Эрос оглядел дольщиков.
- А где живут ваши семьи?
- Став дольщиками, мы успели построить хижины, обзавестись птицей и свиньями.
- Хорошо. После Мерцедония вы станете опять колонами, с вами будут заключены договоры.
Дольщики хором благодарили его за милость, а старик с лопатой сказал, выпрямившись:
- Ты добр, господин наш, и снисходителен. Будь же таким и впредь… Его обступили Obaerati, получавшие плату натурой, и наемные батраки-должники, малоземельные хлебопашцы. Первые просили увеличить плату за труд, вторые - сбавить долги.
- Мы бьемся-бьемся, - говорили они, - работаем от восхода до заката, а семьи наши голодают. Будь милостив, господин, к беднякам!
- Госпожа обещала попросить тебя за нас.
- Она навестила наши семьи и йЪкляЗхась Юноной! Эрос послал раба за Халидонией и, когда она пришла, спросил ее:
- Ты обещала улучшить положение батраков?
- Обещала, - подтвердила Халидония. - Они живут, муж мой, очень плохо, и я…
Он не дал договорить ей и обратился к батракам:
- Что обещано госпожой - обещано мною. Прибавка одним и сбавка другим будут сделаны на одну треть.
Не слушая восклицаний благодарности, Эрос обошел декурии ремесленников, пахарей, виноградарей и пастухов, потребовав от сопровождавшего его виллика указывать на самых трудолюбивых рабов. Собрав их, он выделил каждому невольнику пекулий и несколько голов скота.
- Постарайтесь, чтоб эти неплодородные участки давали хороший урожай, - говорил он, - а удобрение - мое, - И обратился к виллику: - Мергеля у нас достаточно?
- Более чем нужно, - поклонившись, ответил виллик. - Господин может сам взглянуть на запасы мергеля, птичьего помета и других видов удобрения. Из иных запасов ты увидишь амфоры, наполненные вином и маслом, жирные окорока в коптильнях, бочки меду на пчельнике…
- Хорошо, - перебил Эрос - Я вижу твое старание и благодарю тебя за службу. Проси, чего хочешь…
- - Я не решаюсь, господин, - сказал виллик, целуя его руку.
- Я отпускаю тебя на волю и дарю тебе поле возле леса и домик, расположенный у пасеки…
Халидония толкнула его локтем.
Виллик упал на колени, схватив руку Эроса.
- Господин мой…
- Встань. Не забывай, что я только вольноотпущенник и был, как и ты, рабом.
Халидония, удивленная щедростью мужа, забросала его дома вопросами:
- Что с тобою? Почему ты даровал им столько милостей? Подумал ли ты, что мы обеднеем? А ты обещал мне хорошую жизнь, богатство и радости!
В ее восклицании послышался упрек, и Эрос нахмурился.
- Да ведь ты, жена, сама надавала им обещаний!
- Я не думала, что ты так расщедришься!
- Лучше дать больше, чем недодать!
- Воображаю, сколько бы ты отдал этому рабу, если бы я во-время не удержала тебя!
Эрос встал.
- Перестанешь ли ты? - запальчиво крикнул он. - Мне надоели, женщина, твои глупые причитания! Вспомни, что мы оба были рабами - ты да я! А тебе стало жаль клочка земли и небольшой хижины!.. Знаешь, почему я так поступаю? Во-первых, потому, что я, раб, сочувствую невольникам, считаю себя их братом, хотя и состою при особе могущественного триумвира. Я люблю Антония и уважаю за то, что он одинаково относится к рабу и вольноотпущеннику, к плебею и нобилю…
- Ложь! Он одинаково относится к красивой невольнице и к красивой вольноотпущеннице, к миловидной плебеянке и…
- Вторая причина моих милостей - возможная продажа этой виллы. Если Антоний уедет в Александрию, там он и останется - Клеопатра не выпустит его. Это не женщина, а паучиха. А мое место при господине. Твое же, Халидония, при мне. Теперь поняла?
Халидония не верила своим ушам: продать виллу, покинуть Италию! Со страхом смотрела она на Эроса, который равнодушно говорил о потере состояния, о возможном переселении в Египет. Сперва ей показалось, что это одни предположения, но стоило только вспомнить Антония, как мечты о жизни в Италии рассеивались. Клеопатра, которую она никогда не видела, решала их судьбу, разбивала домашний уют, тихую и мерную, как всплески ручья, жизнь.
Она заплакала - слезы катились по ее щекам; всхлипывая, она утирала их руками, а слезы лились, лились. И вдруг подняла голову:
- Муж мой, прости меня… Скажи, будешь ли всегда со мною, не оставишь меня?
- Как ты думаешь - зачем я намерен продать виллу? Да затем, чтобы взять тебя с собою… Может быть, ты хочешь остаться в Италии, жить тихой деревенской жизнью? Что ж, я тебя не принуждаю ехать со мною. Но ты не должна пенять на меня, если мы не увидимся долгие годы. Господин будет воевать, потом возвратится в Египет, а там начнется мирная жизнь, пока вновь не наступит война… Я уверен, что он не вернется к Октавии.
Халидония сказала:
- Пусть будет так. Когда ты думаешь продать виллу?
- Не я буду продавать, а ты с вилликом. Говорить об этом еще рано. А день отъезда в Египет неизвестен.
XIV
Лициния видела недовольство народа триумвирами. Хотя имущество во время гражданской войны было отнято у аристократов и всадников и разделено между бедняками, только крупные поместья и сокровища выдающейся знати, как, например, Помпея и Лукулла, попали в руки военных трибунов, центурионов и ветеранов, - все остальное досталось беднякам. Но в стране был произвол триумвиров, законы попирались, и популяры скорбели о родине, ставшей бесправной. Те, кто обогатился, стали гордыми, заносчивыми и чванливыми, превозносили Октавиана; многие разбогатевшие бедняки переняли у нобилей их привычки и наглое обращение с бедными.
Лициния удивлялась: содержатели таберн на больших дорогах, оружейники, продавцы металлов, недавно еще плебеи, имели виллы, покупали рабов, жили в роскоши. В муниципиях, куда Лициния ездила, чтобы вызвать беспорядки, самыми богатыми и уважаемыми были ветераны и темные дельцы, сумевшие нажиться во время кровавых войн. Зато батраки, ремесленники, торговцы и вольноотпущенники не получили ничего; они платили большие налоги, искали работу - торговля и ремесла приходили в упадок, а мелкие земледельцы, лишенные полей, становились колонами. Большинство неимущих стремилось в Рим, надеясь найти работу и зажить лучшей жизнью.
Лициния, присматривалась. Новый порядок разрушал Рим: жажда наживы любым путем (все пути считались честными), продажа рабов, проституция, всеобщая продажность… Лициния удивилась, увидев нескольких сенаторов и всадников, ставших гладиаторами.
Пораженная, она смотрела на мужей, которые некогда были магистратами, а теперь унижались перед жалкими ланистами, чтобы получить кусок хлеба.
- О, подлейшие времена в истории человечества, когда образованный гражданин с большим умственным кругозором должен подчиняться злодеям! - сказал сенатор, грубо оскорбленный ланистой за неловкий удар, который он нанес своему противнику.
- Увы, благородный друг! - вздохнул нобиль, готовясь отразить удар сенатора. - Или вовсе нет богов, на чью справедливость мы надеемся, или ход истории - дело темного случая. Но не может быть, что это так. Ты говоришь: "Подождем лучших времен". А уверен ли ты, что они наступят? Подумал ли ты, что ждать их придется, быть может, сотни лет?
- В таком случае не будем ждать и бросимся с Тарпейской скалы. Страшно? Тогда откроем себе жилы в лаватрине, и жизнь утечет незаметно…
Лициния поспешила уйти. Прежних богачей не стало, вместо них появились новые, и все лее положение неимущих не улучшилось. Почему? Она понимала, что раздача богатств и распределение земель были произведены неравномерно - больше получили те, кто ближе был к добыче, а те, кто стоял далеко, не смея протянуть Руку, удерживаемую законом, не получили ничего. Жадные руки грубо оттолкнули закон, попранный калигами, и получили, сколько хотели. А тот, кто выставил добычу на расхищение, получил больше всех.
"Нужно идти к обиженным", - подумала она и направилась к Понтию и двум-трем популярам, жившим в Субурре. На совещании было решено возбуждать народ на конциях и послать с этой же целью людей в муниципии.
На конциях Лициния говорила о благородстве и частности Секста Помпея, зная, что он любим Италией, и о бесправии граждан. - Секст Помпей, - кричала она, - заботится о своих подданных, он освободил даже рабов…
Радостные возгласы невольников заглушили ее слова. Она видела блестящие глаза, поднятые руки, слышала восклицания: "Слава Помпею!" - и продолжала, стараясь перекричать шум народа:
- …А что вам дали триумвиры? Боясь Секста Помпея, Октавиан готовит против него войну, собирает деньги, рассылая эдикты о платеже налогов. Он дерет с вас на одну, а две шкуры! Римский народ, слушай мои слова:! Выступи против чудовищ, прикрывшихся именем Юлия Цезаря и поработивших республику! Возьми в день ноябрьских ид статую Нептуна, предка Помпея, и неси ее - пусть конец Плебейских игр ознаменуется напоминанием всему Риму, что жив еще муж, стоящий за республику…
- Слава Помпею! - зашумела толпа. - Да здравствует сын Помпея Великого!
- Триумвиры скажут, - говорила Лициния, - что Секст Помпей морит голодом Рим. Но кто виноват в этом? Октавиан. Слышите - Октавцаи!
Подобные речи произносились и в комициях.
Лициния с нетерпением ожидала ноябрьских ид. Появление статуи Нептуна было встречено таким взрывом радости и рукоплесканий, такими восторженными криками, что Антоний и Октавиан растерялись. Они приказали не носить больше статуи Нептуна. Народ в ярости опрокинул; статуи триумвиров.
На форуме появился Октавиан и, подняв руку, собирался обратиться с речью к: народу.
- Вот он, враг римского парода! - крикнула Лициния. - Бейте его.