- Итак, я полагаю, государь, что декрет опасен для нации, для короля, для Национального собрания, но особенно для своих авторов: он послужит возмездием; однако, по моему мнению, у вас нет другого выхода, кроме как его санкционировать; этот декрет задуман с таким коварством, что я почти убежден, государь, в этом деле замешана женщина!
- Госпожа Ролан, не так ли? И почему женщины не занимаются прядением или вязанием, вместо того чтобы вмешиваться в политику?
- Что же вы хотите, государь! Госпожа де Ментенон, госпожа де Помпадур и госпожа Дюбарри отбили у них привычку к рукоделию… Декрет, как я вам уже говорил, задуман с большим коварством, он вызвал бурное обсуждение, был принят с воодушевлением - все просто ослеплены этим дурацким декретом; если вы и наложите на него вето, это вряд ли помешает его исполнению. Вместо разрешенных законом двадцати тысяч человек, которых можно будет усмирить, из провинций по случаю приближающегося праздника Федерации нахлынет без всякого декрета сорок тысяч человек, и они могут одним махом смести и конституцию, и Собрание, и трон!.. Если бы мы были победителями, а не побежденными, - понизив голос, продолжал Дюмурье, - если бы у меня был предлог назначить Лафайета главнокомандующим и отдать под его начало сто тысяч человек, я бы вам сказал: "Государь, не соглашайтесь!" Но мы проиграли и в войне с внешним врагом, и в борьбе с внутренними врагами, и потому я вам говорю: "Государь, соглашайтесь!"
В эту минуту кто-то поскребся в дверь.
- Войдите! - крикнул Людовик XVI.
Это был камердинер Тьерри.
- Государь, - доложил он, - господин Дюрантон, министр юстиции, просит ваше величество его принять.
- Что ему нужно? Узнайте, Дюмурье.
Дюмурье вышел.
В то же мгновение гобелен, висевший в проеме двери, что вела из кабинета короля в покои королевы, приподнялась и на пороге появилась Мария Антуанетта.
- Государь! Государь! - взмолилась она. - Не отступайте! Этот Дюмурье - такой же якобинец, как и все остальные. Не он ли напялил красный колпак? Что же касается Лафайета, то, как вам известно, я предпочитаю погибнуть, нежели быть спасенной им!
В эту минуту послышались приближающиеся шаги Дюмурье: гобелен вновь опустился, и видение исчезло.
XI
ВЕТО
Едва опустился гобелен, как в кабинет вошел Дюмурье.
- Государь, - сообщил он, - предложенный господином Верньо декрет о священниках только что принят Собранием.
- Да это заговор! - поднимаясь, вскричал король. - И как этот декрет звучал?
- Вот он, государь; господин Дюрантон вам его принес. Я подумал, что ваше величество окажет мне честь поделиться со мной вашим мнением, прежде чем мы станем обсуждать его на совете.
- Вы правы. Дайте мне эту бумагу.
Дрогнувшим от волнения голосом король прочел уже знакомый нам текст.
Едва кончив чтение, он скомкал бумагу и отшвырнул в сторону.
- Я никогда не санкционирую подобный декрет! - вскричал он.
- Прошу прощения, государь, но я опять не соглашусь с вашим величеством, - возразил Дюмурье.
- Сударь! Я могу еще проявить неуверенность в политических вопросах, - заметил король, - но в вопросах веры - никогда! В политике я руководствуюсь разумом, а разум может ошибиться; в вопросах веры я сужу по совести, а совесть - безупречный судия.
- Государь! - продолжал Дюмурье. - Год тому назад вы санкционировали декрет о присяге священнослужителей.
- Э, сударь! - воскликнул король. - Да у меня не было другого выхода!
- А ведь именно тогда, государь, вам следовало наложить вето; второй декрет - следствие первого. Первый послужил причиной всех зол во Франции, второй - это спасение от всех бед: он суров, но не жесток. Первый декрет был законом, касающимся религии: он покушался на свободу отправления культа; а этот - не более чем политический закон, затрагивающий вопросы безопасности и спокойствия королевства; он обеспечивает безопасность не приведенных к присяге священников и уберегает их от преследования. Вы их не только не спасете своим вето, но и лишите их помощи закона, вы способствуете тому, чтобы они становились жертвами, а французов толкаете на то, чтобы они стали их палачами. Мне представляется, государь, - простите мне солдатскую прямоту, - что после того, как вы (осмелюсь заметить, ошибочно) санкционировали декрет о присяге священнослужителей, вето, наложенное на этот второй декрет, способный остановить потоки вот-вот готовой хлынуть крови, будет на совести вашего величества; именно вы, государь, будете виновны во всех преступлениях, которые совершит народ.
- Каких же преступлений вы еще ждете от народа, сударь? Разве можно совершить бо́льшие преступления, нежели те, что уже совершены? - донесся чей-то голос из соседней комнаты.
Дюмурье вздрогнул при его звуке: он узнал металлический тембр и акцент королевы.
- Ах, ваше величество, - промолвил он, - я предпочел бы завершить этот разговор с королем.
- Сударь, - сказала вошедшая королева, горько улыбнувшись Дюмурье и бросив почти презрительный взгляд на короля, - я хочу задать вам только один вопрос.
- Какой, ваше величество?
- Вы полагаете, что королю следует и далее сносить угрозы Ролана, наглость Клавьера и проделки Сервана?
- Нет, ваше величество, - покачал головой Дюмурье, - я возмущен всем этим не меньше вас; я восхищаюсь терпением короля и, раз уж мы об этом заговорили, осмелюсь умолять его величество о полной смене кабинета министров.
- О полной смене? - переспросил король.
- Да; пусть ваше величество даст нам отставку всем шестерым и выберет, если сумеет найти, таких людей, которые не принадлежали бы ни к какой партии.
- Нет, нет, - возразил король, - я хочу, чтобы вы остались… вы и славный Лакост, ну и Дюрантон тоже; но окажите мне услугу и избавьте меня от этих троих наглых бунтовщиков, потому что должен признаться, сударь, моему терпению приходит конец.
- Дело это опасное, государь.
- Неужели вы отступите перед опасностью? - снова вмешалась королева.
- Нет, ваше величество, - покачал головой Дюмурье, - однако у меня есть свои условия.
- Условия? - надменно переспросила королева.
Дюмурье поклонился.
- Говорите, сударь, - разрешил король.
- Государь, - начал Дюмурье, - я подвергаюсь ударам трех мятежных группировок, на которые разделился Париж. Жирондисты, фейяны, якобинцы наперебой обстреливают меня; я полностью лишился популярности, а так как бразды правления можно хоть как-то удержать лишь благодаря поддержке общественного мнения, я смогу быть вам по-настоящему полезен лишь при одном условии.
- Каком же?
- Пусть будет объявлено во всеуслышание, государь, что я и двое моих коллег остались в кабинете министров ради того, чтобы были санкционированы оба только что принятых декрета.
- Это немыслимо! - вскричал король.
- Невозможно! Невозможно! - вторила королева.
- Вы отказываетесь?
- Мой самый страшный враг, сударь, - заметил король, - не навязал бы мне более жестких условий, нежели ваши.
- Государь, - отвечал Дюмурье, - клянусь честью дворянина и солдата, что считаю их необходимыми для вашей безопасности.
Обернувшись к королеве, он продолжал:
- Ваше величество! Если это не нужно вам самой; если бесстрашная дочь Марии Терезии не только презирает опасность, но по примеру своей матери готова идти ей навстречу, то вспомните хотя бы, ваше величество, что вы не одна: подумайте о короле, подумайте о своих детях; вместо того чтобы подталкивать их к пропасти, объединитесь со мной, чтобы удержать его величество на краю бездны, над которой повис трон! Если я считал необходимым одобрение обоих декретов еще до того, как ваше величество выразили свое пожелание освободиться от трех мешающих вам мятежных министров, - прибавил он, обращаясь королю, - судите сами, насколько необходимым я считаю это одобрение сейчас, когда речь идет об их отставке. Если вы согласитесь на нее, не одобрив при этом декретов, у народа будет две причины для неприязни к королю: он будет считать ваше величество врагом конституции, а отправленные в отставку министры станут в глазах общественности мучениками, и я не могу поручиться за то, что через несколько дней более серьезные события не будут угрожать вашей короне и вашей жизни. Предупреждаю вас, ваше величество, что я не могу, даже ради службы вам, пойти - не скажу против своих принципов, но против своих убеждений. Дюрантон и Лакост со мной согласны; однако я не уполномочен говорить от их имени. Но что касается меня, то я вам уже сказал, государь, и готов еще раз это повторить: я останусь в совете министров лишь в том случае, если ваше величество одобрит оба декрета.
Король сделал нетерпеливое движение.
Дюмурье поклонился и пошел к двери.
Король и королева переглянулись.
- Сударь! - остановила генерала королева.
Дюмурье замер.
- Подумайте сами, как тяжело королю санкционировать декрет, согласно которому в Париже соберутся двадцать тысяч негодяев, в любую минуту готовых нас растерзать!
- Ваше величество, - отвечал Дюмурье, - опасность велика, мне это известно; вот почему надо смотреть ей прямо в лицо, однако не следует ее преувеличивать. В декрете говорится, что исполнительные власти укажут место сбора этих двадцати тысяч людей, а среди них отнюдь не все негодяи; в нем также говорится, что военному министру вменяется в обязанность назначить туда офицеров и должным образом организовать эту массу.
- Да ведь военный министр - Серван!
- Нет, государь; с той минуты, как Серван подаст в отставку, военным министром буду я.
- Ах вот как! Вы? - переспросил король.
- Так вы возглавите военное министерство? - удивилась королева.