- Кто вам сказал, что сын? - удивилась Венецианова.
- Нет? А кто?
Дочка живописца замахала руками:
- Все, все, не спрашивайте больше! Ничего я не знаю верно, слухи пересказывать грех. Лучше перейдемте к столу, там уже накрыто.
Помянули Алексея Гавриловича и Сороку. Говорили об учениках живописца, общим числом не менее семидесяти.
- У него не только ведь крепостные были, - не могла не указать Александра. - Миша, вот, Эрасси - наш троюродный братец, скажем. Но, конечно, крепостных больше.
- Плахов, например, - вспомнила Фелицата. - После Академии художеств он стажировался в Берлине.
- Папенька все равно считал, что Сорока талантливей.
- Некоторых выкупил за собственные деньги.
- Да, да, Федю Михайлова выкупил у помещицы Семенской. Даже хотел усыновить и фамилию свою дать. Но не разрешили.
- Отчего же не разрешили? - неожиданно проявился Сашатка, и присутствующие посмотрели в его сторону.
- Время было такое - крепостное право, тысячи препон. А теперь бы было намного проще.
Пили чай с клубничным вареньем. Александра показывала собственные работы - карандашные портреты своих учениц. И один презентовала сестрам Новосильцевым. Фелицата сказала:
- А давай подарим Сашатке тот рисунок его родителя, что у нас оказался по случайности?
- Ты имеешь в виду портрет Богданова?
- Да, его.
- А давай, действительно, подарим. Рисовал Гришатка своих односельчан - в том числе и Богданова этого. Он у них Кожемякой, кажется, трудился. И пока тот позировал, наш Сорока жаловался ему на упрямство Милюкова - мол, не хочет барин продавать его Венецианову. А Богданов говорит: "И-и, батюшка! У каждого свой хрящик, и никто никому не указчик". Так Сорока эти слова в альбоме и записал. Только сей портрет у нас оказался, а вот запись слов потерялась.
Расставались, словно давние добрые знакомые. Возвращаясь на постоялый двор, Софья восхищалась:
- Вот какие дамы славные, милые. Одухотворенные лица. Просто прелесть эти Венециановы.
- И нимало не кичатся родством с великим художником.
- Но отца-то боготворят.
- И Сороку любят.
Вася произнес:
- Если Сорока - не сын Николая Милюкова, то кто?
- Да, - сказала Екатерина, - эта фраза Фелицаты озадачила меня тоже.
- Видно, что-то знает, но не хочет сообщать.
- Отчего все они боятся рассказать правду?
- Неужели мы не добьемся истины? - подал голос Сашатка.
- Вероятно, что не добьемся.
- Может, что-нибудь узнаем от душеприказчика?
- На него вся надежда.
Но назавтра, встретившись в беседке с вице-губернатором, как и было назначено, от произнесенных Кожуховым слов совершенно оторопели. Он стоял, нахохлившись, руки заложив за спину, и смотрел исподлобья; говорил сугубо официально:
- Мне вас нечем порадовать, господа. Я узнал, кто хранил завещание старого Милюкова - Афанасий Петрович Ноговицын. И послал к нему. Человек же мой вернулся в недоумении: накануне утром Афанасий Петрович обнаружен был мертвым, в петле висящим.
Сестры Новосильцевы не могли и слова вымолвить от смятения.
- Я велел прийти полицмейстеру, - продолжал Евгений Алексеевич, - и имел с ним беседу. Он сказал, что как будто бы представляется затруднительным выяснить, сам покойный повесился или кто ему помог… - Пожевал губами. - Словом, если "кто-то", то уместно предположить, что сей "кто-то" очень не желает разглашения тайны завещания старого Милюкова… И послушайте моего совета: не пытайтесь и вы узнать. Уезжайте из Твери побыстрее. От греха подальше.
- Что же это такое, господин вице-губернатор? - неожиданно возмутилась Екатерина. - Получается, что у нас правду не найти? Торжество несправедливости?
Он глубокомысленно закатил глаза:
- Се Рассея, матушка. Правду здесь испокон веку отыскать было невозможно. - Посмотрел на нее печально. - Нет, шучу, конечно. Дело понемногу сдвигается с мертвой точки. Но попробуйте в одночасье изменить вековые устои! Ломка взглядов, ломка жизней! И до справедливости очень далеко.
Сделал шаг на ступеньку вниз, будто нисходя с пьедестала, и сказал чуть проникновеннее:
- Искренне советую: уезжайте из Твери как можно скорее. А иначе безопасность вашу гарантировать не смогу.
- Вы, вице-губернатор?!
Кожухов воздел руки:
- Все под Господом ходим.
- И управы не найти на злодеев?
- На каких злодеев? Этак весь народ пересажать можно. Он сегодня образец добродетели, а потом пошел и зарезал кого-нибудь, а потом снова молится и винится: "Бес попутал!" Все не без греха.
Софья потянула сестру за рукав:
- Ну пойдем, пойдем. Нам и вправду пора уезжать отсюда. - Поклонилась коротко. - Благодарствую, милостивый государь Евгений Алексеевич, за внимание и заботу. Извините, что отвлекли от дел государевых.
Он махнул ладошкой:
- Будет, будет - и ступайте с богом.
Посмотрел им вслед и пробормотал: "Правда правде рознь… И бывает она такая, что уж лучше бы ея и не ведать вовсе".
А Екатерина по дороге на постоялый двор заявила твердо:
- Он, подлец, знает обо всем. Это милюковские происки, я уверена. Разумеется, Николай Петрович сам душеприказчика в петлю не совал - хотя не поручусь, что не сам. Копия-то копией, но нотариус мог бы и без копии разболтать ее содержание. Вот его и повесили.
- Страшная история. У меня аж мурашки по телу бегают.
- Если бы не дети, я бы ни за что не уехала. Растрясла бы это осиное гнездо. Камня бы на камне от него не оставила. Но боюсь за детей. А особенно за Сашатку - он, как сын Сороки, получается тоже в наследниках, и ему это могут не простить…
- Да, но брата и сестру его в Покровской не трогают?
- Потому как они не ищут завещания, никуда не лезут.
Быстро собрались и уже через час находились в вагоне поезда Петербург - Москва, проходящего через Тверь.
Глава третья
1
Осень 1869 года выдалась прелестная: весь октябрь было еще тепло, небо чистое, дождики недолгие, а зеленщики и фруктовщики зазывали наперебой в свои лавки - персики, виноград, чернослив, гранаты, яблоки и груши лопались от сока, сами просились в рот. После приезда в Москву Вася и Сашатка в первое время часто навещали дом Новосильцевых, а потом началась учеба, и вообще времени не стало. Но скандал, приключившийся с их племянником Юрием, все переменил.
Дело вышло так. 22 октября были именины Сашатки, и Екатерина Владимировна предложила отпраздновать это событие у нее, по-семейному. Мальчики отпросились у Доната Михайловича и в начале третьего пополудни, отутюженные, начищенные, причесанные, с купленным специально в кондитерской тортом, подходили к особняку. Навстречу им выскочил Юрий в распахнутой гимназической шинели. Судя по всему, был он весьма нетрезв. (Позже выяснилось, что его отругал отец за небрежную учебу в лицее, сын ответил грубо и демонстративно хлопнул дверью; а затем, выпив коньяку, вознамерился провести вечер во всех тяжких). Налетев на набилковцев, замер, преградив им дорогу. С вызовом спросил:
- Вы какого лешего здесь торчите?
Вася ответил хладнокровно:
- Мы, во-первых, не торчим, а идем к вашим тетушкам. И потом, не "какого лешего", а по приглашению. У Сашатки сегодня именины.
- Это все равно: именины, не именины… И мои тетки не хозяйки тут, а приживалки. Мы хозяева, мы: я и мой отец. Посему - пошли вон, болваны, чтобы духу вашего в нашем доме не было!
У Антонова налились жилки на висках.
- Вы, пожалуй, не очень тут командуйте, Юрий Александрович. Можем не посмотреть, что вы барич. Вздуем так, что мало не покажется.
Лицеист выкатил глаза:
- Как ты смеешь, хам? Грязный оборванец. Я тебя в полицию отведу, и пойдешь по этапу до Сахалина. Прочь пошел, я сказал, а не то узнаешь.
Тут Сашатка попытался разрядить обстановку:
- Хорошо, хорошо, ссориться не станем. Вася, коли нас не желают видеть, можем и уйти. Как-нибудь заглянем потом.
Но его приятель не согласился:
- Чтобы уступить этому засранцу? Никогда.
- Как ты меня назвал? - вспыхнул Юра.
- Да как слышал.
- Повтори.
- Он еще и глухой, выходит.
- Я сказал: повтори.
- А, понравилось? Повторяю: вы засранец и шиш.
- Кто шиш? Я - шиш?
- Шиш и засранец.
- Я сейчас тебя буду бить.
- А силенок хватит, голубая кровушка?
- Вот сейчас увидишь. - Юра размахнулся, но коньячные пары раскоординировали его движения, и замах вышел вялым.
Между тем Вася ловко перехватил его кулак, дернул руку вниз и, будучи искусным драчуном, двинул лбом в скулу обидчика. Новосильцев взвыл.
- Ты меня ударил? Ты - меня - ударил?!
- Да господь с вами, Юрий Александрович, у меня и руки-то заняты вашими холеными ручками. Чем же я могу вас ударить?
- Ты за это ответишь, тварь.
- Надо доказать. Нет свидетелев. Ты же ведь не видел, Сашатка?
- Ничего не видел, - помотал головой Сорокин. - Я глаза закрыл от испуга.
- Слышите? Не видел. Посему ступайте, куда шли. И не трогайте мирных набилковцев.
- Я пойду в полицию.
- Скатертью дорога. Вас там, пьяного, с удовольствием встретят.
Неожиданно гимназист шморгнул носом плаксиво:
- Недоумки… ненавижу вас…
- Ну, не хнычьте, не хнычьте, Юрий Александрович. Все ж таки дворянам нюниться не пристало. - Вася издевался. - Все ж таки катковец. Будущая надежда России.
- Тварь! Подлец! - взвизгнул неприятель и, внезапно вырвав торт у Сашатки, вмазал в физиономию Антонова.