Поговаривали, что она была любовницей Сервана; она не опровергала этих слухов и, будучи чиста перед собой, лишь улыбалась в ответ на клевету.
Каждый день она видела, как ее супруг возвращается домой изможденным после борьбы; он чувствовал, что стоит на краю пропасти вместе со своим коллегой Клавьером, однако ничего еще не было известно наверное - все могло измениться.
В тот вечер, когда Дюмурье пришел предложить Ролану портфель министра внутренних дел, тот поставил свои условия.
- У меня нет ничего, кроме честного имени, - сказал он, - и я хочу, чтобы моя работа в кабинете министров не повредила моей репутации. Пусть на всех заседаниях совета министров присутствует секретарь и записывает мнение каждого: таким образом, будет понятно, изменю ли я хоть раз патриотизму и свободе.
Дюмурье согласился; он чувствовал необходимость прикрыть свое непопулярное имя жирондистским плащом. Дюмурье был из тех, кто всегда готов обещать, но исполняет обещания лишь в зависимости от обстоятельств.
Итак, Дюмурье не сдержал своего обещания, а Ролан тщетно требовал секретаря.
Не добившись ведения этих секретных протоколов, Ролан решил прибегнуть к помощи гласности.
Он основал газету "Термометр", однако и сам отлично понимал, что бывают такие заседания совета, когда немедленная огласка равносильна предательству родины.
Назначение Сервана было ему выгодно.
Но этого оказалось недостаточно: будучи нейтрализован генералом Дюмурье, совет бездействовал.
Законодательное собрание только что нанесло удар: оно распустило конституционную гвардию и арестовало Бриссака.
Вечером 29 мая Ролан возвратился домой вместе с Серваном и принес эту новость.
- Что сделали с распушенной гвардией? - поинтересовалась г-жа Ролан.
- Ничего.
- Так солдаты предоставлены самим себе?
- Да; их лишь обязали сдать синюю форму.
- Они завтра же наденут красные мундиры и превратятся в швейцарцев.
И действительно, на следующий день парижские улицы пестрели мундирами швейцарских гвардейцев.
Распущенная гвардия сменила форму, только и всего.
Она оставалась там же, в Париже, протягивая руки к иноземным державам, приглашая их поспешить, приготовившись распахнуть перед ними все двери.
Ни Ролан, ни Серван не видели способа помочь этой беде.
Госпожа Ролан взяла лист бумаги, вложила Сервану в руки перо и приказала:
- Пишите! "Предложение по случаю празднования четырнадцатого июля разбить в Париже лагерь для двадцати тысяч добровольцев…"
Не дописав фразы, Серван выронил перо.
- Король никогда не согласится! - заметил он.
- Стало быть, надо обратиться с этим предложением не к королю, а к Собранию; значит, вы должны потребовать этой меры не как министр, а как гражданин.
Перед Серваном и Роланом, точно при вспышке молнии, открылись необозримые горизонты.
- О, вы правы! - воскликнул Серван. - Благодаря этой бумаге, а также декрету о священнослужителях король у нас в руках.
- Теперь вы понимаете, не так ли? Духовенство - это контрреволюция и в лоне семьи, и в обществе; священники заставили прибавить к "Credo" фразу: "А те, кто заплатит налог, будут прокляты!" Пятьдесят присягнувших священников были зарезаны, их дома разграблены, их поля вот уже полгода как опустошены; пускай Собрание срочно составит декрет против священников-бунтовщиков. Дописывайте ваше предложение, Серван, а Ролан подготовит текст декрета.
Серван закончил фразу.
Ролан тем временем писал:
"Высылка мятежного священника за пределы королевства должна быть произведена в течение месяца в том случае, если требование будет выдвинуто двадцатью активными гражданами, поддержано жителями округа, утверждено властями; высылаемому будет выплачиваться три ливра в день в качестве подорожных вплоть до границы".
Серван прочитал свое предложение о лагере для двадцати тысяч добровольцев.
Ролан зачитал свой проект декрета о высылке священников.
Теперь вставал главный вопрос.
Действует король откровенно или готов на предательство?
Если король искренне поддерживает конституцию - он санкционирует оба декрета.
Если король предает нацию - он наложит вето.
- Я подпишу предложение о лагере как простой гражданин, - сообщил Серван.
- А Верньо выступит с предложением принять декрет о священниках, - в один голос заявили муж и жена.
На следующий день Серван отправил свое предложение в Собрание.
Верньо положил декрет в карман и пообещал вытащить его на свет, когда придет время.
Вечером того же дня Серван, как обычно, явился в Собрание.
О его предложении все уже знали: Ролан и Клавьер его поддерживали; Дюмурье, Лакост и Дюрантон были против.
- Идите, идите сюда, сударь! - вскричал Дюмурье. - Объясните свое поведение!
- Кому, простите? - не понял Серван.
- Королю! Нации! Мне!
Серван улыбнулся.
- Сударь, - продолжал Дюмурье, - вы сделали сегодня серьезный шаг.
- Да, я знаю, - согласился Серван, - чрезвычайно серьезный!
- Вы получили приказание короля действовать таким образом?
- Признаться, нет, сударь.
- Вы заручились мнением своих коллег?
- Не более, чем приказом короля, должен признать и это.
- Почему же вы поступили таким образом?
- Потому что я имею на это право как частное лицо, как гражданин.
- Значит ли это, что вы как частное лицо пользуясь правом гражданина, решились представить это подстрекательское предложение?
- Да.
- Отчего же вы прибавили к своей подписи звание военного министра?
- Я хотел дать понять Собранию, что как министр я готов поддержать то, чего требую как гражданин.
- Сударь! - заявил Дюмурье. - Так мог поступить лишь плохой гражданин и плохой министр!
- Сударь, - отвечал Серван, - позвольте мне самому судить о том, что касается моей совести; если бы я выбирал судью в столь щекотливом вопросе, я позаботился бы о том, чтобы его не звали Дюмурье.
Дюмурье побледнел и сделал шаг по направлению к Сервану.
Тот схватился за эфес шпаги, Дюмурье - тоже.
В это мгновение в зале появился король.
Он еще ничего не знал о предложении Сервана.
Все промолчали.
На следующий день в Собрании обсуждался декрет о сосредоточении в Париже двадцати тысяч федератов.
Короля потрясла эта новость.
Он вызвал Дюмурье.
- Вы мой верный слуга, сударь, - сказал он ему, - и я знаю, как вы защищали монархию, выступая против этого ничтожества Сервана.
- Я благодарю ваше величество, - отозвался Дюмурье; помолчав, он продолжал: - Известно ли королю, что декрет принят?
- Нет, - отвечал король, - однако это не имеет значения: я решил на этот случай использовать свое право вето.
Дюмурье покачал головой.
- Вы со мной не согласны, сударь? - удивился король.
- Государь, - отвечал Дюмурье, - вы не можете противостоять этой силе, вы вызываете подозрение у большей части населения; против вас направлены злобные выпады якобинцев, тонкая политика республиканцев; в нынешних условиях подобное решение с вашей стороны будет равносильно объявлению войны.
- Война так война! Я достаточно долго воюю со своими друзьями, пора объявить войну и врагам!
- Государь! В первом случае у вас десять шансов на победу, по втором - десять шансов проиграть!
- Разве вы не знаете, зачем они хотят собрать в Париже двадцать тысяч человек?
- Если ваше величество соблаговолит послушать меня хотя бы пять минут, я надеюсь не только доказать, что знаю их цель, но и предсказать последствия.
- Говорите, сударь, - промолвил король, - я слушаю.
Людовик XVI облокотился на ручку кресла, подпер рукой щеку и обратился в слух.
- Государь, - начал Дюмурье, - требующие принятия этого декрета являются не только врагами короля, но и врагами отечества.
- Вот видите! - перебил его король. - Вы и сами это признаете!
- Скажу больше: приведение этого декрета в исполнение может повлечь за собой огромные несчастья.
- Так что же?
- Позвольте, государь…
- Да, да, продолжайте!
- Военный министр виноват в том, что потребовал сосредоточить в окрестностях Парижа двадцать тысяч человек, в то время как наша армия ослаблена, наши границы оголены, наша казна пуста.
- Ну еще бы! Разумеется, он в этом виноват!
- Он не только виноват, государь: он еще поступает неосмотрительно, а ведь это гораздо хуже! Неосмотрительно выступать перед Собранием с предложением о сосредоточении недисциплинированной толпы, разжигая ее патриотизм, которым может воспользоваться первый же честолюбец!
- О, устами Сервана говорит Жиронда!
- Да, государь, - подтвердил Дюмурье, - однако воспользуется этим отнюдь не Жиронда.
- Этим воспользуются фейяны, не правда ли?
- Ни те ни другие: это будут якобинцы! Их влияние распространяется на все королевство, и из двадцати тысяч федератов девятнадцать могут оказаться их сторонниками. Таким образом, можете мне поверить, государь, авторы декрета будут опрокинуты самим декретом.
- Если бы я мог в это поверить, я бы почти утешился! - воскликнул король.