Получив консульство, Цинна начал разрушать установленный порядок. Он требовал суда над Суллой и уговаривал народного трибуна выступить с обвинением. Но Сулла был спокоен: под рукой были легионы.
"Если вспыхнет мятеж, - думал он, - я не пощажу популяров и плебеев, сожгу и разрушу Рим, как некогда Сципион Эмилиан разрушил Карфаген".
При этой мысли лицо его становилось каменно-страшным, глаза дикими, и он хватался за меч, точно наступило уже время предать Рим огню, а плебс - мечу.
Встречаясь с Цинной, он делал вид, будто ничего не знает, острил и беззаботно хохотал, и Цинна думал: "Не понимаю, клянусь Вестой, глуп он, что ли?! Не знать, что происходит в Риме! Или он слепо доверяет мне? Должно быть, так…"
Сулла расспрашивал его о знакомых нобилях и всадниках и, узнав, что Тит Помпоний отплыл в Элладу, - опечалился.
- Остроумный человек, веселый собеседник, - выговорил он с сожалением. - Я полюбил его всем сердцем. А Цицерон? Говоришь, слушает академика Филона, ученика Клитомаха? Счастливец! Клитомаха я люблю за прекрасную душу и уважаю за красноречие. А Красс? Серторий?
Он улыбался, слушая Цинну, сжимая кинжал под тогою: "Убить гадину на месте или подождать? Пусть царствует, когда я уеду… А вернусь - легче будет выкорчевать гнилые пни…"
Ласково простившись с ним, Сулла ушел по направлению к храму Кастора. Ликторы шли впереди, расталкивая народ.
Он любил бродить по городу, наблюдать за жизнью квиритов, посещать невольничьи рынки и любоваться нагими юношами и девушками, выставленными на продажу.
Подходя к катасте, он, прищурившись, ускорил шаг.
Издали не мог разглядеть, был ли это нагой эфеб или нагая девочка: смуглое тело, тонкие руки, стройные ноги, приподнятая голова, покоящаяся на выгнутой шее, вызвали мысль о статуе, высеченной искусной рукою ваятеля.
Сулла подошел ближе. Перед ним был эфеб. Он посматривал на римлян черными блестящими глазами, и Сулле показалось, что он взглянул на него с легкой улыбкою в глазах.
- Продаешь? - спросил консул подбежавшего купца.
- Продаю, господин мой!
- Сколько хочешь?
Грек назвал баснословную сумму.
- Один талант, - твердо сказал патриций, и лицо его побагровело. - Знаешь ли, с кем говоришь, презренная собака?
Кругом зашептались: "Сулла… Сулла…", и грек, побледнев, низко поклонился.
- Бери, господин, за один талант, - залепетал он. - Этот эфеб красив и неглуп - увидишь!
- Пусть оденется.
Сулла отсыпал купцу серебро и, взяв мальчика за руку, пошел домой.
Впереди них шли двенадцать ликторов.
XVI
Купленный раб был грек, по имени Хризогон, грамотный, смышленый, родом из Эпидавра. Он знал наизусть отрывки из "Илиады" и "Одиссеи" и хорошо пел. А пение Сулла очень любил.
Нередко в атриуме они пели вдвоем. Хризогон начинал строфу, а Сулла подтягивал низким голосом, и песня разрасталась, сопровождаемая тихими вздохами струн.
Однажды они пели отрывок из VI песни "Илиады", и когда раб старательно выводил молодым, гибким голосом прощальные слова Андромахи:
"Гектор, ты все мне теперь: и отец, и любезная матерь"
господин внезапно умолк и, отняв у него кифару, сказал:
- Скоро я уезжаю воевать в Элладу… Не хочешь ли поехать со мною?
- С великой радостью, господин мой! - вскочил Хризогон, и глаза его засверкали, - Сердцу моему радостно взглянуть на возлюбленную родину… Клянусь Фебом-Аполлоном, что ты, господин мой, увидишь там много чудесного…
Сулла засмеялся:
- Увидеть, Хризогон, для меня мало. Эллада, конечно, прекрасна, но и Рим не уступает ей в божественной лучезарности… Но сбегай переодеться: мы выйдем…
Сулла не любил лектик и по городу всегда ходил пешком.
Когда Хризогон появился в темной одежде невольника, консул зашагал по улице, сопровождаемый ликторами. Идя, он беседовал с Хризогоном об Эпидавре, о сапфирных водах Саронического залива и об Эгине.
- Я там не бывал, - говорил он, - но слышал не раз о храме Эскулапа, его дорических колоннах, исчерченных различными надписями: имена выздоровевших, средства для лечения болезней, благодарственные молитвы и даже объяснения в любви храмовых служителей с молодыми паломницами…
- Господин мой, я болел глазами и ночью видел самого Эскулапа, который обходил больных, спавших в храме. Он остановился возле меня… нагнулся надо мной и тронул мои глаза…
- И ты выздоровел? - засмеялся Сулла. - Но разуверься, дорогой мой, это был не Эскулап, а жрец под личиною божества…
Хризогон растерянно взглянул на господина.
- Почему ты так думаешь? - шепнул он.
- Всё в мире основано на золоте и обмане: и вера, и любовь, и дружба, и война, и даже смерть. Разве умирающему не кладут в рот монету, чтобы он заплатил Харону?
Он остановился у большого здания с колоннами и сказал проходившему магистрату:
- Я, Люций Корнелий Сулла, пришел по известному тебе делу…
Магистрат поклонился и провел Суллу и его спутника в квадратную комнату. За столами сидели скрибы и что-то писали. Когда консул и раб вошли, они с любопытством подняли головы, но тотчас же опустили их.
Подошел магистрат.
- Hunc hominem ego volo liberum esse, - громко сказал Сулла и смотрел с нескрываемым удовольствием, как Хризогон задрожал и повалился ему в ноги. - Встань!
Магистрат ударил раба розгой по голове. Это был обряд, и Сулла, ухватив Хризогона за руку, повернул его кругом, повторив:
- Hunc hominem etc.
- Свободен! - возгласил магистрат.
- Теперь можешь надеть тогу, пилей и перстень, - сказал Сулла бледному от волнения Хризогону. - Ты - вольноотпущенник.
Грек поцеловал у него руку:
- Господин мой, всю свою жизнь буду служить тебе честно и верно… Никогда не оставлю тебя и, если понадобится, пожертвую за тебя жизнью…
Хризогон шел по улице с гордым видом. Ему казалось, что рабы знают об его освобождении и смотрят на него с завистью, а вольноотпущенники - с сочувствием. Весь мир возникал перед ним в иных формах, в ином освещении, и хотелось остановиться на форуме, крикнуть во все горло: "Смотрите, вот я, Хризогон, отпущен на свободу!"
На сердце его было радостно.
XVII
Мульвий бежал с Марием, а Юлия осталась в Риме, нс желая скитаться по чужим странам.
Думая о Сулле, она втайне желала ему успеха, а мужу неудачи. Поражение Мария и бегство его казались ей завершением кровавых дней, пролетевших над Римом, и когда в город ворвался Сулла, она долгое время не выходила из дому. О событиях она узнавала от рабов и удивлялась, что мало казней, а когда ей сказали, что Сулла способствовал Цинне в получении им консулата, - растерялась. Суллу она знала иным, и поступки его казались немыслимыми.
"Неужели он стремится примирить оптиматов с плебеями, - думала она, - неужели он не понимает, что плебс добровольно никогда не подчинится власти олигархов? Или же он хитрит, добиваясь своей цели? Да, конечно, лукавит, и Цинна, разгадав его действия, строит против него козни…"
От Мария не было известий. Даже Цинна ничего не знал о нем.
Передав ведение войны в Самниуме Квинту Метеллу Пию, назначенному главным начальником с проконсульской властью, и посадив в Брундизии свои легионы на корабли, Сулла, в сопровождении своих любимцев Лукулла и Хризогона, отплыл на Эллинский восток.
Он знал, что восстала Эллада, послушная призыву Митридата, - Афины, Ахайя, Бэотия и Спарта ожидают обещанных царем свобод, восстановления прежней мощи и широкой помощи в развитии наук и искусств, - а вспоминая о покинутом Риме, посмеивался: "Пусть ропщет плебс, недовольный отменой Сульпициевых законов, пусть волнуются союзники, раздраженные полууступками сената, пусть усиливаются популяры, - не страшно: суровым судьей я возвращусь на родину".
Весной он высадился в Эпире с пятью легионами, состоявшими из тридцати тысяч человек, несколькими когортами и небольшим числом конницы.
"О небо Эпира, о солнце, взиравшее на великого Пирра, о радость будущих побед! - думал он, вглядываясь в голубые небеса и испытывая радость странника, попавшего наконец на родину. - Я должен разбить полчища азийиев, присоединить Грецию к Риму, обуздать могучего царя! И я сделаю это, или погибну вдали от. отечества!"
Двигаясь в глубь страны, Сулла узнал, что легат претора Македонии, храбрый проквестор Бруттий Сура, бьет понтийцев.
"Нужно привлечь доблестного вождя на свою сторону", - решил Сулла и послал к нему Лукулла.
Ожидая квестора при въезде в деревушку, он уселся на придорожном камне.
На душе его было светло, как и в природе. Он смотрел на белоруких гречанок в длинных подпоясанных хитонах, обнажавших плечи, на их походку и равнодушно позевывал. Солнце пригревало. Полунагие дети валялись в пыли.
Задумался. Вот он в Эпире - без денег, без кораблей, без провианта! Как содержать войско? Чем платить ему жалованье?
К вечеру возвратилась разведка - впереди мчался румянощекий Лукулл.
Увидев Суллу, он, не доезжая, спешился и, ведя лошадь под уздцы, направился к нему.
- Бруттий Сура признал твое главенство, консул! - сказал он. - Что прикажешь?
- Построить легионы - и в путь!
Полководец шел вдоль высоколесистого Пинда к его южным отрогам; отсюда он намеревался беспокоить понтийские полчища быстрыми налетами, разместив войска частью в Этолии, частью в Фессалии. Однако предположения его не оправдались. Неприятельские войска отходили к юго-востоку.