Не хотелось мне больше эту вишню есть.
Я, известно, все еще голодная была.
Мне бы чего вкусного, горяченького.
Даже от рубца говяжьего на худой конец я бы не отказалась.
Ну, а за колбасу свиную прямо убила бы кого. Только на вишню эту глаза бы мои больше не глядели.
Глава семнадцатая
Муравей и перчатка
Чудно, как может еда какая-нибудь вдруг опротиветь, да?
Помню, раз как-то ела я ну прямо бесподобные, меленькие такие грушки.
Желтые, кругленькие, твердые, вкусные, пальчики оближешь, и кожурка тоненькая, зернышки черные, как агат.
Сперва выну стерженек, прямой, тоненький, из каждой грушки и обсасываю.
Стерженек этот, он кислил, а сама груша была до того уж сладкая.
И потом каждую грушу мигом я съедала, всю, со всем нутром.
Кажется, штук шесть подряд я так их скушала, полдюжины сладких желтых груш, сочных, вкуснеющих, и принялась было за седьмую, последнюю в корзинке, как вдруг замечаю, что в нее влез муравей.
Так и вижу до сих пор: круглая дырочка, по краю как перцем обсыпана, куда муравей заполз.
Ну, и в рот мне не полезла последняя та груша.
И больше уж тех мелких желтых грушек в жизни я не ела.
Не то чтоб отвращенье.
А просто про каждую такую грушу думалось, вдруг тоже она домик для муравья.
* * *
Другой раз, помню, чудесный рыбный пирог я испекла.
Всю ночь-то он мне снился, все утро я его лепила, после обеда все его пекла.
И вот, когда пора бы ужинать садиться, - не заладилось.
Мелочь, кажется, а вовсе кушать уж не было охоты.
А было вот что.
Сперва влетела на кухню ко мне муха, жужжит, жужжит, спасу нет, а потом в старом плаще - на задней двери он, на гвозде висел, - в кармане у мистера Шекспира вдруг я нашла перчатку - прекрасную перчатку, тонкой кожи, и две черные пуговки на запястке.
Незнамо сколько лет, видно, в кармане пролежала.
Стою я, прижала к щеке эту тонкую перчатку и чую запах своего супруга.
Ну, а потом ту муху перчаткой этой и пристукнула.
А на пирог на собственный потом даже глядеть мне стало тошно.
Сама не знаю, уж почему, но только глаза бы мои не глядели на мой рыбный пирог.
Так мне хотелось покушать этого пирога. А потом, как нашла ту тонкую перчатку да пристукнула той перчаткой муху, оказалось, что кусок мне в горло не лезет.
Суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом (Притчи, 30, 8).
Мистер Шекспир уродился с бедной, слабой головою по части питья.
Он лежал между двух серебряных шандалов. Я обняла его за шею.
Он улыбнулся.
- Виси, как плод, - он мне сказал. - Виси, как плод, душа моя, на этом дереве, покуда не погибло.
Может, подумал, что стоит он.
И вдруг все лицо его погасло.
И вот опять я удивляюсь.
Но может, просто так уж устроен человек?
Глава восемнадцатая
Не она
А потом дождь перестал, я помню это.
Кончился апрельский ливень.
Дождь кончился почти сразу же, как мне расхотелось кушать ту лондонскую вишню.
Заиграла музыка и прошлась мимо нас по улице.
Две флейты, четыре скрипки, гобой, виола и еще один паренек в бомбардой.
И все за главным за своим идут послушно так, как цыплятки за курицей.
Я захлопала в ладоши, стала слушать. Но моему супругу, кажется, хотелось поскорей уйти.
Я удивилась. Он слушать музыку всегда любил.
Протопали те музыканты мимо, свернули за угол, и уж тогда мы тоже снова медленно пошли.
И как только мы пошли, я улыбнулась ему и говорю:
- А я рада, знаешь.
- Чему? - мистер Шекспир удивился.
- Рада, что ты мне рассказал про то, что сочиняешь свои сонеты.
- Ну что ж, - сказал мистер Шекспир.
- Очень приятно было это узнать, - я говорю ему, сама - сахар медович.
Мой муж нахмурился.
- Что тебе приятно было узнать? Что я написал так много сонетов?
- Нет, - я ему отвечаю. - Мне приятно было узнать, что у тебя есть кто-то, кому ты сочиняешь так много сонетов.
Мистер Шекспир свесил голову.
Тень от павлиньего пера ему упала на лицо. Перо все грязное, замызганное. Дождь вовсе не пошел богатому павлиньему перу на пользу. В ту минуту оно скорее походило на знак оскорбленной гордости.
Ну, и тут я выказала своему насупленному супругу все свое осуждение, притом нарочно говорила чувствительным, ребячьим голоском.
- Мне очень приятно, что у тебя есть кто-то, - я сказала. - Мне очень приятно, что у тебя есть для кого стараться и сочинять свои сонеты. И тем более мне приятно, что кто-то, для кого ты сочиняешь свои сонеты, такие качества имеет, что ты сочиняешь так много сонетов.
Я потянула его за рукав, чтоб он остановился.
Протянула руку к его лицу.
Он даже рот открыл.
И в этот открытый рот я ему бросила крупную вишню.
- Да еще плату получаешь, - говорю.
Мистер Шекспир поперхнулся.
- Сто с лишним, - говорю. - Она обожает небось сонеты.
Я похлопала мистера Шекспира по спине.
Он заглотнул эту вишню, всю, с косточкой.
- Небось она жить не может без сонетов, - я говорю. - Небось она на сонетах помешалась.
Мой супруг откашливался и плевался.
Мотал руками.
Опять он красный стал, как свекла.
- Что? Что? - я крикнула. - Что ты стараешься сказать?
Чуть не подумала, что он прощенья хочет попросить.
Признаться честно, надеялась я, что он попросит у меня прощенья.
Вот дура.
И дождалась, о Господи.
Нет, не сказать, чтоб он у меня попросил прощенья.
Мистер Шекспир глубоко вздохнул, прочистил горло.
- Это не она, - сказал мистер Шекспир.
Мой супруг.
Порочный мистер Шекспир.
В любви отступник.
Глава девятнадцатая
Цикута
Я споткнулась об подол этого горохового плаща.
Я вляпалась в кучу конского навоза.
По крайней мере, по-моему, то, во что я вляпалась, был конский навоз.
А может, это человечье говно было, кто его знает.
Свободно могло быть говно его папаши, если бы он в гости в Лондон заявился.
Да и самого мистера Шекспира могло быть говно, если на то пошло.
(Мы уже недалеко были от его квартиры.)
Лежало на Грейшез-стрит: такая золотая кучка.
Ну, я и вляпалась.
Оступилась и вляпалась.
Фамилию моего супруга можно писать на разные лады:
Шагспер.
Шакспур.
Шейкшафт.
Чакспер.
Пишите любым способом, как только вам взбредет.
Пишите любым способом, пишите, как вам нравится, и как вам не нравится, пишите.
Что греха таить, читатель:
Мне стало тошно.
Потому что, ох! - да поняла я, что имел в виду мой супруг.
И если я всю жизнь чуть не безвылазно торчу в нашем городе Стратфорде, это еще не означает, что я слыхом не слыхала про платоническую любовь.
Знала я, какие ужасы творил Сократ с учениками.
Знала, за что этого грека заставили выпить цикуту.
А посмотрите, что случилось с юношами из города Содома, когда они чересчур себе много позволили, привечая ангелов.
Тот, кто не любит женщин, к мужчинам не может быть причтен.
Нет, но это ж надо!
Глава двадцатая
Новое начало
Эту свою книгу я начала его словами.
И зря, теперь-то мне понятно.
Что ж я, тень его?
Да нет, какая ж я ему тень.
Или может, я его эхо?
С чего бы.
Нет, книгу надо начинать своими собственными словами.
Так что уж вы воротитесь к началу и сотрите самую первую мою фразу, ладно?
Сотрите и думать про нее забудьте.
И пусть книга миссис Шекспир начинается так:
"Нет уж, спасибочки!"
Глава двадцать первая
Примечание
Ох, да, этот плащ гороховый на меня был длинный.
Помните?
Я ж на десять дюймов и три четверти ниже, чем был мистер Шекспир.
Что ему повыше щиколотки, мне было аж до пят.
Вот почему (вдруг вам интересно) случилось так, что я споткнулась об этот его гороховый подол.
Споткнулась и вляпалась в навоз.
Это как сноска к первой фразе моей главы насчет цикуты (номер девятнадцатый из этой из второй части).
Низко опустилась, можно сказать, - к примечанью, под строку.
Вы уж мне простите такую игру словами.
Сама презираю писателей, которые не брезгают играть словами.
Честное слово вам даю, больше не стану безобразить своих страниц.