И не знает Яша, захваченный волнующими видениями, что Архип Боголюбов был после драмы в предварилке переведен в харьковский каторжный централ и там сошел с ума. Не знает Яша, что Плеханов, который ораторствовал на Казанской площади, уже давно за границей; что подруга Юлии - Ольга, хотя и на свободе еще, но тоже скоро попадет за решетку; что Юлия по-прежнему тяжело больна и все равно из Петропавловки ее не выпустят; не знает он, что Юлия, как и Ольга, думает о нем, Яше, но сделать для него ничего не может, как ни пыталась.
И совсем не уложилось бы в возбужденной видениями голове Яши, что после убийства Александра II, совершенного по приговору тайной революционной организации "Народная воля", в императорской столице уже готовятся возвести на престол другого убежденного крепостника и душителя свободы - Александра III и новую революционную волну этот новый самодержец встретит страшным усилением полицейского режима во всей России.
"Чего хочешь, тому веришь" - эти слова Юлии Яша не раз вспоминал: не забылось даже то, по поводу чего они были сказаны. Это было в вечер накануне Казанской демонстрации, в сапожной артели студентов, Юлия верила в рабочих, рада была их участию в демонстрации и говорила: "Я горжусь, что завтра будем вместе".
И теперь Яша с надеждой спрашивал себя:
- Может, наши рабочие уже поднялись?..
Радужные видения Яши скоро рассеялись. Под вечер Паисий наконец зашел в камеру, и разговор с ним открыл Яше, как все обстоит на самом деле.
3
- Як тебе ненадолго наведался, - сказал Паисий. - Дела, знаешь, забот много всяких, с головой в них утопаешь. Ты-то как?
Яша смотрит на иеромонаха воспаленными глазами и ждет. Терпеливо ждет, что скажет тот дальше.
- Погода весьма неважная стоит, - говорит Паисий. - Протопили у тебя сегодня солдатики?
У Яши кружится голова, у него всегда так от сильного переживания, он все еще не пришел в себя. Но, пересиливая себя, он ждет, все ждет, что скажет Паисий, какие новости принес? Хоть раз порадовал бы за все время, сказал бы: ну, Яша, свобода пришла, это в ее честь колокола звонят, а вовсе не к обычной вечерне Паисий, стоя у окна в задумчивой позе, вторит звону с колокольни:
- Бам… бам… бам… Да, таковы дела…
И, ничего не сказав больше, направляется к двери. И прежде чем тот успевает постучать в нее, чтоб солдат из коридора отодвинул с той стороны засов, Яша хватает иеромонаха за рукав надетого поверх подрясника добротного овчинного полушубка.
- Стойте, отче! Что ж вы так ничего и не сказали?
В глазах Паисия вспыхивает совсем не деланное недоумение: чего хочет Яша? О чем с ним говорить-то?
А Яше недоумение иеромонаха кажется именно деланным, и он негодующе восклицает:
- Прячете все от меня, да? Скрываете, да? А я все и без вас знаю! Все про это знаю!
- Что ты знаешь?
- Слово и дело знаю, только не по-вашему, а по-другому совсем, такое слово и дело, какое в Питере сделали с царем, в которого бомбу…
- Да ты с ума спятил! - вскрикивает Паисий и бледнеет больше Яши. - Замолкни сейчас же! Чтоб тихо! Не то тебе будет, смотри!
- А что мне будет, отче, раз свобода пришла? Зачем ее замалчиваете, а все свой "бам" твердите? Не "бам", а да здравствует воля надо кричать!
- Сядь! - произнес иеромонах так резко, что Яша невольно опустился на койку. Паисий придвинул табурет и, едва не упираясь лбом в лоб, сказал: - Заблудший сын мой, раз и навсегда запомни: кричать о свободе можно, но это не возбраняется только там, где свобода желанная на самом деле есть, а где ее нет, там умным людям не стоит про нее даже и заикаться всуе. И слушай дальше, что скажу. Истинно христианское подчас принимается за крамолу, а законы божеские оборачиваются беззаконием. Так будь же умницей и лучше закрой на все глаза. Хоть этого я желал бы от тебя добиться. Думал я прежде из арестанта тебя вытащить, в монастырского послушника превратить и для того, признаюсь, тебя со всем у нас знакомил, по башням водил, и что под ними, показывал, и хранилище наших книг, и все прочее. Мне - так уж и быть, открою, - мне было дано на это разрешение от самого настоятеля, хотя он, признаться сказать, не очень-то разделял мои надежды. А я все делал, чтобы ты от мирской погибели в нашу обительскую тишину ушел, но, видно, не дал мне господь силы возобладать над твоим уразумением и волей. Но… опять же скажу, ты бы хоть пообещал сейчас по-умному себя повести. Оставайся при своем, но молчи! Тем паче же, говорю, сейчас!
Яша выслушал эту длинную речь, не глядя в серые выпуклые глаза иеромонаха, было совестно за него: можно ли так откровенно учить двуличию в человеческом поведении? Чтоб на словах - одно, на деле - другое. Ведь такая же подлость, как то "слово и дело", которое предлагал настоятель Мелетий!
- А верно, что убит царь? - спросил Яша, когда иеромонах умолк.
- Господи! - словно в испуге отшатнулся иеромонах. - Я ведь с тобой о чем сейчас говорил!
- Я слышал, - покивал Яша, - ну и как, отче, по царю бывшему панихида будет?
- Будет, завтра сам отец Мелетий отслужит и божественную заупокойную литургию и панихиду.
- Ага! Сам! И еще божественную! А по Некрасову не служили в Спасо-Каменском, ни того, ни другого не стали. И у вас, наверно, тоже? За царя - так да, а за человека, который в мир принес великие слова такие, за него ничего служить не сочли. А почему так? Это по-христиански будет?
- Ну довольно. - Паисий встал с табурета. - . Я все сказал и сделал, чтоб тебя уберечь, и да спасет тебя всевышний.
Он пошел к двери, сказал уже с порога:
- Прощай!
- Стойте, отче, дозвольте просьбу.
Не оборачиваясь, Паисий спросил:
- А о чем ты желаешь просить?
- Прогулки прошу. На прогулки выходить, хотя б даже под охраной солдата.
- Нет, - покачал головой Паисий и лица так и не показал Яше, видна была только его здоровенная спина и налитая толстая шея.
- Почему, отче? Поговорите с Мелетием.
- Сейчас и говорить нечего. Не разрешит он, знаю. И не проси даже!..
Паисий ушел, так и не обернувшись и не увидев, каким взглядом проводил его Яша.
4
В эту ночь Яша не сомкнул глаз. Все думал, думал…
Наутро Паисию донесли, что узник Потапов просится в церковь на панихиду. Иеромонах несколько удивился, но караульному солдату разрешил привести Яшу к началу молебна.
До весны по здешним местам было еще неблизко, на острове держались сильные холода, хотя уже стояла вторая половина марта, и солдат сам раздобыл для Яши какой-то старый, рваный бурнус, чтоб парень не мерз по пути к собору, да и в соборе не так-то тепло. Поди натопи такую громаду! Когда поднимались на паперть, солдат сказал шепотком под свист жгучего ледяного ветра:
- Велено крепко тебя охранять, так ты уж того, смотри!
Яша был хмур, сосредоточен, смотрел куда-то перед собой в одну точку. Вошли в собор. Тут Яша словно бы пришел в себя, невольно загляделся на поражающе богатый иконостас, который переливался многоцветьем серебра и золота, светился многочисленными ликами святых, изображенными на иконах.
Солдат подвел Яшу к стене в дальнем углу храма:
- Тут стоять будем.
Народу на молебствии необычно много - здесь и монахи, и "годовики", и почти вся караульная команда, и арестанты из тех, кто не болел, не ослаб вконец и смог прийти.
Опершись о стену, Яша слушает торжественное пение хора - идет то, что Паисий назвал божественной заупокойной по убиенному императору, виновнику - в глазах Яши - всех зол на земле. Служит заупокойную сам Мелетий, и Яше непонятно, как это архимандрит сам взялся в такой день смешить людей своим тонким бабьим голосом. Неужели все верят, что произошло великое несчастье для России; неужели люди остаются темны после таких подвигов в прошлом, умея и строить и украшать такие храмы, воздвигать такие крепости и все, что создано руками человека на земле.
Вдруг, перебивая эту мысль, входит в душу Яши и овладевает им воспоминание: "Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желанней, прекраснее - тернового венка". Где он это слышал и когда? Воспоминание заслоняет от Яши все, что происходит вокруг, и он не слышит даже песнопений хора и временами вплетающегося в него тонкого голоса Мелетия. Яше представляется - вот он лежит ночью на полу в сапожной и слышит, как за стенкой кто-то из обитателей артели говорит:
"Но это совсем не то, терновый венок - это покорство к страданиям, а не довольно ли страдать нам?"
А Юлия - да, то был ее голос - отвечает:
"Ничто в жизни не дается без борьбы, и сильнее времени, если оно такое трудное, как наше, может быть лишь одно: святая готовность идти на все, не зная страха и жалости, даже к самому себе. Наш Чернышевский за это пошел на каторгу и сидит уже который год в Сибири. Великий ум заточен!.."
- Ты крестись, клади поклоны, - врывается в раздумье Яши голос солдата. - Ты чего как сонный стоишь? Неможется тебе, что ли?
Нет, с Яшей происходило другое.