- Пожуй, пожуй, сердарка, враз все пройдет.
Рузмамед, впервые в жизни выпивший спиртное, захмелел сразу.
- Туркмены тоже стали, как петухи, - сказал он ни с того, ни с сего. - Сами лезут к Хива-хану в котел. Я тоже петух. Хан двести тилля дал, фирман привез, написал: "Будь, Рузмамед, моим юз-баши". Я обрадовался. Отец сказал: "Он тебя, как петуха, на зерно ловит. Но все равно тебе придется идти к нему, потому что зима холодная, половина людей умирать будет".
- Все мы люди, все мы человеки, - мрачно изрек Сергей. - Покупаемся и продаемся. Батрака барин покупает, барина - царь. Один за краюху хлеба работает, другой получает исправно. Аллакули-хан жалованье мне положил приличное, кость бы ему в горло, почему же мне не работать на него?! Тебя тоже не обидел,- Сергей ударил сердара по плечу.
- Меня не обидел, а другие туркмены плачут от хана, - сердито возразил Рузмамед. - Серкеры хана, как волки. Овец на базар пригнал - раису дай, беку дай, мулле дай, хану дай... Урюк собрал - тоже отдай... В ворота хивинские въехал - плати... Дорогой Сергей-джан, это наша земля - почему же я должен за все платить?! Хан мало дает, но много берет. Он хочет туркмен к себе в ханство, как в курятник, загнать. Тогда всех общиплет, а потом сожрет. Мы этого не желаем!
- Эка, брат, куда тебя понесло! - пьяно улыбаясь, обнял сердара Сергей. - Коль не хочешь быть в подчинении, то становись сам царем. Были у нас на Руси такие: Стенька Разин, Емелька Пугачев - все сгинули, кишка оказалась тонка. Попытайся, может тебе удастся, кость бы тебе в горло... А то вас, туркменов, много, а государя у вас нет. - Сергей налил гостю еще, и тот уже без оговорок выпил и, разжевав огурец, пообещал!
- Ай, ничего... Все равно Аллакули живот распорю я кишки выпущу...
Часа через два оба сникли. Татьяна вынесла матрас с подушками на айван, с помощью Меланьи уложила их спать.
X
На рассвете затрубили карнаи. Громовые раската призывно понеслись над городом, торопя воинов в доро гу. Татьяна разбудила Сергея, тот поднял Рузмамеда.
Спешно одевшись, друзья выпили по пиале крепкого чая и направились к коновязи. Сергей на минуту задержался, попрощаться с Татьяной. Обнимая, сожалел:
- Вот те на, даже не простились как следует. Как же ты нам дозволила набраться так? Убрала бы бутыль со стола - и все тут.
- У тебя уберешь, - возразила она. - Ну уж ладно, давай поцелую да иди, а то как бы твой хан не рассерчал. В переметную суму я все положила, что надо... Когда вернешься-то?
- А дьявол его знает. Может, через месяц, может, через год. Ясно одно - до Хорасана две недели пути, да столько же оттель. Ты шибко-то не скучай и не тревожь ся. Живой вернусь - меня ведь ухайдокать не так легко. Я и не в такие переделки попадал, а всегда живой выходил. А сейчас со мной тысяч двадцать ханского войска и десять пушек...
Очередной гром кожаных сартянских труб, прокатившийся над Хивой, поторопил Сергея.
- Ну, ладно, голубушка. Береги себя да с мехтеров скими бабами дружи, не серчай на них. Они хоть и злы на языки, но душой добрые.
Сергей еще раз крепко обнял жену и сбежал по лестнице во двор. Тут же они выехали за ворота и подались на южную окраину города, откуда доносились тяжелые вздохи карнаев.
Дорога на Хазарасп была запружена пешими и конными. Говор от тысяч голосов походил на шум Амударьи. Проводить своих мужей, сыновей и братьев вышел весь город.
Продвигаясь вдоль обочины, Рузмамед отыскал своих джигитов и остался с ними. Сергей проехал еще в полверсты и наконец увидел пушкарей. Десять пушек - при каждой, в зависимости от размера и веса, стояли по два, четыре, а у самой большой - шесть верблюдов. Впереди десять конных сотен, которыми командовал шейх-уль-ислам Кутбеддин-ходжа, и верблюжья артиллерия - замбуреки - под предводительством Ниязбаши-бия. Возле пушек вместе с русскими пушкарями сидели на обочине, держа коней в поводу, джигиты Кара-келя. Сам он, присев на корточки, спокойно посасывал кальян, словно не на войну выехал, з на базар. Егор с Васильком и еще человек сорок рабов, обученных пушечному делу, мочили в котелках сухари и грызли их, потому что позавтракать не успели.
Сергей слез с коня, поздоровался с Кара-келем и Егором за руку, с остальными кивком. Спросил слова ради:
- Все ли в порядке, Егор? Войлока взяли?
- Какие войлока? - не понял Саврасов.
- Ах ты, он не знает какие, - рассердился Сергей. - Не тебе ли я наказывал изрезать одну кибитку на колеса.
- Ох ты, мать честная! - спохватился Егор,- Ей богу, упустил совсем из виду!
- Ну так на горбу будешь тащить орудия, кость тебе в горло!
- Ай, ничего, - сплюнув, успокоил Кара-кель. - В Питняке или Хазараспе найдем войлок. На, покури немного.
Сергей поморщился, но взял кальян и затянулся разок-другой, присев рядом на траву
Вот уже солнце взошло, зазолотились верхушки тополей и крыши домов, но хан не спешил к своему войску Лишь когда оно поднялось высоко над крышами, тогда по растянувшемуся на целый фарсах ханскому войску прокатился волной гул, и все смолкли: это значило- Алакули-хан выехал из дворца и сейчас займет свое место в походном строю
Шествие началось после того, как луженые глотки глашатаев объявили о походе Вновь заревели трубы, и в их грохот вплелось тяжкое шествие многотысячной армии. Топот сапог и чарыков, цокот конских подков, скрежет колес - все слилось воедино В коротких пау зах громовых раскатов труб было слышно, как заливис то звенели сурнаи и гремели дойры рассыпая серебряный звон от сотрясения множества подвешенных к ним колец. Войско шло вдоль канала Палван-ата По его берегам стояли тысячи хивинцев, в почтении склонив головы и украдкой поглядывая, где же сам маградит Аллакули-хан?!
Хан находился в самой середине войска. Прогарцевали разряженные всадники с булавами, проехали бии и ясаулы, и вот, наконец, потянулись ханские кареты, украшенные серебром и золотом За ними засверкал бриллиантами и золотыми доспехами восседавший на белом арабском скакуне Аллакули-хан в густо-желтом халате и каракулевой шапке.
Он ехал медленно впереди высших сановников, среди которых были Кутбеддин-ходжа, Ниязбаши-бий и другие. За Хазараспом они займут место во главе боевых сотен, а пока составляли свиту повелителя...
Войско уходило все дальше и дальше от стен Хивы, все выше поднималась дорожная пыль, заслоняя горизонт и желтый диск солнца. Впереди простирались сотни фарсахов по Семи пескам Хорезма, по предгорьям Турк-мено-Хорасанских гор, по долинам Персии...
После привала в Хазараспе войско приняло привычный походный порядок. Аллакули-хан снял роскошные одежды и облачился в простой халат. Следуя его примеру, переоделись и все командующие. Бии и ясаулы заняли места впереди своих подразделений. А еще череа день, за Питняком, когда вошли в пески, нарушился и этот порядок. И одним из первых нарушил его сердар Рузмамед. Оставив свою сотню джигитов на попечение помощника, он нагнал пушкарей и весь день ехал в Сергеем и Кара-келем. Вскоре к пушкарям присоединились сыновья знатных сановников во главе с Рахимкули-торе. На привалах он ставил свой большой шатер, и слуги несли самые изысканные блюда. Из шатра неслись веселые голоса и смех. Стариков-биев это корежило. "Глупая молодежь не знает меры", - ворчали они. Больше других возмущался шейх-уль-ислам Кутбеддин-ходжа, и однажды подъехал к пушкарям. Начал о Рузмамеда:
- Это ты возглавляешь ашакских джигитов?
- Да, это мы, - подтвердил Рузмамед. И видя, как наливаются злобой глаза Кутбеддина, встревожился: - Ва алла, неужели что-то случилось?
- Пока ничего, но если ты будешь все время торчать у пушкарей, то твои джигиты забудут кто у них юз баши!
- Ай, не забудут. Они хорошо меня знают,- в тон шейх-уль-исламу заговорил Рузмамед, и лицо его, узкое, продолговатое, с раскосыми, рысьими глазами, посуровело.
- Повелеваю тебе, юз-баши, ехать со своими джиги тами! - выкрикнул Кутбеддин-ходжа,
- Ай, пообедаю, потом поеду...
- Что ты привязался к сердару, шейх, - не выдержал Сергей. - Чем он тебе досадил? Ты и со мной, и с Егором вон, и Васильком ни за что, ни про что обошелся как с собаками.
- Собаки вы и есть...
- Пошел вон, кость бы тебе в горло! - разразился бранью Сергей. - Спасу от тебя нет.
Шейх-уль-ислам хмыкнул, остановил коня и застыл в оцепенении - так подействовала на него брань пушкаря. Войско шло берегом Амударьи, а оскорбленный Кутбеддин стоял в стороне, пока не дождался золоченой ханской кареты, запряженной шестеркой серых лошадей. Увидев духовника недовольным и озабочен ным, Аллакули-хан пригласил его в карету. Кутбеддин-ходжа слез с коня, бросил поводья одному из слуг и, усаживаясь рядом с ханом, жалостливо сказал:
- Повелитель, до врага еще десять дней пути, но мне уже нанес удар твой невоспитанный топчи. Он обругал меня грязными словами, по-русски. Если и дальше так будет, то не пришлось бы мне раньше, чем мы войдем в Хорасан, вступить в войну с русскими пушкарями.
Хан вежливо улыбнулся:
- Кути-ходжа, ты давно уже вступил в войну с ними. Ты успел бросить их в зиндан и, говорят, чуть было не отправил в царство мертвых.
- Вы как всегда шутите, повелитель, - с той же обидой отозвался шейх-уль-ислам - Они достойны самой жестокой смерти, и только мастерство спасает их.
- Да, мой Кути, их спасает мастерство, - согласился хан - У них золотые руки, а золотом не разбрасываются... Ты стареешь, мой Кути... Нельзя простолюдинам показывать свою слабость. Шутку надо убивать шуткой, дерзкое слово -таким же дерзким словом, Поезжай, посмейся над пушкарями, иначе твои воины, глядя на тебя, поссорятся с урусами, а это нежелательно. Нельзя воевать в собственном стане, когда идешь сокрушать стан извечного врага.