- А скажите, Николя, знаете ли вы работы крепостного художника из венециановской школы - некоего Сороки? Он ведь, говорят, был человеком Милюковых?
Николай Павлович - крупнолицый, в очках, с пышными усами, - с удовольствием промокнул салфеткой губы и ответил живо:
- Как же мне не знать, дорогая Софи, коли вся усадьба родича моего сплошь в его полотнах! Очень, очень талантливый живописец. Может быть, лучший из гнезда Венецианова!
- В самом деле? - недоверчиво произнес Александр Владимирович, продолжая прожевывать ломтик ветчины.
- Уверяю тебя. Говорю как рисовальщик-профессионал. Удивительные пейзажи - легкие, прозрачные, дышащие жизнью! А портреты! Бог ты мой! Так изобразил Милюкова-старшего - просто поразительно - настроение и характер, мысль в глазах - схвачено доподлинно. - Но потом вздохнул: - И такая судьба ужасная!
- Спился, да?
- Пил, конечно, лихо. Только дело не в этом. Или не столько в этом… Он повесился.
Дамы онемели. У Екатерины вырвалось:
- Бедный мальчик!
Николай Павлович удивился:
- Да какой же мальчик? Лет уж сорок было, я думаю.
- Нет, я говорила про сына Сороки. Он здесь учится, у Набилкова.
Архитектор кивнул:
- Да, припоминаю. Мне кузен говорил. После смерти художника Конон взял парнишку к себе в усадьбу, чтоб служил казачком. А потом отправил на учебу в Москву. На стипендию, учрежденную Милюковым-старшим.
- Что ж, весьма сердечно.
Старший брат Новосильцев недовольно пробормотал:
- Тем у вас других не имеется, что ли, для обеда - кроме как о повешенных?
Софья пояснила:
- Я спросила потому про Сороку, что хотела бы купить что-нибудь из работ его. Как вы полагаете, Николя, кто из ваших близких мог бы мне продать?
Тот пожал плечами:
- Не скажу верно. Надо написать Конону. А уж он у папеньки своего спросит.
- Сделайте одолжение. Лично для меня.
Милюков улыбнулся:
- Исключительно ради вас, дорогая Софи.
Старший же Новосильцев пробурчал:
- Как непросто быть братом экзальтированных особ!
А пока суд да дело, подоспела Пасха 1869 года. И набилковцы, как и все, невозможно оголодавшие за Великий пост, ждали разговения с нетерпением. Вася Антонов, лежа в дортуаре на соседней койке, положив руки под затылок и разглядывая потолок в трещинках, сладостно мечтал: "После всенощной первым дело щей поесть горячих с мясом. И мослы обгладывать, вытрясая мозг. И сметанки, сметанки поболе - ложкой чтоб накладывать на горбушку черного хлеба. А потом утку в яблоках. Из которой прямо жир течет. Расстегаи с вязигой. Курник, уж само собой. И творожную пасху. Крашеные яйца. Пироги с вишневым вареньем к чаю. Чай, конечно, с сахаром, но вприкуску - наливать в блюдечко, дуть и схлебывать. И потеть от съеденного. И лежать, как удав, переваривая пищу. Ощущая полноту счастья". Но Сашатка над ним подтрунивал: "Нешто счастье наше в еде?" - "Ну не токмо, - отвечал Вася с неохотой, - но в еде тоже. Мы с тобой не курим, не пьем, не ухаживаем за барышнями - от чего еще получать удовлетворение? Ходим в гимнастический зал, в мяч играем, семь потов сгоняем, а потом не грех подкрепиться как следует". - "А духовная пища? Разве не приносит приятствие?" - "Да, само собою. Только мы ж не бестелесные ангелы. Нам и чувственных удовольствий подавай".
В пятницу по обычаю мылись в бане - ведь вода смывает с тела все греховное, - и переоделись в чистое нижнее белье. Многие набилковцы ходили на исповедь. Самым грустным днем Страстной недели выходила суббота - запрещалось петь, смеяться, бегать, прыгать, прибирать в комнате, даже постирушки устраивать. Воспитатели проводили с учениками душеспасительные беседы. Те затем причащались, освящали в церкви куличи и крашеные яйца.
Наконец, стояли со свечками на всенощной и ходили вокруг храма крестным ходом. И, уже вернувшись домой, от души разговлялись. А под утро, укладываясь спать, Вася спросил Сашатку:
- Может, навестим твоих Новосильцевых? Похристосуемся, а они наверняка нас чем-нибудь угостят.
У Сорокина вырвалось со вздохом:
- Я уж тоже думал, только вот не знаю, удобно ли? Кто мы им такие? Ихний племянничек, гимназист катковский, на меня зырил с неприязнью.
- Знамо дело, нас катковские презирают. Видишь ли, у них кость белая, а у нас черная. Чистоплюи. Ну да если надо, мы катковцам бока намнем.
- Ай, не петушись.
- Нет, пойдем, пойдем в самом деле. Мы же не к племяннику, а к его тетушкам приветливым. Ведь они принцесс из себя не строят. Оченно душевные дамочки.
- Яйца надо взять, чтоб христосоваться.
- Это непременно.
Сели на линейку - конный экипаж с крышей, но без бортов - по маршруту, следовавшему по бульварам. Начинались все маршруты у Ильинских ворот, там же и заканчивались. А по ходу маршрутов остановок не было - если наличествовали свободные места, седокам приходилось "голосовать" (зонтиком, тростью, на худой конец - поднятым кверху большим пальцем). Деньги брал сам возница. Место стоило пять копеек.
Ехали неспешно (если бы торопились, брали бы извозчика, но уже дороже), и пасхальная Москва представала перед взором Васи и Сашатки во всей красе: шумная, бурлящая, голосящая, с разодетыми по случаю праздника горожанами, духовыми оркестриками на скверах, колокольным перезвоном и прохожими подшофе после разговений. Воздух был по-летнему теплый, люди переходили от пальто к пыльникам и накидкам, от мохнатых меховых картузов к шляпам и цилиндрам. Пахло настоящей весной. На деревьях пробивалась первая зелень.
Мальчики попросили остановить у Никитских ворот. Церковь Вознесения выглядела празднично - с надписью искусственными цветами над входом: "Христос воскресе!". Прихожане выходили с обедни - улыбающиеся, довольные, а супружеские пары - под ручку, многие с детьми; подавали нищим на паперти.
- Ой, смотри, смотри - Софья наша Владимировна идет! - указал пальцем Антонов.
- Опусти руку, дуралей, - осадил его Сашатка. - Неприлично так показывать.
И они оба вместе заспешили навстречу госпоже Энгельгардт. Та была одета в темно-синее платье с турнюром и в короткий жакетик, отороченный мехом. На руке - маленькая муфточка. Шляпка с лентами, падающими на плечи.
- Бонжур, мадам.
Женщина заулыбалась:
- О, бонжур, бонжур, ме шерз ами! Вы какими судьбами здесь?
- Шли к вам в гости похристосоваться.
- Замечательно. Христос воскресе!
- Воистину воскресе!
Вася и Сашатка с удовольствием трижды чмокнули ее в щечку, пахнущую французским парфюмом.
- Ну, пойдемте, пойдемте, будем пировать.
- А племянник ваш не станет на нас ругаться?
- Ой, подумаешь! У него своя компания, а у нас своя. Ждет приезда князя Щербатова с дочкой - мы ему сегодня не интересны.
У парадного входа в особняк, развернувшись, остановилась белая карета, на боку которой был герб: в центре одноглавый орел с распростертыми крыльями, в лапах - золотой крест, слева вверху и справа внизу по ангелу с мечом и щитом, а в других частях - крепость с бойницами. Из кареты по ступенькам спустилась девочка в красном пальто с многослойным воротником и в высоких, шнурованных, тоже красных ботинках. Капор с кружевами и лентами на прелестной головке выглядел кокетливо. Серые глаза были в обрамлении длинных черных ресниц.
Девочка сошла, опираясь на руку лакея, выбежавшего из дома, но когда слуга ее отпустил, вознамерившись помочь спуститься княгине, неожиданно княжна оступилась, подвернула ногу и упала. В первое мгновение все остолбенели, замерли, и единственным, кто не растерялся, оказался Вася - бросился ей на помощь, подхватил под мышки, приподнял, а когда она не смогла сама идти, говоря: "Больно, больно", - так вообще понес на руках.
Из парадного выскочил Юра - перепуганный, нервный, крикнул: "Дай сюда, сам отнесу", - но Антонов не повиновался, продолжая невозмутимо передвигаться с драгоценнейшей ношей. В доме положил княжну на диванчик, поклонился, сняв фуражку:
- Извиняюсь, коли что не так.
Девочка взглянула на него ласково:
- Мерси бьен, мсье. Вуз этэ трэ галан.
- Хорошо, хорошо, братец, - с раздражением потеснил его младший Новосильцев. - А теперь ступай. Тетенька, дайте ему полтинник за труды.
Вася оскорбился:
- Денег мне не надобно. Я от чистого сердца.
Софья Владимировна сказала:
- Не сердись, голубчик: с перепугу Юра не знает, что говорит. - Подхватила обоих набилковцев под локотки. - Ну пойдемте, пойдемте в наши с сестрицей комнаты. Там и перекусим.
Старшая сестра была нездорова и ходила с обвязанным шарфом горлом, говорила сипло, но ребят впустила с улыбкой:
- Ой, какие гости! Праздник у нас отдельный будет. Чтобы не сидеть с этими занудливыми Щербатовыми за одним столом.
Позвонила в колокольчик и велела горничной накрывать у них в будуаре. А потом потчевала мальчиков как заботливая хозяйка. В ходе разговора Софья сказала:
- По моей просьбе Николя Милюков - Николай Павлович, стало быть, архитектор - написал своему кузену Конону и спросил, не продаст ли он что-нибудь из художественного наследия твоего папеньки. Тот ответил, что одну-две картины мог бы уступить. И отец Конона тоже не против, если дам за них приличные деньги. Так что, видимо, во второй половине июня я отправлюсь в ваши края.
У Сашатки загорелись глаза:
- А возьмите меня с собою, окажите милость. Я два года не видел маменьки и сестренки с братцем.