– Вы все меня знаете, – начал он. – Я – тот самый вредный старик, который никогда не треплет свою собаку по загривку и не заводит беседы с клиентами. Я вовсе не стремлюсь изменить о себе мнение. Сегодня я делаю исключение, но завтра вернусь к своему привычному молчанию. Ну, во-первых, мне чертовски лестно, что вы решили провести этот вечер в "Золотом якоре". Ведь ваши жалкие гроши можно было потратить более целесообразно. Отрадно, что даже в тяжёлые времена люди согласны раскошелиться на такую откровенную блажь, как театр. У вас был выбор, и он остановился на этой пыльной коробке. Благодарю.
Матросы в среднем ряду, которые были уже навеселе, подняли полупустые стаканы с пивом и завыли в один голос:
– Здоровья злому старику Гранту!
Том терпеливо выждал, пока первая волна веселья утихнет.
– B предыдущей жизни я забавлялся медициной, – продолжал он. – Итак, я возвращаюсь к заброшенному ремеслу. Заранее предупреждаю вас: не стройте иллюзий и не ждите чудес. Я просто шарлатан с кембриджским образованием. По понедельникам я работаю в боксёрском ринге. Вы наверняка слышали, что открылся новый клуб – "Леденцы и лошадки". Его владелец, всем известный капитан Кип, уговорил меня латать его молодцов после кровавых поединков. Со вторника по субботу я принимаю пациентов между десятью утра и полуднем. У меня нет ни малейшего желания увидеть ваши убогие лачуги изнутри. Лучше приносите свои недуги ко мне. Первый очный визит бесплатный. Я не обещаю, что смогу вас всех исцелить, но по крайней мере скажу честно, без обиняков, сколько вам осталось жить. Меня коробят медицинские небылицы, на которые все клюют. Я не собираюсь вас усыплять нудной лекцией, но воспаление среднего уха лечится не теплом, как вам испокон веков твердили, а холодом. От тепла воспаление только переходит в мозг. Знайте, что нет лучше способа снять боль в ухе, чем положить кубик замороженного спирта под язык. Не спите на левом боку, если у вас болит сердце, и на правом боку, если вас тревожит печень. Не наваливайте вес всего тела на слабые органы. Для тех, кто умеет читать, в моей таверне появилась новая достопримечательность под названием "Кембриджские записки". Это всего лишь доска, на которой я буду записывать полезные советы, как продлить и, быть может, обогатить ваши бессмысленные жизни. Помимо сухих медицинских фактов, там будут и цитаты знаменитых философов. Я даже толком не знаю, о чём сегодняшняя пьеса. Всем известно, что созидающие и разрушительные процессы начинаются со слова. Ведь слово предшествует материи. Я сам Библию редко открываю, но отчётливо помню первую строку: "Вначале было Слово". Как мало значения мы придаём словам! Но я своё высказал. Итак, представление начинается!
* * *
Когда свет погас, на сцену вышел юный Кромвель в сопровождении двух будущих цареубийц, Джона Брэдшоу и Томаса Гаррисона. Это было первой исторической неточностью. На самом деле мятежники познакомились только в зрелом возрасте, но Уинфилд, больше заинтересованный в поэтическом символизме, чем в исторической достоверности, решил сделать их друзьями детства. Ему казалось, что так будет внушительнее. Юноши спорили, где будет безопаснее переждать метель – в лесу или на пустынном берегу. Кип играл роль Брэдшоу, а Тоби Лангсдейл – Гаррисона. Первым заговорил Брэдшоу.
– Я всё это время отмечал дорогу. Каждые десять шагов я отрываю пуговицу от камзола и бросаю на землю. Они из меди и блестят при луне.
– Вот болван! – упрекнул его Кромвель. – Теперь ты не найдёшь свои пуговицы. Их давно замело снегом. Угораздило же меня попасть в компанию мудрецов! Мы точно три слепые мыши.
Последние слова Кромвеля служили намёком на трёх дворян-протестантов, которых казнила Мария Первая, получившая в народе прозвище Кровожадной Мэри. Зрители уловили мрачный юмор, если не сразу, то когда Уинфилд запел всем известную детскую частушку:
Three blind mice, three blind mice,
See how they run, see how they run.
Брэдшоу и Гаррисон дружно присоединились.
They all ran after the farmer’s wife,
Who cut off their tails with a carving knife,
Did you ever see such a thing in your life,
As three blind mice?
На сцену вышла Диана. Трудно было сказать, что именно она изображала. В сущности, она играла саму себя – разбойницу, волчицу, лесную богиню. На ней была серая накидка из мешковины, которая могла сойти и за мантию жрицы, и за волчью шкуру. Чёрные перчатки придавали рукам сходство с лапами дикого зверя. Устремив взор на жёлтую лампу, служившую луной, она пела на ломанном гаэльском под шведскую мелодию. Эта ария была совместным творением Ингрид и Бриджит, которые неожиданно проявили интерес к постановке.
Ян Лейвери играл на скрипке за кулисами, путая ноты. Даже его нелепый аккомпанемент не сбил Диану. Она продолжала петь ровно, глядя на лампу. Её голос оказался сильнее и более развитым, чем её тело.
Из-под серой накидки она достала топор, поднесла его к свету, чтобы все видели, и вдруг со всего размаху вонзила в ствол дерева. Этот смелый театральный жест заставил зрителей вздрогнуть. К счастью, лезвие топора было не слишком острым, а древесина оказалась мягкой. Диана отступила на несколько шагов и обратилась к трём ошeлoмлённым друзьям, уже на английском:
– Король Артур достал меч из камня. Кто из вас достанет топор из дерева, тот будет править Англией!
Гаррисон первым попытался высвободить топор, и ему это не удалось. За ним последовал Брэдшоу. На этот раз топор слегка пошевелился. Настала очередь Кромвеля. Как и следовало ожидать, ему достаточно было дотронуться до рукоятки – и лезвие само вышло из дерева. В эту же секунду раздались фанфары. Лесная богиня сбросила серую мантию, под которой оказалось узкое белое платье, сняла с шеи блестящий медальон и повесила его на шею Кромвеля. Великий пуританский лидер упал перед ней на колени, подняв топор над головой.
– Да здравствует Республика! – воскликнули его друзья в один голос.
Юный Кромвель отпраздновал свой триумф балладой "Виселица". В ней не было никакого упоминания о предстоящей революции, но Уинфилду нравилась мелодия, которую он сам сочинил.
Have you visited the gibbet on the haunted hill?
Dead man’s bones clank and dance though the air is still.
In the hallowed eye sockets merry lights still glow.
From his height he gazes at the wretched world below.
And you’ll feel a hint of terror running through your veins.
And you’ll know you’re in a country where high justice reigns!
Уинфилд пел, глядя на ту самую жёлтую лампу-луну, к которой несколько минут назад обращалась с песнью Диана. Изредка он бросал взгляд в публику. Почти все лица были ему знакомы. Он не знал всех зрителей по именам, но сталкивался с ними на улицах Бермондси. Мартин Коннолли привёл жену и шестеро детей. Чинное семейство занимало весь первый ряд. Двоюродные братья Тоби Лангсдейла пришли из Ротергайта. Жиль, французский моряк, друг Кипа, тоже явился на премьеру.
Из всей публики незнакомой Уинфилду была лишь одна женщина. Когда она пришла, все места были уже заняты, и ей пришлось пристроиться в углу таверны. Тем не менее, ей не удалось избежать враждебного любопытства окружающих. Было видно, что она не из местных. На ней было тёмное суконное платье, какие носят вдовы и гувернантки. Впрочем, то, из чего было пошито её платье, не имело особого значения. Она с таким же успехом могла явиться в пурпурном бархате. Её одежда была новой и чистой, и одно это вызывало негодование. Пуританская простота её платья только подчёркивала белизну её кожи. Оказывается, можно быть просто белокожей, а не бледной, стройной, но при этом не исхудавшей, мелкокостной, не будучи хрупкой. Каштановые волосы, в которых проблёскивали золотые и медные нити, были затянуты в узел на затылке и прикрыты блестящей чёрной сеткой. Можно было догадаться по выбившимся прядям, что эти волосы были пышные и непокорные. Между тем, в её внешности не было ничего сверхъестественного. Так, в сущности, и выглядят женщины, у которых есть возможность питаться три раза в день и спать не меньше восьми часов. Увы, большинство посетительниц таверны были лишены подобных привилегий. Они разглядывали незнакомку с завистью и злобой.
Её сопровождал мальчик лет одиннадцати или двенадцати, который то и дело кашлял, прикрываясь рукавом. Было видно, что он не приходился ей сыном. Она была слишком молода, чтобы иметь сына-подростка. Более того, в её отношении к нему не было ничего материнского. Иногда, когда у него начинался приступ кашля, она клала руку ему на голову и поглаживала волосы, но эти движения были бессмысленными, почти машинальными. Так хозяин поглаживает собаку.
Тем временем действие перенеслось на тридцать лет вперёд, в 1649 год. Кромвель и его друзья держали суд над королём Карлом Первым, которого играл мистер Лангсдейл. Пожилой трактирщик согласился на эту роль только для того, чтобы лишний раз пообщаться с любимым сыном. Ради такого события он даже вызубрил короткий монолог, в котором заявлял, что монарх не подлежит мирскому суду и что власть ему дана свыше. Цареубийцы глумились над ним и показали ему легендарный топор, под которым ему было суждено умереть. Брэдшоу и Гаррисон утащили злополучного короля за кулисы, а Кромвель остался на сцене, поглаживая лезвие топора.
Фон сменился зелёными ирландскими холмами. Ян Лейвери вышел из-за кулис и сыграл душераздирающий кельтский ламент. К нему присоединилась Бриджит и спела несколько куплетов на гаэльском. Они вместе оплакивали своих соотечественников, погибших во время осады Дрохеды.