Лицо у ней стало злое, глаза потемнели. Она их отводила в сторону; но нет-нет, да и обдаст ими Тасю. Той сделалось вдруг тяжело. Эта дарвинистка принесла с собой какое-то напряжение, что-то грубое и бесцеремонное. На лице так и было написано, что она никому спуску не даст и на все человечество смотрит, как на скотов.
- Что теперь читаете с тетей? - спросила Любаша. - Роман небось какой французский?
- Нет, статью одну критическую.
- Ишь ты!
В зале по паркету приближались шаги. Любаша покраснела. Она узнала шаги Рубцова. Тася тоже подумала: не он ли? Ей бы теперь приятен был его приход. Она просто начинала побаиваться Любашу.
Обе девушки обернулись разом, когда вошел Рубцов.
Любаша сейчас же отметила про себя, что "Сеня" одет гораздо франтоватее обыкновенного. К ним он ходит в "похожалке" - серенький сюртучок у него такой, затрапезный. Тут же, извольте полюбоваться, пиджак темно-синий, и галстук новый, и воротнички особенные. А главное, усы начал отпускать, - не хочет, видно, смахивать на голландца машиниста с парохода.
Рубцов уже два-три раза разговаривал с Тасей. Он подошел к ней с протянутой рукой и совсем не так, как он поздоровался потом с Любашей. И это резнуло Любашу по сердцу. В первый раз, когда он обедал с Тасей у Анны Серафимовны, вначале он высматривал "генеральскую дочь", как-то она еще поведет себя. Но Тася начала рассказывать про свою страсть к сцене, про отца и мать, про старушек, - он размяк. После обеда он сам уже присел к ней. Она читала какую-то новую повесть. Ее голосок повеял на него приятной теплотой. И так бойко передавала она разговорную речь, чувствовался юмор и понимание.
- Барышню вы хорошую приобрели, сестричка, - сказал он Станицыной через три дня.
- Пришел ее послушать небось? - спросила Анна Серафимовна.
- Чтица толковая… И такая субтильненькая; дворянская дитя, а без важничанья. Хвалю!
Во второй вечер Рубцов заговорил с Тасей без всяких прибауток и угловатостей, так что Станицына диву далась.
- Нет Анны Серафимовны, - встретила его Тася.
Любаша сейчас же вмешалась в разговор.
- Тетя-то ненасытная какая, - заговорила она, напуская на себя перед Рубцовым еще большую развязность.
- Почему так? - суховато спросил он.
- К делам ненасытная… На Макарьевской, видно, в этом году хочет полмиллиона зашибить! Вон как ее спозаранку по городу носит…
Тася чуть заметно усмехнулась. Рубцов понял значение этой усмешки.
- Сестричку-то извините, - сказал ей Рубцов, мотнув как-то особенно головой.
- Что такое? А? - закричала Любаша и встала.
- Очень уж, для Великого поста, удержу себе не имеете.
- Это что еще?
В другое бы время Любаша начала браниться. А тут она точно чем подавилась, замолчала и съежилась.
- Великий небось пост идет, - все с тем же спокойным балагурством сказал Рубцов. - Говеете, поди?
- Отстань! - вырвалось у Любаши.
Она резко встала и отошла к окну. Тася вопросительно поглядела на Рубцова и тотчас же улыбкой как бы заметила ему: "Зачем вы ее дразните?"
- Вы позволите вас послушать? - обратился к ней Рубцов, сел поближе и потер руки.
- Сегодня беллетристики не будет… критическая статья.
- Тем приятнее-с.
Любаша у окна не проронила ни одного слова… Ей делалось невыносимо. И где это рыщет "мерзкая" тетя? Вот разлетелась сама компаньонку высматривать. И радуйся теперь!
III
Станицына быстро вошла в гостиную и остановилась в двух шагах от двери. Она была очень бледна.
- Извините, Таисия Валентиновна, заждались вы меня. Любаша, здравствуй… Сеня! Спасибо. На минутку пожалуй сюда.
Она не подошла к ним здороваться и жестом показала Рубцову.
- Сейчас, - обратилась она к девицам. - Сеня, на два слова!
Рубцова она увела через залу в свою уборную, небольшую комнату около детской.
Ни шляпы, ни пальто с меховой отделкой она не снимала.
- Дела, Сеня! - заговорила она отрывисто. - Виктор Мироныч угостил на этот раз изрядно… Сто тысяч франков, срок послезавтра.
- Ловко! - вырвалось у Рубцова.
- И на фабрике неладно.
- Что такое?
- Дело дойдет, пожалуй, до стачки… А я этого не хочу. Немца я разочту… Неустойку плачу.
- Сколько?
- Десять тысяч… Но это важнее. Ты идешь ко мне?
Рубцов помолчал.
- Скорей говори.
- Да мы, сестричка, вдруг как не поладим?
- Это почему?
- Так, я замечаю.
- Полно…
Она вскинула на него ресницы.
- Вы привыкли теперь к другим людям…
- Не болтай пустого, Сеня, - строго сказала она. - Ты знаешь, что я тебя разумею за честного человека. Дело ты смыслишь.
- Ну ладно, ну ладно, - шутливо заговорил он и взял ее за руку.
Рука дрожала.
- Сестричка, милая, - почти нежно вымолвил он, - что же это вы как расстроились? Стоит ли? Все уладим. А от Виктора Мироныча и надо было ждать этого. Ваша воля носить ярмо-то каторжное!..
- Что же мне делать? - почти с плачем воскликнула она и опустилась на стул.
- Известное дело - что!
- Говори.
- Оставить его на веки вечные…
- Я не хочу, чтоб дети…
- Полноте, - остановил ее Рубцов, - к чему жадничать?
- Я не жадничаю.
- Ан жадничаете. У вас свое состояние большое. Хватит на двоих. Ну, хотели поддержать имя, фирму, что ли, опыт произвели. Ничего вы не поделаете! Купить у него мануфактуру… Достанет ли у вас на это собственного капитала или кредита?.. Да он и не продаст. Он без продажи с молотка не кончит. А вы не пожелаете покупать с аукциона, пока он Ваш муж; да и не нужно вам.
- Я не жадничаю, - повторила она, задетая его словами.
- Это все отчего идет? Где корень?
- Развестись надо! - обронила она.
- Правильно!
- Шутка сказать!
- И совсем не трудно… Что же, пятнадцати тысяч целковых, что ли, не найдете?
- Дешевле будет, - точно про себя выговорила Станицына.
- И дешевле… Такие доки есть по этой части.
Рубцов понизил голос и опять взял ее за руку. Анна Серафимовна закрыла на минуту глаза. "Ведь вот и он - честный малый и умница - говорит то же, что и она себе уже не раз твердила… Разорение и срам считаться женой Виктора Мироныча!.."
- Не знаю, Сеня, - промолвила она.
- Да ведь это, сестричка, все равно что когда зуб гнилой заведется. Одно малодушие эликсирами его разными смачивать, ковырять, пломбу вкладывать. Дайте дернуть хорошенько. И конченое дело!..
- Это дело длинное, а выйти теперь-то как…
- По векселю? Заплатить - известно.
- Оградить себя чем ни есть…
- Ничем не оградите. Уж позвольте вам заметить, что тогда вы сгоряча такую сделку предложили супругу-то… Он парень не глуп, сейчас же смекнул, что ему это на руку… Ступай на все четыре стороны, вот тебе, батюшка, пенсиону тридцать тысяч, долги твои все покроем, а если тебе заблагорассудится, голубчик, еще навыпускать документиков - мы с полным удовольствием…
- Полно, Сеня, - остановила Анна Серафимовна. - Ну да, глупость великую сделала в те поры, каюсь…
- А теперь тем же манером желаете?
- Ох, не знаю!
Но она застыдилась самой себя. Точно она какая девочка-подросток… И так и этак…
Лицо у ней приняло сейчас же степенный вид.
- Ты что же, Сеня, идешь ко мне?
- Да коли у вас никого нет, не стоять же делу…
- Спасибо… Ну, я сейчас… поди к барышням, я приду… Ты у нас на целый день?
- На целый, коли милости вашей будет угодно.
Она усмехнулась и ласково кивнула ему головой.
IV
Оставшись одна, Анна Серафимовна опустила голову, - она забыла, что была в шляпке и пальто, - и сидела так минут с пять.
Прошло больше десяти дней с того, что случилось в карете. Она видела Палтусова всего раз мельком, в Большом театре. Она возила детей в балет, в утренний спектакль, в конце масленицы. Он подошел к бенуару, а потом, в следующий антракт, вошел и в ложу. Так должен был поступить умный, тонко чувствующий человек. Никакой перемены в тоне, разговоре. Да и как же ему было вести себя? Даже если бы он и готов был полюбить ее? Ведь она вела себя, как безумная… Она замужем, желает жить "в законе", блюдет свое достоинство, гордость и хочет оставить детям имя добродетельной матери.
А в карете кинулась!.. И он хоть бы взглядом сказал ей: "Что же вы ломаетесь, не угодно ли и дальше пойти, я так дурачить себя не позволю!" Не любит? Равнодушен? Противна она ему? Кто это сказал? Чего же она-то ждет? Зачем не высвободит себя? Вот Сеня Рубцов и тот прямо говорит: "Скиньте вы с себя это каторжное ярмо!" Она встала, сняла пальто и шляпу, начала стягивать перчатки, потом поправила волосы перед зеркалом. На лбу ее не пропадала морщина. Из гостиной доносились молодые голоса. Вот эти "юнцы" не знают небось ее заботы. И между ними что-нибудь тоже будет. Люба и теперь уж гоняется за Рубцовым. Ах! Зачем ей самой не восемнадцать, не двадцать лет?
Любаша все еще стояла у окна, когда Анна Серафимовна вернулась в гостиную. Рубцов снова разговаривал с Тасей.
- Извините, Таисия Валентиновна, - сказала с особенной вежливостью Станицына, - я вас заставила даром просидеть.
"Вот какие нежности, - думала Любаша, - все меня хочет поразить своими "учтивостями".
- Да вы сегодня, кажется, очень утомлены, не до чтения.
- Действительно… Сеня, - обратилась к Рубцову Станицына, - ведь надо бы нам на фабрику съездить.
- Когда угодно.
- Да хоть сегодня.
- Я свободен.
- Это далеко? - спросила Тася.