы мне больше не доверяете, мне придется отказаться от заведования вашей прядильней. Английских ключей я не ем, и если я их требую, значит они мне нужны. Этот Кантэр! Я не желаю с ним иметь больше никакого дела!
- Месье Демар, вы будете иметь дело только со мной.
- От вас, месье Бернар, я принимаю все. Но от него!..
Успокоенный, он ушел. Молодой человек вздохнул.
- Трудное ремесло управлять людьми. Чтобы преуспевать в нем, нужно совсем отказаться от упрямства. Психология этих заведующих подобна психологии героев Гомера. Самая полезная книга для людей, стоящих во главе промышленного предприятия, это не система Тейлора, а "Характеристики" Лабрюйера. И если в этой книге заменить погоню за должностями погоней за богатством, то глава "О дворе" обратится в главу "О делах". Прекрасно… Через пять минут Ахилл потребует у меня проверку себестоимости… Окраска… Двадцать два кило по шесть франков… Сто пятьдесят два франка… Отделка… Пятьдесят франков… Общие расходы!.. Ах, что это еще, что такое?.. Войдите!..
Постучали робко два раза.
- Войдите! - закричал он громче. - Ну, входите же!
Дрожащие руки с трудом повернули ручку двери. Вошли пять старых женщин: узловатые руки, сложенные на черных передниках, честные лица бледны от волнения. Этот хор просительниц выстроился в одну линию и остановился перевести дыхание.
- Мадам Птисеньер? Мадам Кимуш? Чем я могу быть вам полезен?
- Месье Бернар, мы пришли к вам, потому что не смеем идти к месье Ахиллу. Нам думается, вы не рассердитесь, что мы пришли просить о прибавке на другой же день после вашего приезда, но совсем невозможно жить! Крестьяне, месье Бернар, крестьяне нас просто пожирают. Загляните-ка на рынок в Пон-де-Лере - кролик стоит четыре франка пять су, к горошку приступа нет! Чем больше вы нам платите, тем становится все дороже! Ткачам платят от восьмидесяти до ста франков, им еще ничего, а мы, мы всегда самые последние. Чистильщицы - вдовья наша доля, но однако же и мы необходимы для производства, месье Бернар…
Он улыбнулся в смущении; полная их доверчивость была очевидна. Ему бы хотелось наделить их богатствами, изумить, обрадовать их, но тень Ахилла, осторожная и страшная, выплывала над чадом котлов, темнившим окна конторы. Он отделался несколькими неопределенными фразами: он только что вернулся, он еще не в курсе дела, он должен переговорить со своим дедом.
- Конечно, месье Бернар, у вас есть еще время. Будьте спокойны, мы не забастуем… Не любим мы кривляться на улицах.
С руками, сложенными на черных передниках, хор просительниц удалился.
V
С тех пор как умерла жена, Ахилл обедал каждое воскресенье у внука своего Антуана. Он говорил мало - две или три шутки по адресу Франсуазы, - подсмеиваясь над ее вкусами Паскаль-Буше. После обеда он курил сигару, бросая неприязненные взгляды на те предметы, которые он ненавидел более других: паланкин, выкрашенный в зеленое, модель фрегата, старинный барометр. Нежно-лиловатые полотна Жуи на стенах, блекло-желтые занавески на окнах, казалось, разливали в гостиной какой-то особый, светлый покой.
Антуан читал "Консульство и империю" или поправлял звонки, вентиляторы; он был счастлив лишь с Тьером, Тэном или Токвилем, а не то с молотком или отверткой в руках. На фабрике он жил в механической мастерской и придумывал разные остроумные усовершенствования для машин. В присутствии деда он чувствовал себя постоянно стесненным и был начеку. Он поглядывал на него от времени до времени и видел, что старик думал: "Какая гостиная у моего внука и какая жена!" - и молча он немного страдал.
Франсуаза рассеянно брала аккорды, она смотрела на мужчин с грустным недоумением, двухлетний опыт все еще его не рассеял. Угрюмая жизнь Кене ее подавляла. У ее отца, во Флёре, такие вечера проходили почти всегда весело и оживленно; бывали гости, играли, читали вслух, была и музыка. А эти Кене, когда они не на работе, были как разобранные машины. Они ждали момента возвращения на фабрику и оживлялись немного только тогда, когда кто-нибудь из них вдруг вспоминал какую-нибудь забытую подробность: недовольный клиент, больной рабочий, какая-нибудь порча.
"Антуан был совсем другим, когда был женихом, - думала Франсуаза. - Но тогда он был офицером и едва замечал своего деда; он равнодушно смотрел издалека на этот завод, который я ненавижу. У него было время думать обо мне. Он давал мне читать книги, объяснял мне их. Он был нежен и мил".