- Или припрятали, - вставился в разговор густой распевный голос.
Нечай так и обмер: да это же голос царя Бориса!
- Батюшка! - обрадовался царевич. - А я и не заметил, как ты вошел, - лицо его засветилось еще больше.
В ответ Годунов шагнул к сыну, притиснул его к себе и тут же отстранил, точно застеснялся своей внезапной нежности.
Не ожидая, пока о нем вспомнят, Нечай с низкими поклонами попятился к двери.
- Я тут как раз дьяка Федорова позвал, - принялся объяснять царевич. - Для сибирской ландкарты… - и удивился: - Да где же он?
Нечай замер. С одной стороны Вельяминов его злым взглядом буравит, с другой - стряпчий Годунова. Зато сам царь Борис настроен вроде бы сходно. Порывистость сына умягчила его. Он тяжело опустился в резное тронное кресло. Возгласил благосклонно:
- Подойди, дьяк! Так и быть, займемся сибирскими делами.
Нечай с готовностью приблизился. Пав на колено, он поцеловал край золотой атласной мантии на горностаях.
- Говори! - разрешил Годунов. - Но с худа не начинай. Его и без того вволю. Лучше порадуй!
Лицо у государя серое, мешковатое, под глазами зеленые круги. А ведь прежде красотою струилось, благолепием дышало. Посмотришь и залюбуешься. А какая стать у него была, какое цветущее дородство?! Только голос и сохранился в прежней ясности и силе. Все остальное стало добычей дворцовых распрей и прожитых лет. А лета немалые. Пятьдесят два года минуло.
- Воля твоя, государь! - поспешил исполнить сказанное Нечай. - Будет к тебе татарский князец Тоян с реки Томы на дальней Оби. Давали мы ему твою посольскую грамоту с красной печатью, ждали долго. Теперь похотел он быть со своими людьми под твоею высокою царскою рукой.
- Когда будет?
- Нынче, государь. Ужо к Москве подъезжает.
- Ну что ж, дьяк, на сей раз ты впопад сказал. Завтра же займись расспросами.
- Завтра, батюшка, субота, - напомнил Годунову царевич. - Не ладно такие дела в суботу делать.
- Почему неладно? - ласково глянул на него царь. - Дьяк наш Федоров чай не иудей, чтобы суботствовать.
Как и Иоанн Грозный, Годунов терпим к верам. Горазд спорить с чужеземными богословами о разных исповеданиях, вплоть до мухамметанского, но иудейства не терпит.
- Запомни хорошенько, Федор, - наставительно продолжал он. - Гости на твоем дворе не должны засиживаться. Дальние - особо. Либо не зови их вовсе, либо тотчас встречай.
- Тогда, батюшка, дозволь завтра распросы Тояну у меня вести. Попробую его земле карту сделать, - предложил царевич.
- Похвальное желание! - расчувствовался Годунов. - Вижу, растешь, и радуюсь этому всем сердцем.
Их руки соединились.
Нечай не узнавал царя. Щеки его порозовели, глаза наполнились молодым вишневым светом, тонкие губы сделались шире, добрее. И обнаружилось вдруг меж отцом и сыном поразительное сходство. Сразу видно: любимый отец и любимый сын.
- На этом и закончим, - спохватился Годунов. - Время идти в Столовую палату, - его взгляд задержался на Нечае. - Завтра приведешь сибирца сюда. Заготовь по распросам царские грамоты. С него посольскую неделю и учнем. Всех прочих ради такого дела отодвину… А теперь отобедай с нами, дьяк. Доволен я твоим известием. Смотри, не разочаруй!
Стряпчий помог ему подняться с утопчивого кресла, подал царский посох. И зашаркал Годунов из палаты походкою немощного человека, а царевич Федор подле, подстраиваясь под его тягостно замедленный шаг.
Выждав нужное время, Вельяминов, ставший вдруг обходительным, отвел Нечая в Столовую палату и передал стольнику. Тот усадил его в дальнем углу рядом с Богданом Ивановичем Сутуповым.
В отличие от Нечая Сутупов - царский дьяк. Вроде на том же дереве сидит, да ветки на две повыше. Вот и кажется ему Нечай сверху маленьким и незначительным. При встрече глянет свысока - и мимо. А тут враз заметил. Придвинулся, глядит дружески, пытается разговор завести. Интересно ему узнать, как это угораздился Нечай к царю на обед попасть.
А Нечаю царский стол интересен. Он на него глаза с непривычки пялит.
По правую руку от Годунова расположился царевич Федор, ошую - царица Мария Григорьевна. Она и в годах осталась писаной красавицей, да жаль, витает над нею тень родителя ее Малюты Скуратова. Не хочешь, а заметишь.
Под стать царице Ксения, ее ненаглядная дочь, но только еще краше. Тело у нее полною, белизны млечной, волосы черные, густые, лежат на плечах трубами, лицо свежее, румяное, брови союзные, глаза и не описать словами. Они постоянно меняют цвет - то станут темными, а то просветлеют, будто родниковая вода, опоенная солнцем.
Правый ряд вслед за Федором заняли бояре Ближней Думы. В левом Нечай углядел лишь одно знакомое лицо - царевича Хивинского. Он когда-то проходил через Казанский приказ, ища убежища на Москве. С тех пор и кормится при дворе, на правах высокородного изгнанника.
- А рядом с Хивинским кто? - едва слышно спросил у Сутупова Нечай.
- Посланник Священной Римской империи Мисаил, - охотно принялся объяснять тот. - А ближе к нам - господарь молдавский Стефан и князь Иверийский…
Гостей было не много: Годунов не любитель шумных трапез. Стол у него воистину постный - не только без скоромного, но и без хмельного. Это Иоанн Грозный без медов за стол не садился, а Годунов сам отвращение к богомерзкому винопитию питает и другим воли не дает. Даже теперь, когда болезнями и неустройством русийским премного удручен.
Царевич Федор сказал сестре через стол что-то забавное. Та прыснула беззаботно. Царь и царица тоже не сдержали улыбок. Вроде бы ничего особого не случилось, но Нечаю это напомнило злые наговоры, кои множатся против Годунова ежедень.
Два года назад решил царь Борис породниться с датским королем Христианом. У того юный брат Иоанн женихом, у Годунова столь же юная Ксения - невестой. Иоанн оказался юношей не только приглядным, но и храбрым. В Нарову он прибыл на адмиральском корабле прямо из Нидерландов, где воевал под знаменами Испании. Встретили его боярин Михайло Глебович Салтыков и дьяк Афанасий Иванович Власьев, привезли в Москву с великими почестями. Царь Борис и царевич Федор встретили его в Грановитой палате, обняли с нежностью, увенчали алмазными цепями с себя, поднесли в дар ковши золотые, серебрянные сосуды и драгоценные ткани. А два месяца спустя герцог Иоанн вдруг преставился от внезапной болезни. Тогда это посчитали случайностью, а ныне называют злоумыслением. Де Годунов убоялся в прекрасном герцоге Иоанне соперника царевичу Федору. А ну как он изведет наследника и сам сядет на русийский престол? Вот и подослал ему яду…
Трудно подумать о таком, глядя на Федора и Ксению. Еще труднее - на Ксению и царя Бориса…
Пока Нечай присматривался к тому, что делается возле Годунова, столовый человек поставил перед ним золоченую тарелку с ухой.
- Ты попробуй, попробуй, - снова зашептал ему Сутупов. - Такой ушицы ты в жизни не едывал. Ее монастырские люди готовят и мороженую в кругах присылают, дабы тайну приготовления соблюсти.
Нечай попробовал.
- Да, - согласился он, - Отменная уха… Уха из петуха.
- Како, како?
- Не обращай внимания, Богдан Иванович, это я к слову сболтнул.
Но Сутупов прицепился:
- Нет, не к слову. Доскажи, коли начал, а то рассоримся.
- Не проболтаешься?
- Ну вот еще, выдумал. Я не болтлив.
Пришлось раскрыть ему тайну монастырской ухи.
- Сперва и правда петух варится. Жирный, отборным зерном кормленный. А лучше того - куры. Они наваристей. Потом в той же воде варится осетр, за ним стерлядь, нельма и так, одна за другой, десять лучших рыб. Кости долой, только рыбий развар на курином жиру. Вот тебе и уха из петуха.
- Гляди ты! - поразился Сутупов. - Умно придумано.
Он набрал в рот варево и так замер, наслаждаясь нежным вкусом. Причмокнул сладко:
- Само на языке тает…
И вдруг вопросил быстро:
- Власьев у тебя вчера был?
- А у тебя?
- Ясное дело, - кивнул Сутупов.
- И у меня был.
- Ты своего человека на Курятный мост послал?
- Нет! - соврал Нечай. - А ты?
- Нет! - соврал Сутупов.
Вот тебе и уха из куриного петуха.
На курятном мосту
Тем временем Баженка Констянтинов заделался водовозом. Еще утром, когда они с дьяком Федоровым с глазу на глаз в белой комнате беседовали, вспомнился ему давний случай. Встретились в тесном месте два чумака. У одного на возу торговая соль, у другого живая рыба. Ну и заспорили, кто кому должен шлях уступить. Пока кричали да кнутами хлопали, какой-то из малокаменецких сорванцов сунул одному из волов колючку под хвост. Тот и взбеленился. Ка-а-ак взбрыкнет! Ка-а-ак понесет! Живая рыба вместе с кадкой на соль опрокинулась, одного из чумаков телегой придавило. Долго потом разбирались в Судной избе, кто прав, кто виноват. Да так толком и не решили.
Вот и сообразил Баженка устроить такую же неразбериху на Курятном мосту. Коли попадешься в руки к приставам, можно невинным прикинуться. Авось и сойдет. Или сбечь на водовозной кобыле. Там видно будет.
За две недели на Москве Баженка много чего успел повидать. Перво-наперво потерся у кремлевских приказов, из конца в конец прошел Китай-город, спустился на подол к старому посаду, что лег под кремлевским холмом у Москва-реки и в Занеглименье. Тогда-то и заметился ему большой пруд у мельницы под мостом, соединявшим отводную Кутафью башню с Троицкой на Кремле. В полыньях этого пруда брали воду окрестные люди и водовозы.