Хармион приказала воинам идти полосой, усаженной фруктовыми деревьями. По запаху зреющих плодов Атуя догадывалась, в какой они части сада. Ее несли небрежно: грубые руки обхватывали ноги и туловище, было неудобно, в животе появились боли. Она хотела крикнуть, - рука Хармион поспешно зажала ей рот. Атуя укусила руку, и Хармион, вскрикнув, хотела ударить девушку, но за кустами послышались голоса, и она отказалась от своего намерения.
У входа в царскую спальню Хармион остановилась, повелев воинам подождать, и поспешно вошла к Клеопатре.
У изголовья царского ложа стоял, нагнувшись, седобородый Олимп в длинной широкой одежде, в остроконечной шапке астролога с вышитыми на ней звездами; из-за пояса торчали у него дощечка писца и свиток папируса. Он покрывал розовой мазью рассеченную губу Клеопатры, Ирас бросала благовония на жертвенник Афродиты, и синеватый дымок струился вверх волнистой линией.
Царица говорила лекарю:
- Ты должен сделать, как я сказала… Потом она отойдет в черный Аменти, и Озирис решит, как поступить с ее душою… Что тебе? - обратилась она к Хармион. - Привела?
- Она здесь.
- Пусть подождет. Так ты говоришь, Олимп…
- Я говорю, великая царица, что святая земля Кем не видела еще того, что ты от меня требуешь… Неужели ты не боишься суда обитателя Запада и мучений в Аменти? Всюду о тебе говорят дурно, а в Канопской таберне я слышал…
- Что слышал, скажешь позже. Хармион, веди Атую.
- О, сжалься, царица, над нею! Твоя доброта… Клеопатра приподнялась на ложе.
- Еще слово, Олимп, и гнев мой…
Не договорила - воины внесли закутанную в пеплос девушку и, положив на ковер, развязывали ее.
- Сопротивлялась? - тихо спросила царица.
Хармион кивнула. Ирас, испуганно моргая, смотрела на Клеопатру и Хармион. Предчувствие страшного не покидало ее, и она пыталась угадать по лицам обеих, что замыслила царица и знает ли об этом Хармион. Но подруга, нисколько не волнуясь, выдержала ее взгляд, и успокоенная Ирас смотрела на Атую, которая, кряхтя и жмурясь, подымалась с пола.
- А, это ты, любовница Антония! - заговорила Клеопатра, как будто лишь сейчас увидела ее. - И беременная - возможно ли? Конечно, от него… Что молчишь, точно в рот воды набрала? А может быть, ты онемела? Скажи, какими сладкими словами и обещаниями ты сумела увлечь непостоянного Антония? Красотою? Но я красивее тебя. Юностью? Да, у меня нет ее. Что же ты молчишь? Отвечай царице, госпоже святой земли Кем, иначе я прикажу…
- Не знаю, о каком Антонии ты говоришь? Если о своем супруге, то разуверься…
- Ты еще лжешь, подлая развратница!
- Развратна та, кто любит многих, - смело ответила Атуя, - а я люблю одного, и ты не смеешь, царица, оскорблять меня.
- Молчи, блудница!
- Нет, не я блудница, а ты, осквернившая нашу святую землю непотребством. Вся твоя жизнь - насмешка над любовью, издевательство над женской добродетелью…
- Пусть воины выйдут, - свистящим шепотом сказала Клеопатра. - Разденьте эту тварь и кликните палача: пытка развяжет ей лживый язык.
Нагая, Атуя стояла перед царицей, сжимая обеими руками живот и повторяя:
- Меня, беременную, пытать? Меня пытать?..
- Назови его имя… Атуя молчала.
- А не назовешь, - продолжала с жестокой улыбкой Клеопатра, - я прикажу вскрыть тебе живот, чтобы узнать, на кого похож твой плод…
Распахнулась дверь: вошел косоглазый грек с орудиями пытки; в руках он держал костедробительные щипцы, длинные иглы, деревянные колодки, железные зажимы для рук и ног, а через плечо была у него перекинута веревка с узлами и петлями.
Атуя упала на колени. Ирас тихонько выскользнула из спальни.
- Вспомни, царица, как я служила тебе!
- Олимп, достаточно ли отточен нож для вскрытия живота?
Седобородый врач вынул из кипарисового ларца изогнутый нож, большим пальцем тронул лезвие и молча наклонил голову.
Атуя заломила в отчаянии руки.
- Пыток я не выдержу… Ты погубишь, царица, ребенка… О, сжалься над ним! Ведь ты мать, у тебя были дети…
- Назови его имя… Атуя молчала.
- Я знаю, кто он, - продолжала Клеопатра, - но я требую, чтобы ты созналась и раскаялась! Я должна уличить его… Говори. Не заставляй меня прибегнуть к пытке.
Атуя плакала.
- Мне надоели твой слезы… Человек, - обратилась она к палачу, - возьми эту тварь и заставь ее говорить. Палач схватил Атую за волосы и поставил на ноги, Он собирался заключить в колодку ее шею, но дверь распахнулась - на пороге стоял Антоний, а из-за спины его виднелась голова Эроса. Лицо Антония было гневно,
Клеопатра вскрикнула, закрыла глаза, губы ее дрожали.
- Что здесь делается? - услышала она голос Антония.
- Атуя, ты? Пытка? Прочь, злодей! - и Антоний ударил палача в зубы с такой силой, что тот отлетел от него на несколько шагов и ударился головой о стену. - И ты, Олимп?
Антоний вырвал из руки старика нож и, схватив его за бороду, шепнул: - Беги, иначе кровь твоя зальет этот ковер…
Ирас легкой тенью скользнула позади них и остановилась у треножника. Ни Клеопатра, ни Хармион не заметили ее отсутствия. Олимп бросился бежать, насколько позволяли его старые ноги, а палач, стеная и охая, подымался с пола. Лицо его было залито кровью.
Эрос тронул Антония за плечо.
- Я узнал этого человека, - шепнул он, указывая на палача. - Это Пиндар, вольноотпущенник Кассия.
- Не может быть! Пиндар получил деньги и…
- Господин мой, он разорился на скупке блудниц для порнеи и стал палачом…
- Удави его, - спокойно сказал Антоний, - он, наверно, болтает про старое…
- Да ты же сам, господин, повелел ехать ему в Александрию…
- Делай, как приказано.
Эрос ушел. Антоний повернулся к бесчувственной Атуе и поручил ее заботам девушек. Ирас принялась брызгать ей в лицо водой, Хармион - обмахивать опахалом. Вскоре Атуя открыла глаза, узнала Антония и протянула к нему руки.
Антоний не видел ее - повернувшись к Клеопатре, он говорил:
- Ты хотела отомстить мне, но боги святой земли Кем не с тобой, а со мною. Если бы ты убила ее, - взглянул он на Атую и, склонившись к ней, погладил ее лицо, - я не пожалел бы ни тебя, ни детей от тебя, ни Египта, ни подвластных ему земель! Я не хочу тебя видеть…
Клеопатра молчала, - глаза ее были закрыты. Казалось, она спала: лицо ее лучилось - неотразимая Красота и дивное Очарование невидимыми нитями тянулись к Антонию, и он чувствовал, как гнев утихает, безволие опутывает его душу, и сердце бьется сильнее и сильнее, покорное этой божественной Красоте.
Ирас коснулась его руки.
- Господин и царь, Атуя одета. Что прикажешь? Антоний очнулся, взглянул на девушку и, полуобняв ее, направился с ней к двери.
IV
Поручив Атую заботам Эроса, Антоний спросил:
- Где думаешь укрыть ее? Нужно спрятать от взоров соглядатаев, - я уверен, что Клеопатра будет искать ее.
- Господин мой, если у тебя есть время, то убедись сам, хорошо ли убежище для твоей возлюбленной. Надень рабскую одежду и следуй за нами…
- Ты не ответил на вопрос.
- Я укрою ее, господин мой, у Халидонии. Жена живет рядом с Нильской башней, у ворот Солнца, и если твоя милость…
- Я пойду с вами, - согласился Антоний, - нужно торопиться, иначе евнухи нас выследят…
Переодевшись, они встретились у дворцовых ворот. Здесь стояла гармамакса, крытая повозка о четырех колесах, и возница кормил сеном запряженных в нее мулов.
- О-гэ, друг, - толкнул его Эрос кулаком в бок. - Поедем?
Египтянин обернулся.
- Я тебя не знаю, - проворчал он. - Меня наняли отвезти труп за город и бросить его на съедение псам… Вот и дожидаюсь я, когда труп вынесут из дворца.
Антоний переглянулся с Эросом. Страшная догадка мелькнула у обоих.
- Кто тебя нанял? - спросил Антоний.
- Прислужницы царицы.
- Успокойся, друг. Ты отвезешь не труп, а живого человека,
- А куда ехать? Антоний подумал и решил:
- Отвезешь, куда я укажу.
Из ворот вышла Атуя, закутанная в пеплос, и Антоний помог ей взобраться на гармамаксу.
- А теперь - в путь.
Гармамакса выехала, сопровождаемая Антонием и Эросом, которые шагали по обеим сторонам ее, с оружием под плащами.
Не доезжая нескольких плетров до Нильской башни, белокаменной, возвышавшейся над белыми зданиями, гармамакса остановилась среди людной улицы. Рассчитавшись с возницей, Антоний пошел вслед за Атуей и Эросом.
У солнечных ворот, где возвышались два испещренных иероглифами обелиска в виде фаллусов, Эрос сказал:
- Видишь, господин мой, этот домик и сад? Здесь живет Халидония. Войдем?
Антоний колебался. Халидония… Как давно он ее не видел! Прошли годы с тех пор, как он отнял ее у Фульвии и она стала вольноотпущенницей. Он любил ее, а потом она надоела ему, как надоедали десятки и сотни женщин и девушек, ибо она не обладала тем, чего он искал у девушек, - солнечной красотой, радостью, страстным самоотречением, - и только у одной женщины он нашел это - у Клеопатры.
Вздохнув, он переступил порог дома. Перед ним стояла женщина и приветливо приглашала войти. Халидония? Возможно ли? Да, это была она. Как она пополнела! Он припоминал глаза прежней Халидонии и не мог вспомнить: такие ли, как теперь, были они тогда?
Он назвал себя, протянул ей руку. Растерялся, когда Халидония, вспыхнув, как девочка, опустилась перед ним на колени и целовала его руки.