Евпраксия в дорожном плаще с откинутым капюшоном поднималась по лестнице и звала служанку. Немка вышла заспанная, терла кулаком правый глаз, левым же смотрела на хозяйку в недоумении.
Ехать? Да куда ж ехать на ночь глядя?
- Не сейчас, понятно: завтра на рассвете. Герцог мне дает провожатых до Штирии.
Помогая госпоже снять накидку, Паулина задала вопрос:
- А до Штирии этой далеко?
- День езды, не больше. Тетка моя проживает в замке Агмунд.
- Стало быть, жива?
- Герцог говорит, что жива. После смерти сына - бывшего короля Венгрии - без конца молится и уже построила два монастыря.
- Значит, при деньгах.
- Ну, само собой. Все-таки была королевой, а затем - королевой-матерью. Кое-что скопила, я думаю.
- А чего обретается не в Венгрии, а в Штирии?
- Потому что на троне ее недоброжелатель.
- М-да, - заметила Паулина, - у царей это вечная история.
Все свои пожитки собирали недолго, потому что пожитков было немного, и уже за полночь легли, но княжна никак не могла успокоиться, продолжала рассуждать вслух:
- Если тетя Настя меня не примет, то поеду дальше на Русь.
- Отчего же ей вашу светлость не принять? - отзывалась немка, откровенно зевая.
- Ну, во-первых, мы же не знакомы. Ведь ее отдали за венгерского принца лет за двадцать пять до того, как я появилась на свет. Во-вторых, может быть наслышана о моем разрыве с императором Генрихом.
- Если и наслышана - что с того? Вы не виноватые, это даже Папа Римский признал. Генрих - сущий дьявол. Кто с ним уживется?
- Ты не понимаешь! - восклицала Опракса. - Тетя Настя может защищать Генриха. Несмотря ни на что!
- Это почему?
- Потому что сын ее покойный был женат на ком - знаешь?
- Нет. На ком?
- На сестре Генриха!
- Господи, помилуй!
- То-то и оно. Тетя Настя, убегая из Венгрии от врагов, долго проживала при дворе императора. Не исключено, что немецкое ей теперь дороже, чем русское.
- Нет, ну все-таки вы - родная племянница, кровь одна течет в жилах. А сестра Генриха и он сам хоть и родичи ей, да не кровные.
- Я надеюсь тоже...
Помолчали. Паулина спросила:
- А сестра эта - стало быть, невестка вашей тетушке, - где сейчас живет?
- Знать не знаю, ведать не ведаю.
- С братом не дружна?
- Нет, по-моему. Он о ней всегда отзывался с пренебрежением. Говорил, что жадная и сластолюбивая... Впрочем, Генрих никого из сестер не жалует. И вообще никого не любит, кроме себя.
- Ой, ну в вашей-то светлости он души не чаял.
- Разве это любовь, Паулина? Если бы не чаял души, поступал бы иначе...
Задремали только под утро. А едва прокричали петухи и на башне замка герцога Австрийского протрубили в рог, надо было вставать. Неожиданно попрощаться с Опраксой прибыли Балдуин Лотарингский и его оруженосец Густав Верзила. Граф, сойдя с коня, поклонился ей и поцеловал руку. Улыбаясь, сказал:
Пожелайте же нам победы, несмотря на то что считаете наш Крестовый поход неправедным.
Евпраксия ответила, тяжело вздохнув:
Я желаю вам остаться живыми. Ни один Иерусалим не дороже жизни.
Молодой человек запальчиво произнес:
- Нет, напротив! Иерусалим превыше всего!
Евпраксия сморщила нос:
- Что ж, останемся каждый при своем. И не будем ссориться напоследок.
- Хорошо, не будем. Да хранит вас Господь в пути, сударыня, а Пречистая Дева Мария пусть дарует вам счастье.
- Благодарствую. Кланяйтесь брату от меня. Мы всегда относились друг к другу с нежностью. Если бы не Готфрид... то есть, я хотела сказать, если бы не герцог де Бульон, я бы никогда не выбралась из Италии. Вы меня спасли.
- Он и я были рады услужить вашей светлости...
В это время Густав с Паулиной обменивались шуточками, и украдкой, чтобы госпожа не увидела, немка поцеловала бургундца в щеку. Тот захохотал и сказал:
- Вот отнимем у сарацин Гроб Господень, завоюем Землю обетованную, и тебя выпишу в Иерусалим.
- Ой, да больно надо было! - с деланным пренебрежением покривилась служанка.
- Как, совсем не надо? - удивился Верзила.
- Ни на грош. Ваша милость на мне ведь не женится.
- А тебе обязательно надо, чтоб женился?
- Для серьезной жизни - конечно. А для пустяков - для чего ж выписывать? Пустяков и тут предостаточно.
- Вот неблагодарная! Я-то думал осчастливить тебя.
- Вы меня уже осчастливили. Дальше - не судьба.
Вскоре кавалеры вскочили в седла и умчались к своим войскам. Рыцари и волонтеры из Бургундии, Лотарингии, Швабии и Баварии двигались на юго-восток, чтобы влиться в армию крестоносцев, зимовавших на подступах к Константинополю. А княжна со служанкой и пятеркой всадников, посланных в сопровождение от Австрийского герцога, направлялись на юго-запад, через Венский Лес, в Штирию.
Лиственные рощи Венского Леса чем-то напоминали окрестности Киева. Так же поднимались вековые деревья, создавая зеленый шатер из крон, так же по краям тропы извивались, выходя из земли, мощные корявые корни, голосили птицы, а в траве можно было заметить рыжий лисий хвост. Евпраксия ехала, беспрестанно волнуясь: как воспримет ее появление тетя Настя, то есть Анастасия Ярославна, средняя дочь Ярослава Мудрого? Больше полувека тому назад принц Венгерский со своим братом скрылся от врагов в Киеве и обосновался при дворе великого князя. Здесь мадьяр и взял себе в жены юную русскую княжну. Ярослав Мудрый, сам женатый на шведской принцессе, всех своих детей оженил с иностранцами - греками, поляками, немцами, венграми, норвежцами и французами... Ксюша и подумала: перееду из Италии в Венгрию - все-таки намного ближе к Руси, к маме, к дому, так надежнее, и отправилась вместе со знакомыми крестоносцами...
Мысли госпожи прервала Паулина:
- Густав обещал, что меня выпишет в Иерусалим.
- Что? - переспросила Опракса. - Для чего? Когда?
- Ну, когда они завоюют Гроб Господень.
Наконец княжна посмотрела на служанку несколько испуганно:
- Но ведь он не женится!
Ясно, что не женится. Я и не поеду поэтому. Пошалили, и хватит. - На губах у немки появилась многозначительная улыбка.
Русская взглянула на нее с укоризной:
Вот ведь ненасытная! С кем не путалась только на моей памяти! Хуже кошки.
Та захмыкала:
Дело молодое, горячее. И природа требует.
За грехи Бог тебя накажет.
Нет, любовь не грех. Я с Верзилой встречалась по любви.
Ох, не знаю, не знаю. Как в такого влюбиться? Он ведь здоровее медведя. Может придавить ненароком.
- Не-ет, наоборот: ласковый и нежный. А огня мужского - на троих хватит. До сих пор всё во мне гудит, ни жива ни мертва, клянусь!
Евпраксия перекрестилась:
- Господи, спаси и помилуй! Что за речи мы ведем богомерзкие?
Паулина пожала плечами:
- Почему богомерзкие? Самые простые, житейские.
Замок Агмунд в красном свете заходящего солнца, с островерхими башенками, зубчатыми стенами, средь густой зелени листвы на горе, выглядел игрушечным. Ниже, под горой, извивалась река. Было слышно, как вращается с шумом, под напором воды, колесо мельницы. Замок приближался, становился крупнее, незаметно превращаясь из игрушки в громадину, подавлявшую своими размерами. Сердце у княжны билось где-то в горле.
Наконец оказались возле рва. Мост к воротам долго не опускали, недоверчиво спрашивая из сторожевой амбразуры: кто, зачем приехал? Люди от герцога Австрийского разъясняли внятно: прибыла племянница вашей госпожи, бывшая императрица, мы ее сопровождаем от Вены. Полчаса прошли в тягостном безмолвии, в ожидании участи. Слава Богу, механизм заскрипел, цепи побежали по желобкам, поднялась решетка, и повозка с Ксюшей застучала колесами по бревенчатому помосту.
Встретить путников вышел начальник охраны замка - седоватый мужчина с тусклой физиономией. Поклонившись коротко, он проговорил:
- Ваша светлость, милости прошу во дворец. Вас не ожидали, и ее королевское величество не готовы пока к приему. Выйдут чуть попозже. Не взыщите уж.
Евпраксия ответила:
- Как им будет угодно. Мне не к спеху.
Зал для трапез поражал отделкой из красного дерева, гобеленами уникальной работы и массивной резной мебелью. В вазе китайского фарфора благоухала сирень. От горящего камина подошла борзая собака, вытянула узкую длинную морду и опасливо понюхала край одежды Опраксы. Как-то боком заглянула в глаза, чуть пошевелила хвостом - неподъемным от нестриженой шерсти - и вернулась обратно в угол, на персидский ковер. Видимо, она была очень старой.
Ожидание длилось больше часа. Дверь открыли, и возник распорядитель замка, звавшийся сенешалем. Верткий, егозливый, больше походивший на учителя танцев, он склонился в затейливом реверансе и сказал, что ее величество скоро спустятся, сразу, как гарцуны накроют на стол. Замелькали слуги, сервируя вечернюю трапезу. Четверть часа спустя камергер объявил:
- Вдовствующая королева Венгрии в изгнании - ее величество Анастасо!
В зале появилась невысокая шестидесятисемилетняя дама в темном. Посмотрев на нее, Ксюша вспомнила виденную в детстве на стене собора Святой Софии в Киеве иконописную группу - Ярослав Мудрый с семейством; дети были отражены маловыразительно, но жена князя - шведка Ингигерда (в православном варианте - Ирина) - врезалась в память хорошо, четко: удлиненное аскетичное лицо с узкими, сжатыми губами. Тетя Настя походила на мать совершенно.
Встав, племянница поклонилась и произнесла по-немецки:
- Здравия желаю, ваше величество.