У эмиграции в тот год была серьезная потеря. Среди бела дня украли, похитили, словом, пропал, как в воду канул, глава Российского общевоинского союза генерал Кутепов. Вышел из дому и не вернулся. Сколько ни искали потом, не нашли. Доморощенные политики Саша и дядя Костя специально по этому поводу собрались у тети Ляли, потрясали газетами, выдвигали версии одну фантастичнее другой.
- Кутепова сперли немцы! - стучал кулаком по столу дядя.
- А я тебе говорю - НКВД! - рычал в ответ Саша.
- Пойдемте гулять, - сказала Татка, - это они надолго.
Похищенного генерала Кутепова заменил генерал Миллер. Он покричал о необходимости тотального террора в стане большевиков. Призывы до нас докатывались. Потом все реже, тише, пока не заглохло совсем, пока не забылся несчастный генерал Кутепов.
Над Германией простерлась свастика. Но она еще не отбрасывала на Францию тени. Нам и вовсе не было до нее никакого дела. Мир, неизменно прекрасный, радовал все живое, а там и золотая осень пришла.
Двенадцатого сентября, вся в белом, в пышной прозрачной фате, в венке из флердоранжа, в длинном и строгом платье со стоячим воротником, я встала рядом с Борисом Тверским, а над нашими головами друзья и родня, попарно чередуясь, взметнули золотые венцы.
От счастья ли, от ладана, от аромата сгорающего воска, все плыло перед глазами. Смутно виделся истово служивший батюшка, тихой волной наплывало торжественное церковное пение. И на всю церковь навзрыд плакали Фатима и моя мама.
Когда венчание кончилось, я обиженно сказала им:
- Вы так плакали, будто не замуж меня выдавали, а хоронили.
Фатя прижалась ко мне мокрым лицом.
- А мы тебя и хоронили.
Мама ничего не сказала. Поцеловала и ушла в сторону, чтобы дать возможность остальным поздравлять новобрачную и исполненного достоинства ее молодого супруга.
3
Приятные хлопоты. - Первые огорчения. - Офелия. - Ревнивец. Снова отель. - Ищу работу
Мы поселились на Порт Сен Клу неподалеку от наших, только по другую сторону от Бианкура, уже в Париже. Наша маленькая квартирка была очаровательна. Комната, кухня, в кухне газ и еще отдельная ванная. Через два дня после свадьбы муж укатил в дальнюю поездку, жена осталась одна вить гнездо.
Накануне мы расставили подаренную тетей Лялей мебель. Остатки былой роскоши. Оставшись одна, я продолжала возиться, перетирать безделушки, расставлять книги, стелить скатерки, салфетки, штопать старенькое бабушкино покрывало, так и путешествующее со мной с Вилла Сомейе. Из свадебной фаты, подумала-подумала, сделала роскошную занавеску. Бабушка пришла смотреть, как я устроилась, и была этим страшно шокирована.
Денег на благоустройство Боря оставил в избытке. Я бегала по окрестным лавкам и магазинам, покупала кастрюльки, мельницу для кофе и чудесный в голубых цветочках кофейник. Тарелки, чашки, ложки-вилки тоже купила.
Я была счастлива и горда. Как же - замужняя дама! Только продавцы в лавках никак не хотели замечать обручального кольца на пальце замужней дамы и величали по-прежнему - мадмуазель.
Боря остался доволен рвением молодой жены. С аппетитом ел приготовленную по кулинарной книге стряпню. А я диву давалась: откуда что берется? Недавно, месяц назад, волновалась: ах, ах, ничего не умею! А тут тебе разносолы, все вымыто, вычищено, все блестит.
Месяц проходит - стираю, стряпаю. Другой проходит - стряпаю, стираю. Третий на исходе. И это все?
- Боренька, - сказала я суженому через полгода, - а не пойти ли мне куда-нибудь поработать?
- Глупости, - ответил он, - жена должна сидеть дома. Я что, недостаточно зарабатываю?
Нет, зарабатывал он неплохо. Но сколько можно сидеть сиднем даже в самой разуютной на свете квартире!
Девочек моих он, честно говоря, разогнал. На первых порах они приходили в гости, приносили маленькие подарки на новоселье, я угощала их чаем с пирогами. Мы привычно болтали про свое, а Боря сидел надутый, снисходительный и ленивый, как задремавший кот.
Девочки уходили, торопливо одевались в прихожей, переговаривались шепотом. Недопитый чай остывал на столе. А я, чувствуя почему-то непонятную вину, ходила как побитая собака.
- И чего шляются? - ворчал Боря, ни к кому не обращаясь.
Дольше всех не забывали меня Кузнечик и Маша. Потом и они пропали. Ходить на Монпарнас я не могла, все вечера я должна была отдавать усталому мужу. А он и впрямь уставал. Я жалела его, развлекала, как могла, рассказывала всякие смешные истории. Он слушал и не слушал или перебивал совершенно не относящимися к сути дела вопросами.
- Тебе не кажется, что этот абажур висит криво?
Лез на стол поправлять абажур, а у меня слова замирали на губах, язык переставал ворочаться.
Новости из внешнего мира доносились редко. Стороной узнала: Нина ждет ребенка, Фатима замуж еще не вышла, отец по-прежнему не разрешает. Маша бросила Монпарнас и затесалась в какую-то политическую организацию. С уходом Маши кружок "Радость" распался.
К маме ходила не часто, к тетке и вовсе не шла. Обижаться на тетю Лялю давно перестала, но она задарила нас выше всякой меры излишками мебели, и непонятно было, как и чем отплатить за щедрость. В прежние времена такое и в голову бы не пришло: подарила - спасибо. Меняться, что ли, я стала?
После полудня уже совершенно нечего было делать. А Боря все баловал меня и нежил и придумывал ласковые имена. Как обещал до свадьбы пылинки сдувать, так и сдувал. А как пугался, если случалось мне приболеть! Требовал, чтобы я немедленно легла в кровать, укутывал до подбородка, заваривал чай с малиной, разворачивал от бумажек конфеты и чуть ли не в рот совал. Бежал к телефону звонить в гараж напарнику, а когда тот пытался узнать, почему Боря спрашивает разрешения пропустить день, испуганно шептал:
- Наташа заболела!
Я смеялась:
- Боря, да ведь это самый обыкновенный насморк, а ты возишься, как с малым дитем.
- Ты и есть дите. Куколка моя, лапушка моя.
С грустью думала: "Да какая же я куколка!"
Однажды предложила:
- Давай заведем ребенка.
Несколько дней он обдумывал важную проблему, наконец, объявил:
- Я посоветовался с доктором, он считает, что тебе рано становиться мамой. Мы вернемся к этому вопросу через два года.
Спорить я не осмелилась. Боря сказал - отрезано.
Мы были красивой парой. Это даже мама признавала. Приятно было идти с ним по улице. К его широкому шагу я скоро приноровилась. Лестно было находиться рядом с таким взрослым, видным, умудренным жизненным опытом мужчиной.
И работяга он был самоотверженный. Разве не он избавил меня от унизительной беготни по клиенткам! Разве не он дотошно рассчитал наш бюджет, и нам хватало не только на еду. Мы и впрок умудрялись откладывать, и в маленьких удовольствиях себе не отказывали, и к концу первого года были прилично одеты.
Огорчала его откровенная нелюбовь к книгам, ко всему, как он говорил, шибко заумному. Если я начинала читать стихи - зевал. Над привычкой вести дневник откровенно издевался. Я запрятала тетради в комод под белье и доставала, когда он уезжал надолго. По его убеждению, в этой жизни следовало делать только то, что полезно. Вот научиться бегло читать по-французски - это полезно. Тут он со мной полностью согласился. Сразу, как я обратила внимание на отсутствие беглости в его чтении, он взял за правило читать вслух, но не хорошие книги, как я предлагала, а газету. После ужина располагался под абажуром, разворачивал Пари-мач и читал от корки до корки. Я в это время должна была все бросить и внимательно слушать описания футбольных состязаний.
Через некоторое время я завела старую песню, но на несколько иной мотив:
- А что, если я пойду куда-нибудь учиться, Боря? Смотри, у меня нет никакого ремесла, а мало ли что…
- Что - мало ли что?
- Ну… вдруг ты окажешься без работы.
- Кто? Я?
- Но я же ничего не умею делать! Это ужасно!
- Я зарабатываю на нас двоих вполне достаточно! - рубил он перед моим носом ладонью воздух, - я купил тебе два новых платья и туфли. И еще куплю! Я разодену тебя, как куклу! А в воскресенье пойдем в кино.
Я смотрела на его твердый подбородок с ямкой посредине, на решительно сжатый рот и часто-часто моргала, когда он совсем уж близко подносил широкую ладонь. В такие минуты я боялась его и чувствовала себя нашалившей девочкой.
Со временем я все же научилась проводить с пользой свободные часы. В моей библиотеке оказалось несколько книг с пьесами. И вот, закончив уборку или стирку, разделавшись со стряпней, я доставала Чехова или Островского и начинала разыгрывать спектакли. Сама с собой. Для души. Выбирала подходящую роль, обдумывала. Все по правилам, как учили когда-то Дружинин и мама. Я сделала массу открытий. Я только теперь, повзрослев, научилась проникать в глубину страстей. И как же мне было жаль ушедшего времени! Когда был мамин театр, я этого не понимала.