- Легионы требуют избрать нашего вождя консулом…
- …отменить проскрипцию против Антония и Лепида…
- Мы не пойдем против ветеранов Цезаря… Цицерон вскочил.
- Измена? - крикнул он. - Октавиан с бунтовщиками? Так ли это? О, боги! - обратил он глаза к Капитолию: - Слышите и видите, что происходит?
- Нужно ответить на требования посольства, - шепнул ему Фавоний.
- Голосуйте, - махнул рукой Цицерон и опустился в курульное кресло. Он был бледен, губы посинели, на лбу выступил пот.
Голосование оказалось не в пользу посольства, - центурионы и воины покидали курию с угрозами.
- Война, неужели война? - вскричал Фавоний. - Войск у нас много, а где они? Децим будет уничтожен, потому что Марк Брут и Кассий далеко, а Планк и Поллион не сумеют разбить легионы злодеев…
- Марк Туллий, ты ослеп! - насмешливо сказал старый сенатор. - Мальчишка перехитрил тебя, приняв сначала вид республиканца, а потом - цезарьянца.
- . Подлый демагог! - выговорил Цицерон, пытаясь подняться, но не мог, - странное бессилие овладело им, губы шептали молитву: оратор умолял богов о смерти.
Возвратившись домой, Цицерон принялся за работу: он писал сочинение, в котором доказывал, что смерть - не зло. Он хотел ободрить римлян, внушить им твердость, мужество и философское спокойствие к перенесению несчастий. Проповедуя смерть и презрение к жизни, он ссылался на Катона Утического, на Юбу, Петрея, Сципиона и других, которые предпочли небытие позорному существованию. Это была первая Тускулана, хотя и сочинения "Cato major sive de senectute" и "Laelius sive de amicitia" были кончены и он хотел просмотреть их после обработки Тироном, теперь было не время приниматься за них. Сперва нужно издать "Tusculanae quaestiones", которые утверждали самоубийство как спасение от зверств победителя.
- Сын мой, - сказал он Тирону, - обещай, что бы ни случилось со мной, опубликовать мои труды. Я стар, врагов у меня много, и одни боги знают, что ожидает меня.
- Не беспокойся, господин мой! Твои труды - достояние потомства. А жизнь - в руках Олимпа.
Октавиан двинулся на Рим и остановился у его стен, ожидая присоединения к нему африканского и сардинского легионов. Город сдался, вожди аристократов бежали. Но Цицерон и сенат остались.
Обняв на форуме мать и сестру, которых спрятали весталки от мести аристократов, Октавиан принес жертву Юпитеру Капитолийскому и вернулся из города к войскам.
Заставив сенат избрать себя и Квинта Педия консулами, а куриатные комиции утвердить свое усыновление, Октавиан приказал Педию внести законопредложение, а комициям утвердить закон о запрещении огня и воды убийцам Цезаря.
Ужас охватил Рим. Амнистия была уничтожена и заговорщики привлечены к суду, однако ни один из них не явился.
Вскоре стало известно, что Планк и Поллион сдали свои легионы Антонию и Лепиду, а войска Децима Брута перебежали на сторону Антония. Сам Децим был захвачен в Альпах варварами и казнен по приказанию Антония, хотя спас ему жизнь во время убийства Цезаря. В это же время в Рим пришло запоздалое известие о поражении, нанесенном Кассием Долабелле, и смерти его.
XII
Кассий, муж смелый, твердый и решительный, упорно боролся с Долабеллой, собиравшим дань с городов и снаряжавшим корабли при помощи родосцев, ликинцев и иных народов. Кассий тоже попытался получить корабли от Финикии, Родоса и Ликии, но это ему не удалось, и он принужден был выступить против Долабеллы с теми силами, какие имел. Морское сражение не дало ни одному из них преимуществ, и Кассий стал готовиться к новой битве. Он собирал корабли, нанимал людей, закупал оружие.
Напав на Долабеллу в море, Кассий разбил его, частью потопив корабли, а частью заставив их сдаться. Долабелла бежал. Он заперся в Лаодикее, надеясь на помощь Клеопатры, корабли которой ожидали попутного ветра, чтобы отплыть в Азию. И Кассий, опасаясь удара в тыл, решил кончить войну поскорее.
Подкупив центурионов, охранявших городские ворога, Кассий проник днем в Лаодикею, а за ним ворвались войска.
Шум и крики донеслись до площади, где Долабелла производил смотр легионам.
- Что там? - вскричал он, обратившись к друзьям. - Пусть телохранитель узнает, что случилось.
Вскоре телохранитель появился на площади. Он бежал, размахивая руками, и кричал:
- Беда, вождь, беда! Кассий в городе!
- Кассий?
Долабелла растерянно смотрел на легионариев, покидавших ряды и исчезавших в уличках. И вдруг, поняв, что все погибло и жить незачем, успокоился. Этот веселый кутила, любивший женщин и пиры, приказал телохранителю убить себя и подставил ему горло.
- Клянусь богами! - воскликнул Долабелла. - Вот что составляет доблесть мужа.
Получив смертельный удар, он упал, обливаясь кровью. Телохранитель отрубил ему голову, а потом вонзил себе кинжал в сердце.
…Смерть Долабеллы обрадовала Кассия Собрав легионы противника, он заставил их присягнуть себе. Торопясь покинуть Лаодикею, полководец ограбил храмы и казначейство, умертвил знатных людей, чтобы получить их имущество. А на горожан была наложена такая большая дань, что они стали нищими.
Когда Кассий покидал город, жители проклинали и оскорбляли его, а он ехал впереди легионов, равнодушный ко всему, думая об одержанной победе и захваченных богатствах.
"Все, что бы я ни делал, - думал он, - хорошо и необходимо для спасения республики. Мы должны разбить злодеев, посягающих на нее, стремящихся ее ниспровергнуть. И мы добьемся светлых дней, рассеяв мрак, окутывающий Рим".
Повернувшись к легату, ехавшему рядом с ним, Кассий сказал:
- Наша цель - жизнь, борьба и победа. А обернется к нам Фатум спиной - примем безропотно смерть.
И спросил, какой из враждебных городов самый богатый в Азии.
- Разве у нас недостаточно золота и серебра? - спросил легат.
- Для спасения республики нужны огромные средства, - сказал Кассий. - Но первым делом мы должны обезопасить себя с тыла, чтобы противник не двинул против нас своих кораблей…
- Самые богатые и враждебные нам государства - Родос и Ликия. Но в городе Родосе ты, господин, получил воспитание и греческое образование.
- И все-таки родина моя - Рим! - вскричал Кассий.
XIII
Объявив сенату, что он идет усмирить Антония и Лепида, Октавиан двинулся в поход, сказав на прощание Квинту Педию:
- Консул, поручаю тебе в мое отсутствие утвердить закон об уничтожении проскрипций против Антония и Лепида.
Педий испуганно заморгал глазами:
- Боюсь, консул, что сенат догадается о твоих намерениях.
- Делай, как приказано, - сената не боюсь, да и никто его не боится: он давно уже перестал быть нашим пугалом…
Октавиан шел на Бононию. Легионы весело шагали, распевая песни (Октавиан выплатил им из сокровищницы Сатурна часть серебра, завещанного Цезарем). Прислушиваясь, Октавиан переглядывался с Агриппой, ехавшим с ним рядом, и улыбался.
На привале воины беседовали.
- Песенка вождям понравилась, - говорил седой ветеран с носом, разрубленным мечом. - Гнилозубый смеялся, оборачивался к Красногубому…
- А что же тот? - спросил другой ветеран с бородой, похожей на мочалу.
- Красногубый даже не улыбнулся…
- Скромник! А попалась бы ему девчонка, как в песне поется, бьюсь об заклад на сестерции, которые звенят у меня, - не устоял бы!
- Клянусь Венерой, ты не знаешь его, - вмешался третий ветеран и, высморкавшись, вытер пальцы об одежду. - Сын Цезаря холоден, а такие песни любит. Красногубый же песен не любит, зато подавай ему девчонок…
Ветераны захохотали.
- Тише… Красногубый…
Подошел Агриппа и дружески заговорил с легионариями; он расспрашивал их, сыты ли они, не устали ли и как думают распорядиться деньгами.
Ветеран с бородой, похожей на мочалу, сказал:
- В Бононии будем тешиться с девчонками, которые падки до лакомств, а еще больше до денег. Молодая дорогого стоит, а старая и даром не нужна.
- Тратить деньги на лакомства, вино и девок безрассудно, - заметил Агриппа, но его уже обступили бородатые ветераны, посыпались шутки.
- А разве ты с сыном Цезаря зеваешь? Вспомни Этрурию!
- Не напорись на столетнюю старуху!
- Убегая, не покинь сына Цезаря, как тот раз!..
Агриппа засмеялся, вспомнив, как они в поисках ночных приключений отправились однажды из лагеря в небольшой городок и попали вместо лупанара в дом кожевника. Поднялся переполох. Агриппа бросился бежать.
Октавиан отстал (хромота подвела), и его окатили с верхнего этажа помоями.
- Хорошо еще, что помоями, - хохотали ветераны, держась за бога и за животы, - а могли бы…
Агриппа поспешил уйти, указав на знаменоносца, который нес древко с серебряным орлом.
- В путь, в путь! - крикнул Агриппа. - В когорты по местам!
Заиграла труба.
Старческий голос вывел первую строфу непристойной песни. Когорта подхватила, за ней вторая, третья и другие, кто-то свистнул, свист повторили, и песня покатилась, гремя и прыгая, как тяжелая повозка земледельца по неровным булыжникам.
- О-о-о!.. А-а-а! - взвизгивали легионарии, а на смену вскрикам, заглушая их и громыхая, мчалась грубая песня.