Сантер оглянулся.
- Эге! - обрадовался он. - Доктор Жильбер!
- Который не забыл, - отвечал тот, - что вы один из тех, кто распахнул ему ворота Бастилии… Позвольте представить вас королеве, господин Сантер.
- Королеве? Меня представить королеве? - проворчал пивовар.
- Да, королеве. Вы отказываетесь?
- Да нет, отчего же! - отозвался Сантер. - Я сам собирался ей отрекомендоваться, но раз вы здесь…
- А я знаю господина Сантера, - заметила королева, - мне известно, что в голодный год он один накормил половину жителей Сент-Антуанского предместья.
Сантер от изумления так и застыл на месте. Задержав ненадолго смущенный взгляд на дофине и заметив, что по щекам малыша градом катится пот, он приказал, обращаясь к толпе:
- Да снимите же с малыша колпак: вы что, не видите: ему жарко!
Королева благодарно на него взглянула.
Склонившись к ней через стол, бравый фламандец сказал вполголоса:
- У вас нерасторопные друзья, ваше величество: я знаю таких, кто мог бы услужить вам гораздо лучше!
Час спустя толпа схлынула и король в сопровождении сестры возвратился в свою спальню, где его уже ждала королева с детьми.
Королева подбежала к супругу и бросилась ему в ноги; дети схватили его за руки; все обнимались словно после кораблекрушения.
Только тогда король заметил, что на голове у него по-прежнему красный колпак.
- A-а, я про него и забыл! - вскричал он.
Он сгреб его в кулак и с отвращением отбросил в сторону.
Молодой артиллерийский офицер лет двадцати двух наблюдал за происходящим, прислонившись к дереву на террасе со стороны Сены; он видел в окне, каких опасностей избежал король, каким унижениям он подвергался; однако эпизод с красным колпаком вывел его из равновесия.
- О! - прошептал он. - Будь у меня хотя бы тысяча двести солдат и две пушки, я быстро бы избавил несчастного короля от всех этих каналий!
Однако, поскольку у него не было ни тысячи двухсот солдат, ни двух пушек, он, не имея более сил выносить это отвратительное зрелище, удалился.
Этот молодой офицер был Наполеон Бонапарт.
XVII
РЕАКЦИЯ
Отступление из Тюильри было столь же печальным и тихим, сколь было шумным и пугающим вторжение во дворец.
Несколько удивляясь событиям этого дня, толпа говорила себе в утешение: "Мы ничего не добились, придется сюда вернуться".
Для угрозы эти слова были слишком сильными, для нового посягательства - слишком слабыми.
Те, кто пытался предсказать развернувшиеся события, судили о Людовике XVI по его репутации; они вспоминали, как он бежал в Варенн в лакейском сюртуке, и говорили друг другу: "Едва заслышав первые крики, Людовик XVI заберется в какой-нибудь шкаф, под стол или забьется за занавеску; его случайно ткнут шпагой, и можно будет повторить вслед за Гамлетом, полагающим, что он убил датского тирана: "Там крыса"".
А оказалось все совсем не так: никогда еще король не был так спокоен; скажем более того: он никогда еще не был так велик.
Оскорбление было неслыханным, но оно так и не смогло достичь высот смирения его величества. Его безмолвная твердость, если можно так выразиться, нуждалась во встряске, после чего она закалилась и стала крепче стали; вдохновленный чрезвычайными обстоятельствами, в которых он оказался, король пять часов подряд наблюдал, ни разу не побледнев, сверкавшие над его головой топоры и нацеленные в его грудь копья, шпаги, штыки; ни одному генералу не доводилось, быть может, в десяти сражениях, сколь бы ни были они опасны, подвергаться опасности, подобной той, которой подвергся король во время этого неспешного парада бунтовщиков! Все эти друзья убийств - Теруань, Сент-Юрюж, Лазовский, Фурнье, Верьер - отправлялись во дворец, твердо намереваясь расправиться с королем, но его неожиданное величие поднялось над бурей и заставило всех их выронить из рук кинжалы. У Людовика XVI был свой крестный путь; царственный "Ессе Homo" показался народу в красном колпаке, как Иисус Христос - в терновом венце, и, так же как Иисус, в ответ на хулу и поношение сказавший: "Я Христос!", Людовик XVI в ответ на оскорбления и проклятия повторил: "Я ваш король!"
Итак, вот что произошло. Носители революционной идеи, взламывая ворота Тюильри, полагали, что застанут там лишь безвольную и трясущуюся от страха тень монархии, но, к своему изумлению, увидели живую и непоколебимую средневековую веру! И в какую-то минуту стало очевидно, что столкнулись две силы: одна на излете, другая - на подъеме; это было так же страшно, как если бы на небосводе появилось два солнца, одно из которых поднималось, а другое садилось! Можно сказать лишь: оба они поражали своим величием и блеском; насколько искренни были требования народа, настолько же чистосердечен был отказ короля.
Роялисты были восхищены; так или иначе победа осталась за ними.
Когда от короля грубо потребовали подчиниться Собранию, он, готов был санкционировать один из декретов; но, зная теперь, что в этом случае он подвергается не меньшему риску, чем если бы отказался утвердить оба декрета, Людовик XVI наложил вето на оба.
Кроме того, монархия в этот роковой день 20 июня пала так низко, что, казалось, достигла дна пропасти и теперь ей не остается ничего иного, как выбираться оттуда.
Это и в самом деле выглядело именно таким образом.
Двадцать первого Собрание объявило, что ни одна группа вооруженных граждан не будет пропускаться за решетку дворца. Это значило выразить неодобрение, более того - осудить вчерашнее шествие.
Вечером 20-го Петион прибыл в Тюильри, когда самое страшное было уже позади.
- Государь, - обратился он к королю, - я только сейчас узнал, в каком положении находится ваше величество.
- Довольно странно, - заметил король, - ведь все это продолжается уже довольно долго!
На следующий день конституционалисты, роялисты и фейяны потребовали от Собрания применения закона военного времени.
Читателям уже известно, что первое его применение привело к событиям на Марсовом поле 17 июля прошлого года.
Петион побежал в Собрание.
Это требование, как говорили, было основано на том, что в городе возникают новые сборища.
Петион категорически заявил, что никаких новых сборищ никогда не существовало; он сказал, что ручается за спокойствие в Париже. Требование о введении закона военного времени было отвергнуто.
Выходя после заседания около восьми часов вечера, Петион отправился в Тюильри, чтобы успокоить короля относительно положения в столице. Его сопровождал Сержан; этот резчик гравюр, зять Марсо, был членом муниципального совета и одним из крупных полицейских чинов. К ним присоединились еще несколько членов муниципалитета.
Когда они шли через площадь Карусель, на них посыпались оскорбления со стороны кавалеров ордена Святого Людовика, а также конституционных и национальных гвардейцев; особенно яростно они набросились на Петиона; Сержан, несмотря на трехцветный шарф, получил удары в грудь и в лицо, в потом ударом кулака и вовсе был сбит с ног!
Как только Петиона ввели в королевские покои, он сразу же понял, что его ожидает настоящее сражение.
Мария Антуанетта бросила на него один из тех взглядов, на которые была способна лишь дочь Марии Терезии: ее глаза метали грозные молнии, сверкали ненавистью и презрением.
Король уже знал, что произошло в Собрании.
- Ну что же, сударь, - обратился он к Петиону, - итак, вы утверждаете, что в столице установлен порядок?
- Да, государь, - отвечал Петион, - народ высказал вам свои требования, теперь он спокоен и удовлетворен.
- Признайтесь, сударь, - продолжал король, переходя в наступление, - что вчера произошел большой скандал, а муниципалитет не сделал ни того, что должен был сделать, ни того, что мог бы сделать.
- Ваше величество! - возразил Петион. - Муниципалитет исполнил свой долг; об этом будет судить общественное мнение.
- Скажите лучше - вся нация, сударь.
- Муниципалитет не боится суда нации.
- А в каком состоянии пребывает Париж в настоящую минуту?
- Все спокойно, государь.
- Это неправда!
- Государь…
- Замолчите!
- Народный избранник не может молчать, государь, когда он исполняет свой долг и говорит правду.
- Хорошо, можете идти.
Петион поклонился и вышел.
Король был взбешен, лицо его перекосилось от злобы, так что даже королева, вспыльчивая женщина, горячая амазонка, испугалась.
- Боже мой! - шепнула она Рёдереру, когда Петион исчез. - Вы не находите, что король был слишком резок? Не боитесь ли вы, что его резкость может повредить ему в глазах парижан?
- Ваше величество, - отозвался Рёдерер, - никто не удивится, что король приказал замолчать подданному, проявившему неуважение к своему государю.
На следующий день король обратился в Собрание с письменной жалобой на неуважение к королевской резиденции, королевской власти и королю.
Затем он обратился с воззванием к своему народу.
Существовало, таким образом, как бы два народа: один народ бунтовал 20 июня, другому народу король на это жаловался.
Двадцать четвертого король и королева произвели смотр национальной гвардии и были восторженно встречены солдатами.
В тот же день директория Парижа временно отстранила мэра от должности.
Откуда взялась такая смелость?
Три дня спустя все объяснилось.