Мы увидели древний Тобольск. Площадь у пристани медово желтела свежестругаными клавишами мостовой, мягко, по-особому клацали и отзванивали подковы. Тобольск обрадовал нас десятком церквей и рубленым теремком театра, изукрашенного причудливым деревянным кружевом, фронтонами старинных зданий и кремлем на иртышском крутоярье. Он обрадовал нас встречей с тишиной, какой-то грустной мелодией зарастающих улочек. Да, да, было чуточку грустно, что над гудящим, плещущим Иртышом тихо уходит в прошлое древний город. Мы, волжские парни, ничего не знаем о нем, о прошлом, лишь то, что "на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой". Какие клады искал здесь Ермак, какие клады кроме воли и простора жаждала не закандаленная русская душа? Что она оставила здесь, что сотворила? Не здесь ли, на крутоярье Иртыша, Русь приобрела ту мощь и силу, что насквозь пробила азиатской материк и вошла в громовые раскаты Тихого океана? От дикого брега Иртыша на дикий брег океана…
Мы - часов пять, пока загружается наш "Усиевич", - бродим по дремотному кремлю, вдоль стен, под которыми вразброс, как на приступ, непролазно поднимаются лопухи и репейники. В них настоялась прошлогодняя сонь, пыльной ветошью свисает паутина. Трогаю ладонями эти неприступные литые стены, в которых спрессовались столетия России, и не пойму никак, кому отсюда грозил Петр, зачем заставил разбитых под Полтавой шведов возводить "Шведскую палату"? Может быть, нащупывал отсюда путь в Китай и в Индию? - "так смотрите же, иноземные купцы, какую мощь мы обрели".
Заглянули мы в церквушку, где негромко и задумчиво, в колеблющемся свете восковых свечей протекала всенощная.
То, что это всенощная, мы узнали от крепкотелой, налитой здоровьем темноглазой тобольчанки. Она размашисто осеняла себя крестными знаками, и столько в ней было плотского, женского, жизнелюбивого, что Басков удивленно спросил:
- Ты… ты в бога, что ли, веришь?
- Я?! - удивилась она. Открылись ровные белые зубы, и вздернулись в усмешке озорные губы. - Ребеночка мне надо… Ой-ой, как надо! На-до-о! - протянула, чуть гася смех, женщина и двинулась к церкви.
- Да разве у бога ребеночка просят? - выдохнул Басков. - Да в этой конторе сплошные миражи. Знай…
- Знаю! - озорно повела плечом смуглолицая сибирячка. - Ты же не полюбишь, забоисси… А вот тебя бы, - она толкнула Витьку плечом, - тебя бы, голубок, заласкала…
- По-го-ди! - протянул Басков.
- Некогда! - отрезала женщина.
- А мы - атеисты! - громко заявил Басков. - Ну, славяне, вперед! - И рванулся из кремля по булыжной мостовой.
На Иртыше нас слегка покачало, а на Оби разыгрался шторм. Нас вдруг обо что-то ударило, садануло наотмашь бортом. Но все крепко спали, и никого из пассажиров не обеспокоил крик и гвалт команды. Только с рассветом мы увидели себя в лесу. Прямо в лесу на полянке, среди огромных ветел и елей, и теснились они вокруг парохода, царапали ветками о палубу и дотрагивались мягкими лапами до иллюминаторов. Шторм загнал нас в тайгу. Весной Обь раскидывается в своей долине на двадцать - тридцать километров, а летом то, что было рекой, вновь станет лугами, полями, протоками, устьями рек и речушек.
Прошли мы мимо древних городов и крепостей, крохотных поселков, и чем дальше и глубже входили в Север, тем выше поднималось солнце, и почти не оставалось времени для ночи, а вскоре она и совсем исчезла. Над Обью, над тайгой тихо покоилась Белая Ночь, и я впервые почувствовал, что это Север, да, Север в незаходящем солнце, недосягаемо высоком, почти прозрачном небе, и это небо вбирает в себя все: потемневшие от зим срубы домов, изгороди вокруг деревенек и смоляно-черные лодки, что отдыхают на белом песке, и развешанные, словно уставшие, сети, и легкую дымку, что стелется над разбухшим болотом, и крик чаек над заросшими островами, тихие заводи проток, и утренние сырые туманы, что путаются и затихают в тальниках, и внезапно возникающий ветер, что врывается в сосняк и погудывает там, раскачивая стволы. Нет, я совсем не знаю Сибири и долго ее не узнаю не потому, что она велика, вовсе нет, просто здесь у людей другая осанка и твердая неторопливая походка, лица их покойны и дружелюбны, не суетятся они потому, что уверены в себе. Я еще не встретился с коренным до мозга сибиряком, мне так хотелось побыть с ним наедине, у старицы или у задремавшего озера, у костра после охоты или рыбалки, просто посмотреть, как он двигается, держит ружье или топор, весло или ложку. Бабка моя говорила, что она из Сибири, из-за Урала, а я никак не мог понять ее голодной тоски, того, что она до последних дней рвалась сюда, а почему? Она рассказывала мне, что Сибирь жестка, что она темна в самый светлый день, корява и молчалива, но она и добра, даже не добра, а щедра, и душа ее глубока и бездонна и никому не известна, что она оберегает в себе все русское, но не в кондовых избах из неохватных бревен, и не в медвежьей охоте, и не в деревянной, рубленой утвари то русское - нет! Моя темная бабка понимала начало начал - неистовую, языческую жажду земли, единоборства с нею, и эта жажда стоила и пота, и крови, и самой жизни, и была сладостна и горяча, ибо она созидаема. Я уже по-другому привыкаю к земле, и для меня она рождает хлеб и то, что должно охранять хлеб, - руды и нефть, топливо и камень, и во мне тоже разгорается неистовая жажда земли, только другой - не пахотной, а горной, подземельной, горячей и нутряной. Я знаю: то, что мы находим - мы отнимаем и никогда, никогда уже не возвращаем. Но от этого нам не грустно, это наша планета - дом, она нас породила, и мы должны сами сохранять себя. Только брать надо бережно и с умом, не выдирая, не разрывая на куски… Во мне невольно, незаметно, зарождается чувство простора, желание погрузиться в его глубины, но пока все это скупо во мне и сковано - я просто не принимаю людей, что враз приходят в восторг от нового места; просто оно должно растворяться во мне, так же, как я в нем.
Уже прошли Ханты-Мансийск, прошли Малый Атлым, Большой Атлым, река все ширится, раздвигает долину. Басков, улыбаясь, вглядывается в сорокаметровые обрывы, заглядывает в блокнотик, быстро ставит значки.
- Наш район начался, - объясняет он. - Не поняли? Здесь мы начнем работать. Видал - места высокие, до двухсот метров. И повыше. Здесь и начнем искать поднятие.
В Матлыме спрыгнули на берег, не заходя в тихий поселок, подошли к обрыву и увидели светлые, хорошо отмытые кварцевые пески.
- Атлымская толща! - палкой отгребает песок Басков. - Неогенные, третичные породы. Вот оно - поднятие! Леонид Иванович сам себе голову закружил - опорные скважины, конечно, дороги, но и геофизика тоже не мед - сотни тысяч. А съемка… съемка, брат, самое дешевое и эффективное. Пока они с геофизикой развернутся, мы тут наоткрываем структур, погоди!
- Современные наносы здесь, поди, до двухсот метров, - заметил я. - Как тут до структур доберешься?
- Правильно! - обрадовался Басков. - То в долинах их накопилось сотни метров, а на гривах, на водоразделах, чуешь? Вот мы на правобережье, где рельеф повыше, и будем ловить структуры. Шурфы бить. Ручное бурение до двадцати пяти - тридцати метров.
- Тридцать метров - это здорово! - согласился я с ним. - Только ведь не в любом месте пройдешь скважину, валунов и галечника полно.
- Вот! - прямо ликует Басков. - Понимаешь ты что-то, черт возьми! По аэрофотоснимкам выделяем зоны поднятий - они выражаются в рельефе, значит, где гряды, там близко к поверхности древние породы, мы доберемся до них ручным бурением, съемкой и отыщем эти поля, оконтурим структуру, и будь друг - бури, хоть нефть, хоть газ.
- Но поднятие может оказаться пустым - без газа! - вступился Юрка.
- Ну, наука сейчас снова прогнозирует тут и нефть, и газ! - ответил Басков.
За Малым Атлымом по правому борту простирался наш будущий район, и мы уже не спускались в свою клетку, а вглядывались пристально в берег, глубоко взрезанный множеством речек и ручьев. Видно было с парохода, как перевернуты, смяты, изогнуты пласты, как ритмично чередуется глина и песчаники, как все здесь сложно, сдвинуто и разорвано.
Басков объясняет нам свою методику поисков: тщательный осмотр всех обнажений, геологические маршруты и ручное бурение.
- Посмотрим! - грозится он кому-то. - Посмотрим, как забывать геологическую съемку.
- Круговерть! - решил Витька. - Каждый здесь мастер-самородок. Как в широком поле витязи собираются - кто силой бьет, кто умом, кто красотой да хитростью; силу свою тешат, а что дальше, когда настоящие дела подоспевают?
Глава третья
От самой Тюмени до Березова нас заливало светом. Днем и ночью. Прошли мы через два дождя да несколько туч. В Березово прибыли утром, в разгорающееся солнце. Сам поселок нисколько не напоминал грозный казацкий острожек, и когда месили по нему оттаявшую глину, то нигде не увидели ни вала, ни тына - просто небольшой поселок, по статусу даже не рабочий.
Мы пробирались окраинными улочками вдоль берега реки, спускались в овраги, падали на скользких крутых склонах и наконец дотащились до базы экспедиции. Она раскинулась на бугорке за тремя буераками. С северо-запада протекает река Вогулка, с юго-востока - Северная Сосьва, а Вайсова протока шириной в полтора километра соединяет поселок с Обью, до которой всего восемнадцать километров. Завязались здесь реки в крепкий гидрологический узел.