5
Иной может не поверить в истинность того, что произошло дальше в соборе, и потому (да еще из некоторых тактичных соображений, добавлю) обратимся к дошедшему до нас из давних архивов святейшего Синода подлинному документу.
На другой же день после заупокойного молебствия по случаю кончины Александра II архимандрит Мелетий послал в Петербург обер-прокурору Синода донесение, которое начиналось словами:
Секретно, 20 марта 1881 года.
Ваше высокопревосходительство, милостивый государь.
А в донесении, оно целиком касалось Якова Потапова и подробно излагало все его неблаговидное, на взгляд настоятеля, поведение, были такие строки:
…Когда получено было известие в Соловецком монастыре о печально грустной кончине государя императора Александра Николаевича и 19 марта была совершена божественная первая заупокойная литургия настоятелем с братиею соборне и после литургии панихида, при которой было все братство обители во храме, все годовые богомольцы, проживающие в обители, и военная команда и все арестанты, из числа коих приписанный крестьянин Яков Потапов, по выходе моем из алтаря, по окончании богослужения, среди храма подходит Потапов ко мне и говорит: "Теперь свобода", - и, замахнувшись, ударил меня по правому виску, в голову, но более не мог нанести дерзости, потому что сейчас же его задержали и караульный воин, и посторонние тут стоявшие люди и отвели его в свое место заключения.
О каковом поступке Потапова и дерзости его во храме в день 19 марта осмеливаюсь донести до вашего сведения и прошу ваше превосходительство довести до сведения высшей власти и как держать его под строгим надзором. Наставник его иеромонах Паисий почти отказывается ходить к нему для увещаний и нравоучения, потому что он вовсе не внимает его наставлениям; я решил впредь до дальнейшего распоряжения высшей власти держать его под строгим надзором в заключении и не водить в храм при богослужениях. О чем почтительнейше и доношу Вашему высокопревосходительству.
Вашего высокопревосходительства смиренный всегдашний богомолец, настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Мелетий.
Что же точно и что не точно в донесении уязвленного пощечиной архимандрита?
Точно, что была пощечина, но произошло все не совсем так, как изобразил это его высокопреподобие Мелетий в своем донесении.
Когда кончилась панихида и молящиеся двинулись к кованой двери, когда ее широко раскрыли, и в храм повалил метельный ветер со снегом, и все, выходя на паперть, на холод, торопливо надевали шапки, картузы и скуфьи, когда настоятель, довольный удачным молебном и пением хора, вышел из алтаря, Яша сказал своему солдату:
- Сейчас я… Вы не бойтесь!..
На середине храма Яша настиг Мелетия.
- Тебе чего надобно? - отшатнулся тот. - Где твоя охрана? Зачем по храму ходишь? Сейчас же марш в чулан обратно!
- У меня прошение…
- Не имеешь права вольно ходить, ты арестант!
- Но я же не каторжный, ваше преподобие… Я прислан был на поселение, а меня держат все время взаперти, как…
- Не рассуждать, сказано! Тебя еще не так надобно держать за нечестивость и вольнодумство твое! Столько времени в святой обители нашей пребываешь, а не усвоил даже, что архимандрит не просто преподобие, а высокопреподобие… Долой с дороги!
Одно только Яша сознавал ясно в эту минуту: перед ним стоит крепостник, тюремщик, человек, в точности напоминающий генерала Трепова; в день, когда Трепов появился в предварилке, у него было такое же красное мордастое лицо, как сейчас у Мелетия, и как смотрел тогда Трепов на худощавую фигуру Боголюбова, грозно поводя очами, так и Мелетий глядел сейчас на Яшу. А Яша уже терял голову, и, казалось ему, все происходит в точности как там было, во дворе предварилки. И слышался Яше даже гневный голос Трепова, еще тогда врезавшийся в память:
- Ты почему в шапке предо мной! Молчать! Шапку долой!
Яша и сам не понимает, что с ним происходит; в глазах двоится, и кажется, будто он стоит не на каменных плитах, которыми устлан пол храма, а на утоптанной арестантами дорожке двора предварилки, и на голове у него, у Яши, действительно сидит арестантская шапка, и невольным движением Яша тянется рукой к голове, и замечает: шапка-то у него в руке, и снял он ее давно, еще когда входил сюда.
- Это что такое? - негодует настоятель. - Где Паисий? Где начальник караула? Эй, солдат, взять этого!.. Прочь его!
- Отец настоятель, - словно бы сами произнесли губы Яши. - Дозвольте мне хотя бы прогулки. Не могу я больше. Я жизни все равно решусь!
- Прочь его, прочь! - слышится Яше в ответ яростный писк настоятеля; тот и ногами топает, и заходится весь в крике.
И тогда Яша размахнулся, и на всю огромную храмину разнесся треск от пощечины. Гулким эхом отозвались под каменными сводами вырвавшиеся у Яши слова:
- Это вам от Сермяги и от всех погибающих! Теперь я свободен!..
6
Наставник и воспитатель Александра III - сына казненного царя - Победоносцев, он же обер-прокурор Синода, пометил на донесении Мелетия, когда оно дошло из Соловков до Петербурга:
"Надо написать, чтоб держали его самым строгим образом в одиночной камере; прошу извещения, есть ли какие у него корреспонденции".
В июне того же года, когда на Соловках стояло лето, архимандрит Мелетий ответил на запрос из Синода:
В вашем отношении от 10 июня его 1881 года за № 136, которое мною получено, сказано об арестанте Потапове, если есть у него какая-либо корреспонденция, то доставить вашему высокопревосходительству об этом сведения. На каковой вопрос почтительнейше вам ответствую, что ему воспрещена всякая корреспонденция с начала помещения его в арестантском отделении, и потому ни он ни к кому не писал, и к нему не было писем ни от кого.
Об этой переписке были поставлены в известность шеф корпуса жандармов (им был уже не Дрентельн) и старый неизменный Кириллов, за время службы которого сменилось так много начальников III отделения. Да уже не было и самого III отделения; все, чем оно занималось вместе с корпусом жандармов, было передано в ведение нового департамента полиции при министерстве внутренних дел; сюда и перешел служить Кириллов и, казалось, еще сто лет ему жить и заниматься сыскными делами в государстве.
В столице все менялось, но не к лучшему, а к худшему. Тюрьмы были переполнены еще больше, чем прежде. И все равно Россия бунтовала с нарастающей силой.
Вечером в том же июне старый Кириллов встретил Анатолия Федоровича Кони на концерте в Летнем саду Дворянского собрания и сказал, весело щуря глаза:
- Видите, просвещенный вы наш метр и охранитель от всяческих нарушений порядка: тянется ниточка из давнего прошлого и никак не оборвется!
И Кириллов рассказал Анатолию Федоровичу о переписке обер-прокурора Синода с настоятелем Соловецкой обители по поводу Потапова.
- Помните? Это который флагом у собора года четыре назад размахивал. Совсем еще мальчишка был!
Кони в то время уже не состоял в должности судьи. Из-за оправдания Засулич, с чем был не согласен царь, Анатолию Федоровичу пришлось уйти в отставку; и графу Палену тоже не удалось удержаться на посту министра юстиции, он впал в немилость, как и Кони. Конечно, Анатолий Федорович помнил Потапова и все дело казанских демонстрантов; хорошо помнил он и то, как тогда просил графа Палена не раздувать это дело, а Потапова по несовершеннолетию определить в колонию малолетних правонарушителей под Петербургом.
- Разве не лучше было бы, если бы меня послушали? - сказал Кони Кириллову, когда они в антракте прохаживались по аллее Летнего сада. - Ведь совсем необязательно, я нахожу, применять грубую силу против тех, кто стремится к лучшему будущему России; вполне возможен другой путь.
- Знаете, - сказал Кириллов, - я сыщик и логикой общего развития не интересуюсь. Мое дело - тащить и не пущать. Но готов с вами согласиться в том единственном смысле, что народ наш дубинкой в конюшню не загонишь. У нас умеют, скажу я вам, бросать самого себя в пропасть.
- Да, это верно сказано, - заметил Кони.
- Вот видите? Могу и я сказать иногда что-то умное, - в шутку сказал Кириллов. - Я, батенька, больше скажу: этот Потапов, простой юнец низшего звания и без всякой образованности, являет нам собой пример, я бы сказал… эм… ах, черт возьми! Мелькнула было одна мысль, да вдруг пропала; как бесенок между ногами проскочил на молитве.
Кони подождал немного, давая возможность старой полицейской ищейке выйти из затруднения, но, так и не дождавшись, пока сработает засоренная память Кириллова, проговорил:
- Позвольте, помогу. Вы хотели, возможно, сказать, что пример Потапова и присных иже с ним дает нашему обществу пример светлого трагизма самопожертвования во имя жизни!
- Ну нет! - запротестовал Кириллов. - Революционера вы из меня не делайте. - Он остановился вдруг посреди аллеи и захохотал. - Ну, Анатолий Федорович, с вами опасно дело иметь… Эка вы загнули! Я имел в виду совсем другое.
- Что же?
- Я хотел сказать, что будь Потапов не низкого происхождения, а Мелетий соловецкий не особа духовного звания, то за публичную пощечину один мог бы вызвать другого на дуэль.
- Там и была дуэль, - заметил с улыбкой Кони. - Только особого рода.
- А именно?
Кони не захотел продолжать беседу с Кирилловым, не имело смысла разбираться в высоких материях со старым полицейским служакой, и, уже было откланявшись, Анатолий Федорович еще на минутку-две задержался, чтобы спросить:
- А что намечается, известно ли вам? Я о Потапове. Судить его будут теперь снова?