- Будут ли они защищать нас до конца?
- Если они начнут стрельбу, ваше величество, то не прекратят ее вплоть до письменного распоряжения короля.
- Слышите, сударь? За пределами дворца нас окружают враги; но во дворце нам преданы все до единого.
- Это меня утешает, ваше величество; однако этого недостаточно.
- Знаете, доктор, вы слишком мрачно смотрите на вещи.
- Ваше величество показали мне все, что хотели; позволите ли вы мне проводить вас в ваши покои?
- Охотно, доктор; но я устала, дайте мне руку.
Жильбер склонил голову перед этой величайшей милостью, которую королева редко оказывала даже самым близким людям, особенно со времени своих несчастий.
Он проводил ее до спальни.
Войдя в свою комнату, Мария Антуанетта упала в кресло.
Жильбер опустился перед ней на одно колено.
- Ваше величество! - промолвил он. - Во имя вашего августейшего супруга, во имя ваших дорогих детей, ради вашей собственной безопасности в последний раз заклинаю вас воспользоваться имеющейся в ваших руках силой не для сражения, а для побега!
- Сударь, - ответила ему королева, - с четырнадцатого июля я мечтаю о том, чтобы король за себя отомстил; момент настал, так нам, во всяком случае, кажется: мы спасем монархию или похороним ее под развалинами Тюильри.
- Неужели ничто не может заставить вас отказаться от этого рокового решения, ваше величество?
- Ничто.
С этими словами королева протянула Жильберу руку для поцелуя, в то же время зна́ком приказывая ему встать.
Жильбер почтительно коснулся губами руки королевы и, поднимаясь, проговорил:
- Ваше величество! Позвольте мне написать несколько слов; дело представляется мне настолько срочным, что я не хотел бы терять ни минуты.
- Прошу вас, сударь, - сказала королева, жестом приглашая его пройти к столу.
Жильбер сел и написал следующие строки:
"Приезжайте, сударь! Королеве грозит смертельная опасность, если друг не уговорит ее бежать, а я полагаю, что Вы единственный друг, кого она могла бы послушать".
Он поставил подпись и написал адрес.
- Не будет ли с моей стороны любопытством, сударь, поинтересоваться, кому вы пишете? - спросила королева.
- Господину де Шарни, ваше величество, - ответил Жильбер.
- Господину де Шарни?! - побледнев и содрогнувшись, вскричала королева. - Зачем же вы ему пишете?
- Чтобы он добился от вашего величества того, к чему не могу склонить вас я.
- Граф де Шарни слишком счастлив, чтобы помнить о своих старых друзьях, оказавшихся в несчастье: он не приедет, - заметила королева.
Дверь отворилась: на пороге появился придверник.
- Только что прибыл господин граф де Шарни! - доложил лакей. - Он просит узнать, может ли он засвидетельствовать свое почтение ее величеству.
Смертельная бледность залила щеки королевы; она пролепетала нечто бессвязное.
- Пусть войдет! Пусть войдет! - приказал Жильбер. - Само Небо его посылает!
В дверях показался Шарни в форме морского офицера.
- О! Входите, сударь! Я как раз собирался отправить вам письмо.
Он подал письмо графу.
- Я узнал об опасности, грозившей вашему величеству, и поспешил приехать, - с поклоном проговорил Шарни.
- Ваше величество! Ваше величество! Заклинаю вас Небом, послушайтесь господина де Шарни: его устами говорит Франция!
Почтительно поклонившись королеве и графу, Жильбер вышел, унося в душе последнюю надежду.
XXV
НОЧЬ С 9 НА 10 АВГУСТА
С позволения наших читателей мы перенесемся в один из домов по улице Старой Комедии недалеко от улицы Дофины.
Во втором этаже этого дома проживал Фрерон.
Пройдем мимо его двери; напрасно мы стали бы к нему звонить, - он сейчас находится в третьем этаже, у своего приятеля Камилла Демулена.
Пока мы будем преодолевать семнадцать ступеней, отделяющих один этаж от другого, позвольте в двух словах рассказать о Фрероне.
Фрерон (Луи Станислас) был сыном знаменитого Эли Катрин Фрерона, подвергавшегося несправедливым и жестоким нападкам Вольтера; когда читаешь сегодня его критические статьи, направленные против автора "Орлеанской девственницы", "Философского словаря" и "Магомета", удивляешься тому, насколько верны замечания журналиста, сделанные им в 1754 году и совпадающие с нашими в 1854-м, то есть сто лет спустя.
Фрерон-младший - ему было тогда тридцать пять лет - был потрясен несправедливостями, совершенными по отношению к его отцу, не снесшему оскорблений и скончавшемуся в 1776 году в результате уничтожения хранителем печатей Мироменилем его "Литературного года"; Фрерон горячо воспринял революционные идеи, он выпускал или собирался выпускать в это время "Оратора народа".
Вечером 9 августа он находился, как мы уже сказали, у Камилла Демулена, где ужинал вместе с Брюном, будущим маршалом Франции, а пока - типографским мастером.
За столом вместе с ними сидели Барбару и Ребекки́.
Единственная женщина принимала участие в трапезе, чем-то напоминавшей ужин мучеников перед выходом на арену, носивший название свободной трапезы.
Женщину эту звали Люсиль.
Нежное имя, очаровательная женщина, оставившая по себе горестное воспоминание в анналах революции!
Мы не сможем проводить тебя в этой книге вплоть до эшафота, на который ты, любящее и поэтическое создание, пожелала подняться вслед за мужем; однако мы набросаем твой портрет двумя штрихами пера.
Один-единственный портрет остался после тебя, бедное дитя! Ты умерла так рано, что художник был вынужден, если можно так выразиться, перехватить твой образ на лету. Речь идет о миниатюре, виденной нами в восхитительной коллекции полковника Морэна, которая, несмотря на свою уникальность, разошлась по рукам после смерти этого замечательного человека, с такой щедростью предоставлявшего свои сокровища в наше распоряжение.
На этом портрете Люсиль предстает маленькой, хорошенькой шалуньей; есть нечто в высшей степени плебейское в ее очаровательном личике. В самом деле, дочь бывшего мелкого финансового служащего и прелестной женщины, как утверждают, любовницы министра финансов Террэ, Люсиль Дюплесси-Ларидон была, как и г-жа Ролан, незнатного происхождения.
Брак по любви соединил в 1791 году эту девушку с "анфан террибль", с этим гениальным мальчишкой по имени Камилл Демулен; по сравнению с ним Люсиль можно было назвать богатой.
Камилл, бедный, довольно некрасивый, косноязычный из-за заикания, помешавшего ему стать оратором, благодаря чему он стал великим писателем, как вам, разумеется, известно, совершенно покорил ее изяществом своего ума и добрым сердцем.
Камилл, хотя и придерживался мнения Мирабо, сказавшего: "Вам никогда не совершить революцию, если вы не избавите ее от христианства", все же венчался в церкви святого Сульпиция по католическому обряду; но в 1792 году, когда у него родился сын, он отнес его в ратушу и потребовал для него республиканского крещения.
Вот в этой квартирке третьего этажа в доме по улице Старой Комедии и составлялся, к великому ужасу и в то же время к большому удовольствию Люсиль, план восстания, который, по наивному признанию Барбару, за три дня до того был им в кармане нанковых кюлотов отправлен к прачке.
Барбару, не очень веривший в успех затеянного им самим предприятия и опасавшийся попасть в руки победившего двора, с простотой древних показал припасенный им заранее яд, приготовленный Кабанисом для него, как и для Кондорсе.
Перед началом ужина Камилл, веривший в успех не более Барбару, сказал, поднимая бокал и стараясь, чтобы его не слышала Люсиль:
- Edamus et bibamus, cras enim moriemur!
Однако Люсиль услышала его слова.
- Зачем ты говоришь на языке, которого я не понимаю? - упрекнула она мужа. - Я догадываюсь, о чем ты говоришь, Камилл! Можешь не беспокоиться, я не помешаю тебе исполнить свой долг.
После этих слов все заговорили свободно и в полный голос.
Фрерон был настроен решительнее других: все знали, что он был безнадежно влюблен, хотя никто не имел представления, кто эта женщина. Его отчаяние после смерти Люсиль выдало его роковую тайну.
- А ты, Фрерон, приготовил себе яд? - спросил Камилл.
- Если завтра мы потерпим неудачу, я погибну сражаясь! - отвечал тот. - Я так устал от жизни, что жду лишь повода, чтобы от нее избавиться.
Ребекки́ более других надеялся на успешный исход борьбы.
- Я знаю своих марсельцев, - сказал он, - ведь я сам их подбирал и уверен в них от первого до последнего человека: ни один не подведет!
После ужина хозяева предложили отправиться к Дантону.
Барбару и Ребекки́ отказались, сказав, что их ждут в казарме марсельцев.
Казарма находилась шагах в двадцати от дома Камилла Демулена.
У Фрерона была назначена встреча с Сержаном и Манюэлем в Коммуне.
Брюн договорился с Сантером, что переночует у него.
У каждого была своя особая связь с предстоящим событием.
Итак, все разошлись. Камилл и Люсиль пошли к Дантону вдвоем.
Обе четы были очень дружны; не только мужья, но и жены были привязаны друг к другу.
Дантон хорошо известен читателям: мы не раз вслед за великими мастерами, изобразившими его крупными мазками, были вынуждены возвращаться к его портрету.
А вот его жена менее известна; скажем о ней несколько слов.