К счастью, за исключением Мартина Коннелли и его семьи, среди публики не было ирландцев. Иначе автору пьесы было бы не сносить головы, так как его симпатии явно склонялись на сторону англичан. При всём при том, что Уинфилд возмущался отношением королевы Виктории к кельтским народам, он не считал вторжение Кромвеля в Ирландию таким уже варварским поступком. Для него это являлось очередной победой лорда-протектора. А то, что при этом погибло несколько тысяч ирландцев, было всего лишь побочной неприятностью.
Покорив Ирландию, Кромвель взялся за Шотландию. Эта военная кампания была уже не такой кровавой, как предыдущая. Кромвель не испытывал такой жгучей ненависти к шотландским пресвитерианцам, как к ирландским католикам. Кип и Тоби, облачённые в длинные мантии с капюшонами, изображали пресвитерианских министров, которых Кромвель убеждал порвать связь с английским троном.
Следующее действие происходило в Вестминстерском дворце, где новый парламент предложил Кромвелю корону. Кип и Тоби опять вышли на сцену, на этот раз в красных мантиях английских пэров. Кромвель гордо отказался от короны, ибо она являлась символом монархии, против которой он так рьяно сражался. Однако он сел на трон короля Эдуарда, который использовали для коронаций. Троном служило старое кресло Тома, в котором он провёл столько вечеров за книгами. Это было самое роскошное, самое царственное кресло во всей таверне. Вместо ажурного жезла лорд-протектор держал свой топор.
Уинфилд спел ещё один перл из республиканского канона. Торжественность момента требовала, чтобы он смотрел вверх, но его взгляд то и дело переносился на незнакомку в углу таверны. Она стояла на том же месте, положив руки на плечи мальчика. Уинфилд пытался угадать, нравилось ли ей представление или нет, но лицо женщины не выражало ни одобрения, ни пренебрежения.
Чувствовалось, что женщина интересовалась политикой. Интересно, на чьей она была стороне? Отождествляла ли она себя с тори или с либералами? Какую религию исповедовала? Была ли она католичкой, англиканкой, пресвитерианкой или пуританкой? Эти вопросы занимали Уинфилдa, пока он исполнял свою арию.
По крайней мере, у него хватило здравого смысла не встречаться с этой женщиной взглядом. Если бы он посмотрел ей в глаза, то точно бы запнулся. Он уже не помнил, когда последний раз так отвлекался на одного из зрителей.
Представление приближалось к концу. Каждый амбициозный лидер рано или поздно переживает поражение. Кромвель не был исключением. Он страдал от приступов лихорадки, и врачи ничем не могли ему помочь.
Когда Кромвель уже лежал на смертном одре, лесная богиня, впервые посетившая его сорок лет назад, вновь явилась к нему. Диане пришлось спеть традиционный похоронный гимн на музыку Генриха Пaрселя. Чувствовалось, что она через силу произносила эти слова, ибо они призывали к смирению, а эта добродетель давалась ей с трудом. Гаэльская баллада была ей ближе по духу, чем английский гимн. Она пела торопливо, приглушённым голосом:
In the midst of life we are in death:
Of whom may we seek for succor, but of thee,
O Lord, who for our sins art justly displeased?
Yet, O Lord God most holy, O Lord most mighty,
O holy and most merciful Savior,
Deliver us not into the bitter pains of eternal death.
Она сложила его руки на груди и положила между ними топор.
На этой ноте Уинфилд и закончил свой шедевр. Он не мог показать посмертную казнь Кромвеля хотя бы потому, что ему бы пришлось каким-то образом построить виселицу и найти нечто похожее на обезглавленный скелет. Он решил не вдаваться в детали экзекуции. Песня про виселицу, которую он спел в самом начале пьесы, служила достаточно веским намёком на то, что ожидало лорда-протектора после смерти.
И обличительный момент настал! Зрители почти одновременно повскакивали с мест. Уинфилд ещё ни разу не слышал, чтобы столько народу аплодировало в таком тесном помещении.
Том, наблюдавший за происходящим из-за стойки бара, огляделся с тревогой. Ему показалось, что крыша вот-вот рухнет. Он знал достаточно о гражданских войнах XVII века и о жизни Кромвеля, чтобы подметить грубые исторические неточности и даже мысленно составил список этих оплошностей, чтобы потом упрекнуть Уинфилда, но решил отложить критику до следующего дня. Как и все остальные, Том заметил даму с мальчиком. Том уже предвкушал приток респектабельных клиентов. Он уже представлял, как будет прислуживать мелким чиновникам и владельцам лавок. И всем этим он был обязан Уинфилду, чьи затеи он так часто высмеивал.
Он наполнил стаканы пивом и доставил их на подносе за кулисы.
– Подойдите сюда, – позвал он труппу. – Успешная премьера заслуживает достойный тост.
Актёры живо расхватали стаканы с подноса.
– Друзья, – начал Уинфилд, – я пью за вас всех. Три недели назад эта пьеса была всего лишь навязчивой мыслью в моей больной голове. И вы меня поддержали! Спасибо вам за то, что вы так безрассудно последовали за мной в XVII век. Дух Кромвеля полностью завладел мной. Быть может, в следующий раз я сыграю Гая Фокса. Знаю точно, это не последняя наша постановка. Выпьем за наш успех!
И он залпом опустошил стакан. Остальные актёры последовали его примеру.
Когда Уинфилд спустился обратно на землю, толпа уже почти полностью разошлась. Последние клиенты толпились у пивной стойки. Им прислуживала Ингрид. Бриджит и Диана, которые ещё не успели переодеться в рабочую одежду, снимали занавес. Том расставлял стулья на их привычные места.
Тоби Лангсдейл дёрнул Уинфилда за рукав и шепнул ему:
– Ну, как тебе эта особа?
– Не понял… О ком ты?
– Да брось придуриваться, Уин. Я же видел, как ты на неё пялился. Все на неё пялились. Наш Кип – редкий счастливчик.
– А при чём тут Кип?
– Ну как при чём? Это его женщина.
– Это Кип тебе так сказал?
– Да нет, я их собственными глазами видел. Они ушли вдвоём, под ручку. А больной мальчишка волочился за ними.
Уинфилд поднял пустой стакан.
– Молодец Кип! Так держать. Значит, он сегодня с нами в покер не играет?
– Похоже, что нет. Но кто его за это осудит? Дамочка его моложе эдак лет на двадцать. Хватает же наглости у некоторых.
– Не горюй, Тоби, ты тоже обнаглеешь к сорока пяти годам.
– Ну, до такого почтенного возраста ещё дожить надо. Ты же знаешь, что мужчины в моей семье долго не живут. Над нами висит проклятие. Не считая моего отца, Лангсдейлы до двадцати двух не дотягивают.
2
Ян Лейвери никак не мог угомониться в тот вечер. Он всё ещё был под впечатлением от женщины Кипа. Его друзья уже давно раздали карты и начали игру, а он всё бубнил.
– Одевается, как наставница, а пудрит нос, как шлюха. Вы видели, чтобы у рыжей была такая белая кожа? Ни пятнышка, ни веснушки. Говорю вам: она или нос пудрит, или волосы красит, или и то и другое. Я же родом из Ольстера и разбираюсь в рыжих. Она, наверное, из дорогих блудниц, которые одеваются, как леди, и скромно складывают ручки. Некоторые из них даже на арфе играют. И с какой стати Кипу отказывать себе в таком удовольствии, если достаток позволяет? А деньги у него есть, хоть ума не приложу, откуда. Не с лавки же вся эта прибыль. У него, наверное, волшебные карманы, которые сами по себе наполняются. На прошлой неделе он всех водил в боксёрский клуб. Так почему бы ему не завести элитную шлюху?
Тут вмешался Тоби Лангсдейл.
– Никакая она не шлюха. Я помню, Кип рассказывал мне про некую приятельницу, которая ходила по приютам, следила, чтобы в детской овсянке не было червей. Она… Как их там? Покровительница обездоленных. Точно! А видели больного мальчишку? Один из её подопечных, не иначе.
Ян перекрестился.
– Боже, спаси нас! Нам как раз не хватает покровительниц. Мне аж не по себе от этого прилива милосердия. На каждом углу дамочки в чёрном сукне пичкают тебя Словом Божьим. Только что-то я не заметил, чтобы Англия стала благочестивее.
Похоже, Ян задался целью испортить всем настроение. Друзья только собрались отметить успех, а ирландец начал сгонять тучи у всех над головой.
– А почему мы до сих пор о ней говорим? – спросил Уинфилд. – Что она сделала, чтобы заслужить столько внимания? Ну, пришла на представление, только и всего. Заплатила, как все.
– Нет, не как все, – сказал Тоби, подняв указательный палец. – Она заплатила целый шиллинг. Видно, у неё мелочи не было.
– Тем более! – воскликнул Уинфилд. – А ей даже места не досталось. Она всё представление простояла в углу.
Ян ещё больше разозлился.
– Почему ты её защищаешь?
– Да хотя бы потому, что она ничего дурного не сделала. И вообще, она – женщина Кипа, а Кип – мой друг.
Ян смёл карты на пол и вскочил на ноги.
– Так, значит, Кип тебе друг, а я – нет? В вашей шайке есть место только для троих. Меня ты в сторону отмёл, чтобы освободить место для Кипа. И правильно сделал! Кто я такой? Жалкий ирландский вор. Даже на скрипке толком пиликать не умею. Зато Кип приглашает дамочек, которые платят целый шиллинг за твою чёртову комедию. Я знаю эту породу. Милашки скучают и заводят любовников из грузчиков. Это же твоя мечта – лечь с богачкой, хоть на одну ночь! Поторопился ты с женитьбой, приятель. После такой славной комедии все богачки повиснут у тебя на шее. Твоя бедная ведьмочка загнётся от ревности.
Уинфилд слушал эту тираду невозмутимо, не отрывая глаза от карт. Когда Ян закончил, Уинфилд взглянул на него и заговорил до жути мягким, почти заискивающим голосом: