В экспедиции три вместительных дома, четыре маленьких и три сарая-склада. В одном из домов, оклеенном от завалинки до крыши плакатами и транспарантами, - контора. В другом - камералка и лаборатории, в третьем - общежитие, разделенное фанеркой на две половины, а домики разбиты на клетушки, куда по вечерам исчезает руководство. Рабочие и младший инженерно-технический персонал селятся в круглых полярных палатках, полученных от Папанина, когда тот директорствовал в Севморпути. Каждому палаточнику завхоз сбрасывал с чердака конторы две оленьи шкуры и спальный мешок. На пол палатки стелился лапник, за которым отправлялись в соседний лес, или мох, на них набрасывалась шкура. Второй шкурой можно было укрываться, бывшие в употреблении спальники, засаленные, как тракторный капот, не особенно хранили тепло. Шкуры линяли и на глазах лысели, и утром тот, кто укрывался, вылезая из палатки, долго не мог понять, на какого мохнорылого зверя он похож.
Старожилы сооружали в палатках топчаны, настилали полы, а стенки оклеивали газетами или обложками журналов, закаляли тело в морозе, а душу в борьбе с завхозом. Грузы застряли где-то за Уралом, баржи стоят в Тюмени, оборудование каплями капает воздушным путем. Нет гвоздей. Пришли гвозди - нет сапог. Завалили склады сапогами - нет труб. "Где трубы, останавливаем бурение!" Прибыли трубы - потеряли шланги. Все это называется организационными производственными трудностями, связанными с отдаленностью, поэтому никто не разрывает себя в клочья и не наживает инфаркты.
Экспедиция нам понравилась: из каждой комнаты валит табачный дым, гремит хохот, самому старшему начальнику сорок пять, а остальные как на подбор - от двадцати до тридцати, бодры, энергичны, демократичны, все на "ты". Таков стиль. И еще - почти все ходят в тельняшках и черных беретах. Когда мы их напялили на себя, то сразу же смешались с массой. Для полного стиля нам не хватало мушкетерских бородок, но мы с первого же дня прекратили скоблить подбородки, и у Витьки на щеках появилась рыжая щетина, а у Ивана потемнело над губой.
В одном из маленьких домиков с высокой трубой ютилась столовая. Там стояли два длинных стола от стены до стены, вдоль них - скамейки. В экспедиции летом деньги никому из сезонников не выдавали, а в бухгалтерии напечатали "боны" - карточки, где стояли число и год, но не было месяца. Почему-то здесь не завтракали, а выскакивали из-под шкур и, стряхнув шерсть, мчались на работу, зато обедать можно было с одиннадцати. Подходишь к раздаточному окошку, протягиваешь свою карточку, отрывают талончик и наливают трехлитровую миску борща, или лапши, или супу горохового.
- Кому добавки? - кричат из окна.
Подходишь за добавкой - опять полна миска. Половник у них трехлитровый. Те, кто дома привык к завтракам, в ужин подходили раза два за добавкой, чтобы впрок! И многие ошибались. Набьет себя первым, а на второе сил не хватает. Второе - гуляш с гречкой или пшенкой, или манкой, или просто каша без гуляша. И снова кричат:
- Кому добавки?
Подходишь - опять полна миска. Как лопатой кинут, горкой. На третье всегда подается коричневый компот из груш или свирепой крепости чай индийской заварки. Компот и чай выкушивается из пол-литровой стеклотары. В общем, такой столовой я никогда не видел и, наверное, не увижу. Меню вечное, но зато сытно, зато много - как раз для студентов и молодого растущего специалиста. За столом вперемежку - и главный геолог, и бухгалтер, плановик и прораб, рабочий третьего разряда, техник-геолог, радист и каюр. Столовая хороша еще тем, что со всего поселка она приманивает собак - вогульских и мансийских лаек, хотя они не все чистопородны к не отвечают всем требованиям знатоков, но их клубилось столько, что можно было выбирать, как в питомнике. Каждый присмотрел себе собачку и одну добавку второго относил ей.
Часто с банкой компота застаем в "котлопункте" начальника экспедиции Фишмана, носатого, черноголового, волосатого. У него отросла такая борода, что он выглядывал из нее, как из скворечника. Вертит во все стороны носом и быстро-быстро говорит - разобрать трудно, слова путаются в бороде и никак не могут выбраться. Фишман так погружен в дела экспедиции, до того рассеян, что на работу иногда появляется в разной обуви, на левой - черная сорокового размера туфля, а на правой - коричневый туристский ботинок. Единственный бритый мужчина в экспедиции и ее окрестностях - главный геолог Рудкевич. Он не только брит, не только в белоснежной сорочке и в галстуке, он ежедневно чистит штиблеты, и они одичало и вызывающе слепят из раскисшей грязи. И вообще, Рудкевич - явление, незаурядная личность среди чернобереточников, и каждый раз, видя его, приятно удивляешься: он появляется словно лорд - статный, осанистый, сдержанно улыбающийся. Фишман что-то жужжит из своей бороды, проглатывает и выплевывает слова, а Рудкевич сдержанно резюмирует, комментирует начальника, будто переводит с дельфиньего языка на человеческий.
- Яков Семеныч требует, чтобы к тридцатому мая все партии были готовы к выезду в поле, - переводит Рудкевич. - Он лично проверит каждого… И каждую мелочь. Ибо мелочей нет. - Начальники партий молча слушают. Фишман, разбежавшись, несется рысью, совсем слов не разобрать, а Рудкевич переводит: - График составлен, первой высаживается Черногорская партия, затем Обская. Никто без очереди не пролезет.
- Поняли?! - внятно и властно вдруг спросил Фишман.
- Поняли! - хором ответили начальники.
- И чтоб каждый медосмотр прошел, - совершенно отчетливо произнес Фишман. - Нечего грыжи и ревматизмы в поле таскать.
- Яков Семеныч, с обувью плохо - кирзачи! Больше месяца не держатся в лесу да по болоту. Резиновых бы хоть немного, - молит начальник партии.
Фишман что-то быстро и резко сказал, Рудкевич даже не перевел.
- Понятно! - ответил начальник партии. - А где взять? По такому адресу я рабочего не пошлю.
Опять резкая короткая фраза.
- Так бы и сказал, - умолкает начальник.
- Мне бы денег, Яков Семеныч! - поднялся Басков. Фишман что-то бормотнул в бороду. - Да немного - тысяч десять на первое время.
- Хватит и семи, - перевел Рудкевич.
Фишман отомкнул сейф, бросил на стол семь пачек.
- Пиши расписку, - внятно сказал Фишман. - Я же разрешил в партии брать охотников. Их оформляйте рабочими, пусть рыбу ловят, зверя бьют… - закончил Фишман, а Рудкевич добавил: - На каждую партию оформлено по две лицензии на лося. Ловите и бейте, а тушенки со склада не получите.
- Тушенка, масло и борщи - все это транспорт. Очень дорого, - произнес Фишман.
Фишман и Рудкевич чем-то похожи друг на друга. И одного без другого невозможно представить, хотя Фишман - типичный технократ, мыслит трезво, руководствуется инженерным расчетом и остается рационалистом, а Рудкевич более мягок, тонок, более доступен, что ли. Хотя оба они геологи-поисковики, но Рудкевич более интеллигентен, эрудирован и элегантен. Фишман проводит техническую линию, зажимает деньги и кадры, бьется, чтобы уменьшить себестоимость и затраты, экономит на всем, чтобы сохранить фонды, урезает сметы, портит кровь себе и начальникам партий. Рудкевич создает геологическую позицию, имеет дело лишь со старшими геологами партий, прогнозирует и направляет поиск, разрабатывает методики, вырывает деньги и кадры у Фишмана, а сэкономленное и собранное по крохам пускает на исследования. Так у них и крутится: уезжает в Москву Фишман, начальником остается Рудкевич, оснащает лаборатории новыми приборами, переманивает из других организаций специалистов, переставляет кадры и пересматривает объемы работ. Уезжает Рудкевич, Фишман садится за геологию, из лаборатории выгоняет всех в "поле", находит пути к сокращению и уплотняет кадры. Москва знает обоих хорошо, и когда экспедиция не выполняет финансовый план, Фишмана переводят главным геологом, а Рудкевича - начальником, а когда Рудкевич не выполняет геологическое задание уже будучи начальником, то вновь ставят Фишмана. Каждый из них уже по два или три раза побывал и в той и в другой должности, они знают друг друга до молекулы, доверяют, уважают и дорожат друг другом. Оба они кандидаты наук, оба преферансисты, но один любит Дебюсси, а другой - Грига, у одного жена - начальник отдела кадров, а у другого - геологического отдела. Так что Москва может спать спокойно: план будет, фонды сохранятся, геологическая позиция создана!
- Перед тобой, Николай, - похлопал Рудкевич Баскова по плечу, - поставлена сверхзадача. Геологической съемкой отыскать поднятия. Утвердить наш метод, наш стиль. Дерзай!
Так как наш начальник умеет искушать и обаятельно улыбаться, то ему ничего не стоило в течение трех дней получить оборудование, а на четвертый поставить к причалу на заправку стопятидесятисильный катер. Фишману импонирует Басков своей хваткой, и он, не глядя, подписывает накладные, по которым мы получаем палатки, надувные лодки, карабины, ракеты, рацию и медикаменты.
В партии, чтобы выполнить задание, необходимы старший геолог, два начальника отряда, три прораба, три геолога и пять-шесть техников. Ну и, конечно, пятнадцать - двадцать рабочих - в маршруты, на проходку шурфов и скважин, а также каюры-конюхи, лодочники-мотористы, радист и завхоз. Все они обоснованы в проекте, утверждены сметой, и на них экспедиция спустила фонд зарплаты. Но кадров нет.
О том, как Басков укомплектовывал партию, можно было бы написать целую книгу. И началась бы она с того момента, когда Басков месяца за три до описываемых событий нашел в Москве молодого радиста Гошу, только что демобилизовавшегося из армии.
- Хочешь заработать? - без предисловий спросил его Басков.
- После дембиля я, - улыбается Гоша, - как не хочу! В плавание собираюсь, а через год проектирую жениться!