Дверь отворяется, и на пороге появляется Дарья с младенцем на руках. Усталым взглядом обводит она столпившихся во дворе крестьян.
- Вот и все! - говорит она и разворачивает холстинку. На белой ткани темнеет смуглая физиономия с раскосыми глазами. Все поражены.
- Вот это да! - смущенно произносит кто-то. - Татарчонок!
- Да не! - не верят задние.
- И правда, татарчонок! - подтверждают те, кто поближе.
- Ух ты… ворожий сын! - низкорослый мужичок разочарован больше всех.
- Ничего-ничего! Это же наш татаренок! - улыбается Тимофей. - Русский татаренок!
- Тоже скажешь! Какой же он русский-то?
- А то как же! - убеждает Тимофей низкорослого. - Мать какая? Русская? Ну и все!
Андрей протискивается поближе к сараю. Все молчат, сторонятся, испытывая неловкое чувство вины.
- Окрестим, по-русски назовем, - примирительно говорит Тимофей. - Воспитаем…
В это время за спиной у Дарьи раздается незнакомый женский голос:
- Дайте мне его… Хоть посмотреть-то…
Это так неожиданно, что Андрей испуганно замирает на месте.
Говорит дурочка. Говорит на нормальном человеческом языке, сидя на холстине и прислонившись к бревенчатой стене. За маленьким окошечком видны погружающаяся в темноту деревенская улица, поворот реки, отражающий вечернее небо, и дальние холмы, покрытые светлым облетающим лесом.
Дарья возвращается под крышу и протягивает младенца матери. Та, усевшись поудобнее, неловко берет его и говорит столпившимся в дверях людям спокойно, не осознав еще совершившегося с ней чудесного превращения:
- Тише… Чего кричите?..
Она обводит всех открытым взглядом и сталкивается глазами с Андреем, который молча стоит в толпе.
Пристально смотрит она на человека, которого не знает, никогда не видала до сих пор, она уверена, но чье лицо притягивает ее, напоминает о каком-то другом времени, другой жизни, которой, может быть, и не было вовсе, а только приснилась ей в дурном и тяжелом сие.
Андрей улыбается. Впервые после разговора с Феофаном в разрушенном Успенском соборе он улыбается…
Она смотрит на Андрея, и лицо ее вдруг озаряется светом далекого, забрезжившего счастьем воспоминания.
Тоска. Лето 1419 года
За распахнутыми настежь воротами выстроились исхлестанные многодневными дождями серые, дымчатые дали.
На закиданном соломой крестьянском дворе с колодцем посреди сидят и выпивают трое: хозяин - старик лет под шестьдесят и двое гостей - мастеровой с худым лошадиным лицом и редкой бороденкой и молодой паренек, который развалился за столом, уронив голову на руки. В сторонке, у противоположной стены, сидят Андрей и Кирилл - уставшие, замызганные с дороги. Андрей очень постарел за эти десять лет, почернел, и в поредевших волосах его появились седые клоки.
Чернецы разложили на котомке снедь и тихо трапезничают, прислушиваясь к разговору за столом.
- От погоды все это, - горестно вздыхает хозяин.
- Чего? - спрашивает худой.
- От погоды, говорю, вся эта дребедень в душу лезет. Налей-ка еще по одной.
- Да тут уж нету ничего, - мастеровой отодвигает пустой кувшин.
- Нету? - хозяин удивленно смотрит на кувшин. - Вот те раз! - Он берет недопитую чарку паренька и разливает ее поровну между собой и мастеровым. - Нету… - рассеянно повторяет он и неожиданно продолжает внезапно прояснившуюся мысль: - Нету все-таки разума на людей…
- Нету, нету, - оживляется мастеровой, - нету разума, нету. Вот я, к примеру, самокат придумал.
- Чего? - недоверчиво смотрит на него старик.
- Самокат. На двух колесах. Садишься, от земли отталкиваешься и катишь. Чего смотришь? Вот те крест святой! - крестится мастеровой. - Так мне в деревне житья не стало! "Колдун" и "колдун"! В город сбег… А избу спалили! И самокат пожгли. Бывай здоров!
В воротах появляется голодная сука с отвисшим животом и обгрызанными сосками. Униженно виляя тощим задом, она приближается к людям, обнюхивает ножки стола, пол и, не найдя ничего съедобного, укладывается у ног Бориски - так зовут малого.
- Темен народ, темен, - соглашается хозяин. - Пошел народ темный, пошел народ вялый… Вот в наше время…
- А что в ваше время? - возражает мастеровой. - Мне вон тоже рассказывали. Один мастер, слышь, себе крылья сообразил. Полетать человек решил. Так его камнями, вся деревня! Чуть не прибили. Такая же темность несусветная и дикая… А он на собор залез и с него и прыгнул и полетел! Доказал все-таки! Полетел и совсем улетел!
- Куда? - спрашивает Бориска, не поднимая головы.
- Ну улетел и все…
- Куда?
- Совсем улетел, - неопределенно отвечает мастеровой.
- Разбился он, - уверенно произносит старик.
- Ничего не разбился! Точно говорю, улетел!
- Не было этого, - говорит Бориска, не поднимая головы.
- Разбился, - ухмыляется старик.
- Улетел.
- Разбился.
- Улетел, - мастеровому уже надоедает спор.
- А я говорю, разбился, - с пьяным ожесточением настаивает хозяин.
- Уле-е-тел! - вдруг громко кричит малый под стол, по-прежнему не поднимая головы. Собака, поджав хвост, шарахается из-под ног Бориски.
- А ты молчи! Что орешь? - строго обрывает его старик.
Бориска поднимает скуластое лицо и глядит на хозяина хмельными голубыми глазами.
- А чего это мне молчать? - зло спрашивает он.
- А того, что щенок еще!
- Во! Во! Все равно, как отец. Ненавижу вот таких!
- У него отец - колокольных дел мастер, Николай, - кивая на Бориску, объясняет мастеровой. - Слыхал, может?
- Мастера-то слыхал, а вот сынка его горластого не слыхивал пока, - отвечает старик.
- Не верите! Детям своим не верите! - говорит Бориска, качая головой. - Секрет колокольной меди знает и никому ведь не говорит! Даже от меня, ирод, скрывает. От сына родного!
- Ладно, про отца-то… - успокаивает расходившегося малого мастеровой.
- Это что ж творится? - возмущается хозяин. - Сын отца костит да еще секрета требует! А? Да секрет-то еще заслужить надо! Милый! Заслужи-ить! Сопля обнаглевшая!
- Он ведь секрет-то не для себя приспособить хочет, - заступается за Бориску мастеровой.
- А для кого?
- "Для кого"… Чтоб людя́м лучше было…
- "Людя́м"… - насмешливо улыбается старик. - Э-эх! Русский русского на большой дороге сторонкой обходит… Уж не знаешь, кого бояться - там татаре, здесь - бояре! "Людя́м"… Ладно, давай выпьем.
- Так ведь выпили все.
- Шут с вами! - старик, разохотясь, машет рукой. - Вон на стене фляга висит, видишь? Давай ее, родную, сюда.
Он принимает поданную флягу и разливает брагу по чаркам.
- И чего мы спорим? Бестолку все это…
Андрей с сочувствием смотрит на них и думает о чем-то, прислушиваясь к пению ветра в соломенной крыше, к стуку по бревенчатому настилу лошадиных копыт в конюшне, к далекому детскому плачу.
- А я еще часы выдумал, - грустно говорит мастеровой. - Пошел в Москву. Так меня к великому и не допустили. Сотник его вышел. Так, мол, и так, говорю. Часы хочу построить, чтоб, час отмеривши, в колокол било. А сотник, здоровенный такой детина, и слушать не стал. Иди, говорит, иди! Иди отсюда, рыло, пока ноги носят! Нам, говорит, часы иноземец - Лазарь - делать будет! И на меня такими глазами посмотрел!
- Ну и правильно! - поучительно вставляет старик.
- А я, дурак, по ночам не спал, думал! - горько улыбаясь, продолжает мастеровой. - Все придумал! А вместо меня Лазаря пригласили.
- Этот Лазарь небось сотнику взятку сунул, и все тут!
- Ну да?
- А ты что думал?
- Ну погоди! - негодует мастеровой. - Я на него в суд подам. На Лазаря этого!
- Э-э-э, милый! - пренебрежительно улыбается хозяин. - Судиться захотел! Вой брат мой судился с приказчиком митрополичьим - Чеботаем. По земле тяжбу завел. Ну и что? Чеботай судье шубу кунью и пятнадцать рублей деньгами сунул, и все… А ты чего посулить можешь? Курицу падучую?
- Ну тогда… - захмелевший мастер в раздумье чешет затылок, - тогда я на судью великому пожалуюсь!
- Да ты ведь уже раз ходил!
- Ну?
- Неглупый ты человек, как я погляжу. Вроде бы даже умный. А слушать тебя тошно, - укоризненно вздыхает хозяин. - Ни в жисть тебе до князя не добраться! У него и сотники, и бояре, и пристава, приказчики там разные. А кто их выбирает? Святой дух, что ли?
- Ну тогда… - Мастеровой вдруг мрачнеет и трезво спрашивает: - Что же это творится? Где такое видано-то! Это же ведь и рассказать стыдно!
- Чего орешь? - останавливает его старик. - Не ори, дурак.
- Я не дурак! Я пока молчу! Молчу… Я хитрый, - самодовольно улыбается мастеровой. - Такой хитрый, такой, что… Погоди еще! Я такое еще придумаю, что меня прямо к князю! На руках принесут! Меня князь еще боярином сделает!
- Правильно, давить их надо! - снова встревает Бориска.
- Чего плетешь? Чучело! - обрывает хозяин восторженный монолог изобретателя. - Налей-ка лучше, "боярин".
- Это с полным уважением, - неверной рукой мастеровой с готовностью разливает брагу.
Андрей из своего угла с интересом прислушивается к неторопливому застольному разговору.
- Эк руки-то у тебя дрожат, - замечает хозяин. - Бросай ты выдумывать, займись делом лучше. Ты замки-то хоть чинить умеешь?
- Умею…
- И как ты их с такими руками? - старик неловко трясет пальцами и насмешливо улыбается.
- Ничего… Так уж у меня голова привернута насчет часов там или еще чего… - бормочет мастеровой.
- Правильно! - подымает голову Бориска. - Ты свое гни! А то пропадем…