- А что толку-то! Не имел уже ни сил, ни желания творческого роста. Да и деток надо было кормить. Обстоятельства оказались выше. - Посмотрел на пригорюнившегося Сашатку: - Ну не будем, не будем о неприятном. Вон тоску какую нагнали на отрока. - Потрепал его по щеке. - Ах, не плачь, не плачь, братец. Дело прошлое, и слезами-то горю не поможешь. Значит, на роду у папеньки твоего было так написано. От судьбы не уйдешь, все в руках божьих.
Погуляв по аллеям, посидев в беседке, возвратились в дом. Павел Петрович показал им картины Сороки у себя на стене в гостиной: два пейзажа с берегов Молдино и портрет священника.
- Это духовник наш отец Василий, - пояснил Милюков. - Он тебя крестил, между прочим, - улыбнулся барин Сашатке. - И его не отдам, самому дорог. А вот этот вид на часовню в парке - да, пожалуй. Весь вопрос в цене.
- Сколько ж вы хотите? - задала вопрос Новосильцева-старшая.
- Да не знаю, право, - неопределенно промямлил Павел Петрович. - Но не меньше тысячи.
Вася поперхнулся от удивления (он как раз хрустел коржиком) и закашлялся.
- Эка вы хватили! - крякнула Екатерина.
- Вы считаете, много? - выгнул бровь помещик. - Отчего же много? Я читал, что Брюллов, чтобы выкупить из рабства Тараса Шевченко, продал портрет Жуковского за две с половиной тысячи.
Софья согласилась:
- Да, я знаю эту историю, а тем более что Шевченко был крепостным моих дальних родичей - Энгельгардтов. Но, во-первых, то была картина все-таки Брюллова, академика. Во-вторых, ее разыграли на аукционе… Словом, больше пятисот я не дам. И учтите: вам столько никто не даст.
Милюков нахмурился:
- Хорошо, надобно подумать. А пока отдыхайте, веселитесь, приобщайтесь к деревенским красотам. Даже если не столкуемся, все равно буду рад знакомству.
- Верно сказано, - улыбнулась Софья.
Засыпали на соседних кроватях (молодых людей разместили в одной комнате. И, уже задув свечку, Вася произнес в темноте:
- Хлебосольный хозяин - это замечательно. Незлобивый, судя по всему. Но себе на уме и картину дешево не отдаст - это ясно.
- Главное, что ему-то она досталась задарма, - отозвался Сашатка. - Дескать, крепостной, церемониться неча. А теперь, вишь, цену заломил!
- Барская природа - ничего не попишешь.
- Да не говори. Строят из себя благородных, а на деле - ух, прижимистые!
- Ну не все, положим: сестры Новосильцевы не такие.
- Да, душевные… Эх, была бы Софья лет на двадцать моложе, я б на ней женился.
Рассмеявшись, Антонов оценил иронически:
- Да она бы за тебя, дурня, не пошла.
- Почему бы нет? Если бы я был постарше лет на десять…
- Размечтался! Спи давай. Мы себе не хуже найдем.
- Дал бы бог..
А наутро путешественники отправились в деревню Покровскую - к матери Сашатки. Ехали в коляске Павла Петровича. Кучер его, сидя на облучке, не смущаясь, давал пояснения:
- Братья Милюковы хоть и не враждуют, но особо не дружат, правду говорю. Старший-то - вредный старикан. Всех своих держит в крайней строгости. Чуть не по его - сразу наказание. Не Сечет, конечно, времена не те, но деньгами взыскивает и лишением разных благ. И порою те, что в опале, на воде и хлебе сидят, потому как все барину ушло. Да, не приведи, господи! Иногда единственного кормильца в рекруты забривал вопреки закону - а начнешь возражать ему, так вообче сгноит. Ей-бо! Вон, и папеньку ихнего до могилы довел. Токмо он, барин виноват, Николай Петрович.
- Расскажите, дяденька, - попросил Сашатка.
Тот взмахнул кнутом.
- Эх, родимая! Да чего ж рассказывать, душу-то травить? Говорю тебе: барин виноват. Вот и весь мой сказ.
Мужики на озере доставали из воды сети. Мелкая рыбешка, извиваясь, серебрилась на солнце.
- Вон, взять хотя бы рыбаков, - продолжал возница. - Вроде бы уже вольные. А работают все одно на барина. Озеро-то его! Разрешит - ловить можно. А не разрешит - подыхай с голоду. Да и разрешит если - часть улова отдавай ему, по уставу. Вот и справедливость-то наша. - Посопел угрюмо. - И с лесами тож. Ягоды, грибы собирать без спросу нельзя. А уж если зайца отловил втихаря - все, пиши пропало: ежели поймают, взыск такой наложат - до конца жизни не расплатишься. Вот вам и свобода. Никакой свободы на самом деле нет, а один обман.
Помолчали. Софья возразила:
- Но, с другой стороны, и царя понять тоже надо. До него никто не решался дать свободу крестьянам. Он один отважился. И, конечно, был вынужден в чем-то потрафлять всем помещикам: земли и угодья им оставил. А иначе - бунт, хаос, пугачевщина.
Кучер отрицательно мотнул головой.
- Вот и говорю: глупо. Получилось, каждый недоволен. Господа - что крестьян отняли. А крестьяне - что при нынешней воле негде им работать и не на чем, ежели без барина. И кому тогда вышла польза? Плохо всем. Лучше было не затеваться.
Прикатили в Покровскую - деревеньку небольшую, душ на сто и дворов двадцать пять. Избы невеселые, потемневшие, вроде затаившиеся, нахмуренные. Раньше барин велел их чистить, красить, теперь велеть некому, а самим денег не хватает и сил. За заборами шавки брешут. В кузне перестук молотков. Из трубы горшечной обжигательной мастерской дым идет. Посреди деревни - двухэтажный дом: основание каменное, сверху - дерево.
- Это наш, - сообщил Сашатка с улыбкой.
- О, да ты роскошно живешь, приятель, - удивился Антонов. - Краше остальных.
- Это когда папенька был живой и писал иконы для окрестных церквей - смог себе позволить. Зарабатывал славно. Токмо сетовал, что картины, где частичка его души, никому не нужны и за них не платят. А иконы он копирует просто, без особой страсти, но они - источник для пропитания. Сильно переживал из-за этого.
Из окрестных дворов ребятишки высыпали: пялились, как спускаются с подножки коляски незнакомые богатые гости. Кто-то крикнул:
- Э, да то ж Сашатка! В картузе!
Детвора запрыгала, засвистела.
- Чистый барин. Даже не посмотрит.
Но Сашатка разглядел в толпе знакомое личико - улыбнулся, покивал:
- Здравствуй, Дунюшка.
Девочка-подросток поклонилась почтительно:
- Здравия желаю, Александр Григорьевич.
- Что же ты на "вы" и по батюшке? Нешто мы с детства не знакомы?
- Вы теперь такой важный сделались.
- Чепуха, не думай. Я такой как прежде. Ладно, после покалякаем, а теперь мне к маменьке нужно. - И пошел к дому вместе с остальными приезжими.
А пунцовая Евдокия - в домотканом платочке, на высокой не по годам груди - толстая коса, глазки из-под платка голубые, носик пуговкой - ошарашенная стояла, ни жива ни мертва.
На крылечке появилась родительница - Александра Савельевна - и сестра Катюха. Мама больше была похожа не на крестьянку, а на купчиху: платье широким колоколом, темно-синее с красными полосками, на плечах цветастый платок, а из-под него - кружевной воротничок; в мочках - серебряные серьги-колечки, волосы расчесаны на прямой пробор, а коса уложена на затылке бубликом. Катя тоже одета не по-крестьянски: юбка яркая, сверху - душегрея и платочек, завязанный не под подбородком, а надо лбом. Поклонились обе:
- Проходите, гости дорогие. Милости у вас просим.
Ну конечно, стали обнимать, целовать Сашатку, прослезились, разохались.
- Ладный-то какой стал. Прямо барич.
- Вы смущаете меня, маменька.
Все перезнакомились. Васе понравилась Катюха, он ел ее глазами и пытался оказывать знаки внимания, но не слишком рьяно, а она, девочка совсем (ей пошел двенадцатый год), только фыркала и прыскала в кулачок.
- Проходите в светелку. Тут при папеньке была иконописная мастерская, а теперя мы с Катей шьем. Даже вот машинку купили Зингера. Оченно большое подспорье. Но сейчас мы прибрали к вашему приезду и накрыли, чем бог послал. Не побрезгуйте и отведайте.
Гости расселись за столом. Мама прочитала молитву, все перекрестились, глядя на образа в углу, и затем перешли непосредственно к трапезе. Угощение было нехитрое: пирожки, разносолы, отварная картошка, чай с вареньем. И наливочка-клюковка. Александра Савельевна сказала:
- Выпьем по чуть-чуть за знакомство. Детям не предлагаю, рано им еще, а любезным Софье Владимировне и Екатерине Владимировне низко кланяюсь - окажите честь. Мы ведь сами ягодки собирали, самолично настаивали - оченно пользительно.
Барыни пригубили и похвалили. Понемногу разговор завязался. На вопросы маменьки об учебе чаще отвечал Вася. Подкрепившись, он освоился совершенно и нахваливал их житье в Москве, кое в чем даже привирая. Катя слушала его, открыв рот, иногда восклицая: "Вот бы мне в Москву выбраться! Хоть одним глазком поглядеть!"
Наконец, насытившись, вышли из-за стола. Дамы захотели посмотреть на картины Сороки, что еще оставались в доме, а друзья и Катюха побежали в сапожную мастерскую, где работал Костя - старший брат, но его не застали: он отправился в Островки к барину, на примерку новых сапог.
- Так айда купаться в озере! - предложил Вася.
- Не, ты что? Холодно еще, - испугалась Катя. - И меня потом заругает маменька, коль купаться стану без ея дозволения, да еще и с мальчишками. Нет, и не проси.
- Хорошо, а просто посидеть на бережку можно? Мамка не заругает? - поиронизировал тот.
- Так, наверно, не заругает, - покраснела девочка.
- Стало быть, пошли.
По пути Сашатка задал вопрос:
- А Дуняша Андреева - как она? Не просватана еще?
- Дунька-та? Не знаю. А чего спросил? Сам просватать хочешь? - И хохотнула.
Он махнул рукой:
- Да куда мне, право! Чтоб жениться, надобно иметь капиталец. Я сперва выучиться должен.
- А пока ты учишься, девку уведут.
- Значит, не судьба.