Характерной для взглядов Юстиниана является его религиозная политика. Человек верующий и убеждённый в том, что правит благодатью Божьей, он придавал существенное значение духовно-нравственному руководству своими подданными. Он хотел, чтобы в единой империи, в которой установлен был им единый закон, существовала единая вера и единая духовная власть, именно его вера и его воля. Он очень любил богословские рассуждения, считал себя замечательным теологом, верил, что Бог глаголет его устами, - и объявил себя "учителем веры и главой церкви", готовым охранять церковь от её собственных заблуждений, как и от нападений противников. Всегда и неизменно он предоставлял себе право диктовать церкви догматы, дисциплину, право, обязанности, словом, превращал её в орган своей высшей (святейшей) власти… Вместе с тем Юстиниан стремится благодетельствовать церкви щедрыми пожалованиями, украшением и постройкой храмов… Главными монументальными памятниками Константинополя явились великолепный собор св. Софии, "чудо чудес", затем - обширный императорский дворец, представлявший собой целый город, укреплённый и изукрашенный, а также знаменитый гипподром […]
Приближаясь к старости, Юстиниан терял энергию и энтузиазм. Смерть Феодоры (548 г.) была не только сердечным ударом для крепко привязанного к ней императора: она лишила его важной опоры, источника твёрдости и вдохновения. Ему уже тогда было около 65 лет, но он процарствовал до 82-летнего возраста, склоняя понемногу голову перед преградами, которые жизнь ставила его целям… Юстиниан умер в ноябре 565 г., не назначив себе преемника (Феодора оставила его бездетным). Племяннику его Юстину удалось беспрепятственно захватить власть […]
Михаил КАЗОВСКИЙ
Часть первая. "ПОБЕЖДАЙ!"
Глава 1
1
- А скажи, Кифа, это правда, что хозяин твой завтра уезжают?
Кифа посмотрел на неё сверху вниз, иронично, пренебрежительно, и с коротким выдохом сплюнул наземь шелуху от подсолнечных семечек:
- А тебе на что?
- Ты поедешь с ним? - продолжала наседать девушка.
- Как же без меня! Я слуга ему. Верный оруженосец.
- И не страшно в такую даль?
- А волков бояться - в лес не ходить.
- Так столица ж, Царьград!
- Вот и хорошо. Самое место Велисарию.
- Отчего?
- Коли назван так. Вели-сар. То есть великий царь.
У неё по лицу пробежала дрожь:
- Нешто он в цари метит?
- Ну, в цари не в цари, а высоких званий удостоится обязательно. Помяни моё слово. При его-то задатках!
Девушка кивнула:
- Да уж, Бог не обидел, это верно.
Кифа продолжал:
- Мы не просто так едем, а к хорошим людям - те помогут определиться.
- Кто такие?
- Помнишь ли Петра, что учился у нашего старого господина?
- Саввин сын?
- Точно, Саввин. Он теперь в Царьграде под крылом у дяди Устина. А Устин-то в Константинополе - знаешь, кто?
- Нет, не ведаю.
- О-о, такая крупная птица! Охраняет царя.
- Самого царя?!
- Самого царя. Видит каждый день, словно я тебя.
- Ух ты, страшно как!
Он скривился:
- Что ты всё заладила: "страшно, страшно"!
- Так ведь царь! Чуть не по его, может посадить на кол.
- Может, разумеется. А с другой стороны, коль получится ему угодить, милость свою проявит и осыпет богатствами с головы до ног.
- Угодить-то, пожалуй, сложно.
- Надо постараться.
Молодые люди стояли под деревом в яблоневом саду. Солнце бликовало в листве, заставляя щуриться.
- Значит, уезжаете, - повторила девушка и склонила голову - так, что Кифа увидел на её макушке ровный прямой пробор.
- А тебе-то что? - снова удивился слуга.
- Грустно расставаться.
Парень щёлкнул очередной семечкой.
- Что, со мной? - и взглянул насмешливо.
Та пожала плечами:
- И с тобой, конечно…
Он присвистнул:
- Во рехнулась, девка! Ты по ком вздыхаешь? Молодой хозяин не для тебя.
- Понимаю: не для меня…
- Выбрось из головы. Даже не мечтай. Или что между вами было?
Девушка молчала.
- Было, да? На Ивана Купалу нешто?
Заслонив лицо рукавом, бедная, заплакала. Кифа растерялся:
- Вот ведь незадача! Что ты, право! Перестань, перестань, Македония, слышишь? - и неловко обнял страдалицу за плечи. - Ну, кому сказал? Хватит, хватит!
Но она уже зарыдала в голос и уткнулась носом в полотняную рубаху у него на груди. Проведя ладонью по затылку девушки, Кифа проговорил:
- Даже если было, так что? Он ведь господин и имеет право… взять себе любую прислужницу… Ты переживать не должна… - Вновь погладил и заключил: - Вот уедем, и забудешь его, выкинешь из памяти.
Македония подняла лицо, мокрое от слез, и произнесла, сдвинув дуги-брови:
- Нет, не выкину, не забуду, Кифа. И любить не перестану до конца дней моих.
Он ответил хмуро:
- Ну и глупо, девка. Обрекаешь себя на муки.
2
На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала.
Велисарий в последний раз завтракал с отцом. По славянскому обычаю ели суп и кашу, запивали топлёным молоком. Старый Коста происходил из словен, живших на Дунае триста лет. А влюбился и женился на дочке ромея - стало быть, потомка римлян, латинян, что пришли когда-то сюда завоёвывать Дакию и Фракию. Вот и получилось, что у сына в жилах - и славянская, и римская кровь. Но славянской, конечно, больше. Да и выглядел он чистым славянином - златокудрый, голубоглазый, улыбчивый, и румянец яркий проглядывал из-под юношеской редкой поросли на щеках.
В городе Сердике (по-славянски - Средеце, ставшем столетия спустя после описываемых событий болгарской Софией) Коста был человеком уважаемым: он преподавал детям в знатных семьях гимнастику и основы рукопашного боя, обучал метанию дротиков и стрельбе из лука. В те года эти дисциплины высоко ценились, наравне с античной литературой, древней историей, музыкой, пением и грамматикой латинского и греческого языков. Дом у Косты считался зажиточным, не богатым, но и не бедным. А на улице прохожие, повстречав учителя, неизменно снимали шапку и почтительно кланялись, словно аристократу.
- Как устроишься, сразу напиши, - говорил отец, доедая кашу. - Коротко, но ёмко: жив-здоров, приютился там-то, занимаюсь тем-то. Чтоб я знал. И не волновался.
- Обещаю, тятя.
- Злачные места лучше обходи стороной. Все эти трактиры с голыми актёрками, гульбища и блуд не для доброго христианина.
Велисарий краснел и кивал согласно.
- Но с другой стороны, коль ты не монах, плоть свою смирять тоже не пытайся. Заведи рабыню и живи с ней - до женитьбы на приличной девушке.
- Так и поступлю.
- Главное, служи честно. Выполняй приказы начальства ревностно. Не ропщи, не дерзи, не отлынивай от неблагодарной работы. И тебя оценят. - Коста вытер полотняной салфеткой губы и усы.
Сын сказал:
- Оставайся и ты в добром здравии, отче. Господа молю за тебя. После смерти маменьки нет у меня на свете никого дороже.
Встав, родитель перекрестился:
- Царствие ей небесное! Будь достоин маменькиной памяти.
- Уж не запятнаю, поверь.
Оба вышли во двор. Кифа, оживившись, резво подвёл коня. Челядь высыпала из дома, глядя на проводы хозяйского сына.
- Ну, пора, пора, скоро солнце встанет, - начал торопить учитель гимнастики. - Путь в Константинополь неблизкий.
- Что ж, прощай. И не поминай лихом.
- Дай поцеловать на дорожку. - Обнял отпрыска с чувством и перекрестил: - Бог тебя храни, мой единственный.
- До свиданья, тятя. Я надеюсь, свидимся ещё.
- Тоже уповаю на это. Но на всё воля Вседержителя.
Велисарий вскочил в седло, Кифа вслед за ним - на свою кобылу. Пятеро охранников были наготове.
Молодой человек поднял правую руку и махнул прислуге:
- Люди, прощевайте. Не держите зла, если я кого-то обидел в прошлом.
Те закланялись:
- Многие тебе лета! И счастливой дороги в Царь-град!
Он увидел бледное лицо Македонии, слезы в её огромных глазах и подумал: "Славная моя. Жаль, что расстаёмся. Ты мне подарила столько незабываемых чувств! Мне тебя будет не хватать".
И она поймала брошенный в её сторону добрый взгляд. И решила: "Все отрину и за ним пойду. Не могу уже без него. Или с ним - или головой в петлю!"
Мальчики-привратники распахнули ворота. Кавалькада выехала на улицу… На такую родную, на такую знакомую с детства, по которой с матерью ходил в церковь, по которой маму увезли похоронные дроги… Значит, никогда он сюда больше не вернётся? Значит, никогда не увидит этой мостовой, стен, верхушек деревьев? Господи, как больно! Как невыносимо тоскливо раз и навсегда покидать отчее гнездо, всех своих товарищей, прежнюю любовь!… Прыгать, словно в речку с обрыва, в незнакомую жизнь. Не разбиться о подводные камни и выплыть… Не утонет ли? Не затянет ли его смертоносный омут?
Кифа деловито сказал: