IX
Лициния бежала с Брутом из Рима. Порция сопровождала мужа в Луканию. Прощаясь с ним в Элее, она смотрела на острова Ойкотриды, возвышавшиеся перед городом, и едва сдерживала рыдания, предчувствуя длительность разлуки.
- Не огорчайся, госпожа, - сказала Лициния, утешая ее, - ты станешь сражаться за отечество не руками, как мы, а своей душой. Ты любишь республику и отечество не меньше, чем мы.
- Прекрасная мысль, - улыбнулась сквозь слезы Порция. - Иди, муж, куда зовет тебя долг, а ты, Лициния, позаботься о нем, как мать, охраняй от невзгод…
- А кто охранит меня от самого себя? - вздохнул Брут. - Он не дает мне покоя: является наяву и в сновидениях, смотрит на меня с укором, угрожает окровавленными руками.
- Цезарь? Не думай о нем, муж мой!
Обхватив Брута за шею, Порция не могла от него оторваться. Рабыни увели ее. Она догнала мужа на пристани и, рыдая, говорила:
- Тяжелый жребий выпал нам на долю. Но меня утешает, что ты - республиканец. Иди же, куда ведет тебя Фатум, а я сумею перенести горе и, если понадобится, умереть за отечество.
Брут взошел на корабль и долго смотрел на жену, стоявшую на набережной.
…Прибыв в Афины, Брут стал готовиться к войне. Он привлек на свою сторону молодежь, изучавшую философию, в том числе и Горация, который стал его убежденным сторонником. В течение нескольких месяцев Брут создал восемь легионов из войска Помпея, рассеянного после Фарсалы по городам Фессалии, Македонии и островам Архипелага, захватил в Деметриаде склад оружия, приготовленного Цезарем для войны с парфянами, осадил в Аполлонии Гая Антония, назначенного правителем Македонии, и взял его в плен с войсками, не лишив однако знаков власти, хотя Цицерон, переписывавшийся с Брутом, советовал убить Гая Антония.
Размышляя, как поступить с братом Марка Антония, Брут спросил Горация, читавшего стихи лесбиянки Сапфо:
- Не казнить ли нам Гая Антония? Гораций, не задумываясь, ответил:
- Оставь его заложником. Боги одни знают, чем кончится борьба. Имея же у себя видного магистрата, можно в случае неудачи…
- Ты не веришь в наше дело? - с возмущением вскричал Брут. - Зачем же ты в таком случае присоединился ко мне?
Вмешалась Лициния, и Брут успокоился: она умела влиять на него, во-время отвлечь от беспокойных мыслей, начать беседу о борьбе, которая должна вывести Рим на путь свободы, величия и могущества. Так случилось и теперь.
- Не слушай, Марк Юний, поэта, который столько же разбирается в политике, как незрелая девочка, - сказала она. - Лучше обрати внимание на дела Кассия и Секста Помпея.
- Секста, сторонника сената?
- Не говори так, Марк Юний! Мы не знаем причин, заставивших Помпея примириться с сенатом. Может быть, это уловка, чтобы выиграть время? Может быть…
- Я не доверяю Сексту, - тихо вымолвил Брут, - а Кассия люблю и уважаю. Вместе с ним мы убили Цезаря, вместе решили продолжать борьбу и вместе умрем, если это понадобится. Что такое жизнь? Испытание богов или издевательство над человеком? Я думаю, что жизнь - глупая случайность, а зарождение новой жизни - преступление перед человечеством.
- Ты был иного мнения…
- Да, но чем больше я живу, тем больше вижу бесцельность существования сотен, тысяч, десятков и сотен тысяч людей…
- Ты мрачен, Марк Юний, - опечалилась Лициния. - Неужели призраки продолжают тебя тревожить?
Брут кивнул.
- Я обращался к Гекате, заклиная ее магическими формулами и знаками, однако богиня не помогла. Знаешь, мне иногда приходит в голову, что она бессильна.
- Ты много думаешь…
- Нельзя не думать, когда на плечах голова. Мне кажется, что эти призраки ниспосланы на меня жрецами, владеющими силой заклинаний, и нужно только найти жреца, умеющего снять заклятие.
Лициния молчала. Она жалела свободолюбивого мужа, истерзанного мыслями и сомнениями, возбуждаемого Цицероном.
Оратор писал, что убийство Цезаря не освободило отечество, наоборот - родина находится во власти честолюбцев, готовых решать силой оружия, кому быть властелином. "Не таких ли, как Цезарь? - ехидно добавлял Цицерон. - А может быть, больших, чем восточные деспоты, как, например, Митридат Эвпатор?"
Лициния знала содержание писем оратора. Она перечитывала их, отвечая Цицерону со слов Брута; иногда вождь республиканцев отвечал сам, но каждый раз советовался с нею, так ли выражена мысль, тот ли оборот и то ли слово употреблены им. Он избегал писать по-гречески и только изредка употреблял двустишия из Гомера, Гезиода, Эсхила и Эврипида, чтобы подчеркнуть мысль, облечь ее в нарядные одежды.
Кассий писал из Сирии, что собирает войска, упрекал Долабеллу, замучившего в Смирне двухдневными пытками Требония (Долабелла добивался получить у пего деньги), ругал Пансу, который, выступая в сенате, мешал ему, Кассию, получить проконсульство над Сирной и полномочия над Азией, Вифинией и Понтом.
"Консул Панса заявил Цицерону, что это предложение не нравится матери Кассия, его сестрам и Сервилии, - писал Кассий Бруту, - как будто политические дела находятся в зависимости от женщин. А если б это было и так, то может ли консул действовать в ущерб республике, ссылаясь на матрон? Уловка Пансы глупа, теперь я уверен, что консул враждебен республиканцам и не желает видеть их у власти. Цицерон пишет, что именно поэтому Панса не посылает тебе воинов и отговаривает молодежь служить под твоим начальствованием. Панса - явный цезарьянец!"
Брут ответил, что консул не страшен, молодежь имеет свою голову и поступает, как повелевает сердце, и закончил письмо такими словами: "Пусть Панса мешает - его старания смешны. Ко мне прибыли Мессала Корвин, сыновья Лукулла, Катета, Гортензия Гортала и Бибула. Жду еще сыновей всадников и плебеев, для которых слово свобода звучит как призыв к счастливой, радостной жизни. "Не лучше ли умереть свободным, - говорю я молодежи, - чем жить рабом? Если бы мой отец вздумал добиваться диадемы и поработить квиритов, я, не задумываясь, поразил бы его, как поразил Цезаря в сенате! Лучше не жить, чем быть сколько-нибудь ограниченным в свободе!" Молодежь хвалит меня за эти речи, только не нравятся мне двое: поэт Гораций Флакк, для которого поэзия, очевидно, важнее, чем благо отечества, и Мессала Корвин, в глазах которого часто вижу неискренность. Гораций безвреден, а Мессала, без сомнения, находится на моей стороне ради выгоды. Если это так, то боги покарают мужей, равнодушных к судьбам родины".
Читая эти письма, Лициния покачивала головою.
"Аристократическая молодежь! Разве она, гнилая, способна на доблестный подвиг? Только подлостью, хитростью, лицемерием, подкупом и продажностью идет она к своей цели. А если начальствовать над ней будет демагог и палач, подобный Милону, она превратится в толпу злодеев".
Она высказала свою мысль Бруту.
- Если республика изверилась в молодежи, - рассеянно вымолвил Брут, - одной и другой пора умирать.
X
Считая себя мстителем за Цезаря и защитником ветеранов от произвола аристократов, Антоний издевался над VII филиппикой Цицерона (знал о ней из писем друзей) и, кривляясь, повторял его слова: "Если нельзя жить свободным, должно умереть".
- И пусть умирает! - кричал он своему другу Барию, прозванному "винной бочкой" за способность пить очень много, который перечитывал дружественные письма Пансы и Гиртия. - Давно пора! Старый Харон соскучился по старому болтуну!
- Все это так, - прервал Варий, - но что ты намерен делать?
- Нужно сообщить легионам Децима, что я не желаю сражаться с ними, а хочу только наказать их вождя, убийцу Цезаря. Пошли расторопных людей в Мутину, пусть они обещаниями наград склонят воинов на мою сторону. Говори, что я готов отказаться от Цизальпинской Галлии, если взамен ее получу Трансальпийскую, сроком на пять лет.
- Ты уверен, что Цицерон согласится на это?
- Цицерон, Цицерон! - задыхаясь, выговорил Антоний. - Болтун, выживший из ума, желает войны, жаждет крови, чтобы получить власть. Хорошо, он получит войну и заплатит за нее своей старой, холодной кровью1 Впрочем, довольно об этом. Иди, Варий, и делай, что приказано.
Узнав, спустя три недели, что Цицерон настаивал объявить его врагом отечества и потерпел в этом неудачу, Антоний сказал Вентидию Бассу и Варию:
- Он предсказывает в VIII филиппике резню аристократов, если я приду к власти. Он жаждет нашей крови, - подчеркнул он, - чтобы некому было произвести резню. А вот и письма из Азии! - воскликнул он, выхватывая из рук раба связку навощенных дощечек. - Посмотрим, что пишут друзья.
Это были старые и новые письма, опоздавшие по неизвестной причине - обстоятельство, вызвавшее гнев Антония. Он позвал гонцов и бил их, приговаривая:
- Почему не прибыл вовремя? Вот тебе за это! А ты? Получай…
Он читал письма, сжимая кулаки: Брут готовился к борьбе, - республиканцы имели уже сильные войска, воодушевленные идеей освобождения отечества. Это была страшная угроза делу Цезаря, и Антоний понимал, что если он не отстоит новой формы правления, враги восторжествуют. Он был уверен, что Цицерон одобрит действия Брута.
Опасения Антония оправдались: письма из Рима говорили о новой филиппике Цицерона, о непримиримости оратора, об утверждении Брута правителем трех провинций и - что самое главное - об отмене законов Антония.
- Цицерон хочет войны. Пусть же будет война! - вскричал Антоний, ударив кулаком по столу. - Клянусь богами! - пока я жив - не уступлю, если бы даже Фатум готовил мне сотни неудач!