А толпа вторит:
- На фонарь его!
В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.
Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; Жильбер понял, что булочник невиновен, и пытается его защитить.
Тогда толпа увлекает с собой и жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.
В это время Вебер, посланный королевой, добрался до площади Парижской Богоматери и узнал Жильбера.
Мы уже видели, что, вскоре после того как Вебер ушел, из дистрикта прибыли комиссары и повели злосчастного булочника в ратушу.
Обвиняемый, комиссары дистрикта, раздраженная чернь - все толпой ввалились в здание ратуши, а площадь перед ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому мятежу и отомстить за все свои беды любому, кого обвинят в причастности к общей беде.
Едва злополучный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях ратуши, как толпа взревела с новой силой.
Собравшимся на площади казалось, что они выпустили из рук свою жертву.
Мрачные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:
- Он морит нас голодом, ему за это платит двор! Вот почему его хотят спасти.
И эти слова "Морит голодом! Морит голодом!" пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.
Как назло, в этот очень ранний час ни одного из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайета - в ратуше не было.
И шнырявшие в толпе подстрекатели хорошо это знали.
Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы - в оглушительные завывания.
Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и проникли в зал, где под защитой Жильбера находился бедняга-булочник.
Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, в день выпекал до десяти партий хлеба, а когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; желая поскорее обслужить своих покупателей, он использовал печь соседнего с ним кондитера: сушил в ней дрова.
Все показания сводились к тому, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.
Однако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: "Он морит нас голодом!" - и требовать смерти виновному.
Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону от импровизированного судилища, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа и хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… В глазах его застыло отчаяние, в горле застрял стон! И вот его накрыла волна, поглотила бездна!
Теперь спасти его было невозможно.
Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.
Теперь он просит не жизни, но смерти!..
Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?
В одну секунду голову несчастного Франсуа отделили от туловища и надели на пику.
Услышав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!
Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а сегодня уже двадцать первое!
- Ах, Бийо, Бийо! - прошептал Жильбер, бросаясь вон из зала. - Какое для тебя счастье, что ты уехал из Парижа!
Он пересек Гревскую площадь и шел вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.
Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку клочок бумаги, прижал палец к губам и пошел прочь, к архиепископству.
Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то рыночная торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:
- Да это же наш дорогой Мирабо!
- Да здравствует Мирабо! - сейчас же подхватила сотня голосов. - Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!
И последние ряды тех, кто следовал за головой злосчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; до входа в архиепископство он дошел в сопровождении огромной вопящей толпы.
Это в самом деле был Мирабо. По пути на заседание Собрания он встретил Жильбера и передал ему записку, которую перед тем написал за стойкой в винной лавке и предполагал послать доктору домой.
XXVI
ВЫГОДА, КОТОРУЮ МОЖНО ПОЛУЧИТЬ ОТ ОТРУБЛЕННОЙ ГОЛОВЫ
Жильбер торопливо пробежал глазами записку, которую сунул ему Мирабо, потом еще раз внимательно ее перечитал, положил в карман кафтана и, подозвав фиакр, приказал отвезти его в Тюильри.
Прибыв туда, он обнаружил, что все ворота заперты, а стража усилена по приказу генерала де Лафайета: узнав, что в Париже начались беспорядки, тот прежде всего позаботился о безопасности короля и королевы, а затем отправился к месту предполагаемых волнений.
Жильбера узнал привратник у входа с улицы Эшель и пропустил во дворец.
Едва увидев Жильбера, г-жа Кампан, получившая приказание королевы, пошла ему навстречу и немедленно проводила к ее величеству. Вебер по приказанию королевы снова отправился узнать, что происходит.
При виде Жильбера королева вскрикнула.
Сюртук и жабо доктора были в некоторых местах порваны во время борьбы, которую ему пришлось выдержать, отстаивая несчастного Франсуа; рубашка была испачкана кровью.
- Ваше величество, - обратился Жильбер к королеве, - прошу меня простить за то, что я явился к вам в таком виде: но я и так против воли задержался и не хотел заставлять вас ждать еще дольше.
- А что с этим несчастным, господин Жильбер?
- Мертв, ваше величество! Он был убит, растерзан в клочья.
- В чем же его вина?
- Он невиновен, ваше величество.
- Ах, сударь, вот плоды вашей революции! Перевешав знатных господ, чиновников, гвардейцев, они взялись друг за друга; неужели нет никакой возможности наказать убийц?
- Мы постараемся это сделать, ваше величество; но лучше было бы предупредить новые убийства, нежели наказывать убийц.
- Как же этого добиться, Боже мой?! И король и я только этого и желаем.
- Ваше величество, все эти несчастья происходят от глубокого недоверия народа к представителям власти: поставьте во главе правительства людей, пользующихся доверием народа, и ничего подобного никогда не повторится.
- Ода, да! Господина де Мирабо и господина де Лафайета, не так ли?
- Я думал, что королева послала за мной, желая сообщить, что она добилась от короля согласия на предложенную мною комбинацию.
- Прежде всего, доктор, вы впадаете в серьезное заблуждение, что, впрочем, происходит не с вами одним, - возразила Мария Антуанетта. - Вы думаете, что я имею влияние на короля? Вы полагаете, что король следует моим советам? Ошибаетесь: если кто и имеет на короля влияние, так это мадам Елизавета, а не я; а доказательством этому служит то обстоятельство, что еще вчера он отправил с поручением одного из моих приближенных, господина де Шарни, а я даже не знаю, ни куда, ни с какой целью тот поехал.
- Однако если бы королева соблаговолила преодолеть свое отвращение к господину де Мирабо, я ручаюсь, что король согласился бы сделать то, что я предлагаю.
- Уж не собираетесь ли вы, господин Жильбер, уверить меня в том, - с живостью спросила Мария Антуанетта, - что мое отвращение не имеет оснований?
- В политике, ваше величество, не должно быть ни симпатий, ни антипатий; она должна опираться либо на принципы, либо на комбинации интересов, и я должен заметить вашему величеству, что, к стыду человечества, комбинации интересов несравненно надежнее отношений, основанных на соблюдении принципов.
- Доктор! Неужели вы всерьез полагаете, что я должна довериться тому человеку, которому мы обязаны событиями пятого и шестого октября, и заключить договор с оратором, публично оскорблявшим меня с трибуны?
- Ваше величество! Поверьте, что господин де Мирабо не виноват в том, что произошло пятого и шестого октября. Всему виной голод, неурожай, нищета - они послужили причиной событий, развернувшихся днем; а ночью завершила начатое ими дело мощная, таинственная, грозная длань… Может статься, придет такой день, когда мне самому придется защитить вас от нее и сразиться с этой темной силой, преследующей не только вас, но и вообще всех коронованных особ; эта сила угрожает не только французскому трону, но всем земным тронам! Ваше величество! Я имею честь положить свою жизнь к вашим ногам и к ногам короля, и это так же верно, как то, что господин де Мирабо не причастен к тем страшным дням. Как и все другие, он узнал во время заседания Национального собрания (ну, может быть, чуть раньше других депутатов - из переданной ему записки), что народ двинулся на Версаль.
- Будете ли вы также отрицать, что он оскорблял меня с трибуны - это общеизвестно?