Странное совпадение! Спустя четырнадцать лет ребенок возвратился в тот же дом, где он увидел свет, где сделал первый вздох, откуда был похищен своим отцом!
Этот небольшой особняк, купленный Таверне-старшим в те времена, когда барон почувствовал некоторый достаток благодаря милостям королевы, был сохранен Филиппом де Таверне и оставался под присмотром старого привратника, которого прежние владельцы словно продали семейству Таверне вместе с домом. Жилище это служило временным пристанищем молодому человеку, когда тот возвращался из своих путешествий, или его сестре, когда она оставалась ночевать в Париже.
Проведя ночь у изголовья королевы и помня об их последней размолвке, Андре решила быть подальше от соперницы, рикошетом отсылающей ей все свои страдания, ибо какие бы сильные переживания та ни испытывала как королева, женские горести были для нее важнее.
Вот почему с рассветом Андре послала служанку в свой особняк на улице Кок-Эрон с приказанием приготовить павильон, состоявший, как помнит читатель, из передней, небольшой столовой, гостиной и спальни.
Когда-то Андре превратила гостиную в спальню для Николь, но после того как необходимость во второй спальне отпала, все комнаты вновь стали использоваться по назначению; новая служанка оставила нижний этаж хозяйке, наезжавшей не так уж часто и всегда в одиночестве, а сама поселилась в небольшой мансарде.
Итак, Андре извинилась перед королевой за то, что не может занимать соседнюю с ней комнату, и объяснила это тем, что королеве, испытывавшей недостаток в свободных комнатах, нужна поблизости скорее камеристка, нежели особа, не слишком тесно связанная со службой ее величеству.
Королева не стала удерживать Андре, вернее, попыталась удержать ее, но не более чем того требовал самый строгий этикет. Когда около четырех часов пополудни служанка Андре возвратилась доложить, что павильон готов, Андре приказала ей немедленно отправляться в Версаль и, собрав все вещи, какие она в спешке оставила в своих апартаментах, перевезти их на следующий день на улицу Кок-Эрон.
Вот так и случилось, что в пять часов графиня де Шарни покинула Тюильри, полагая, что она уже простилась с королевой, сказав ей утром несколько слов по поводу возвращаемой в распоряжение ее величества комнаты, которую графиня заняла на одну ночь.
Она вышла от королевы, вернее из смежной с ее спальней комнаты, и пошла через зеленую гостиную, где Себастьен ожидал отца; мальчик стал ее преследовать, она бросилась от него бежать, однако он успел вскочить вслед за ней в фиакр, заранее заказанный служанкой и ожидавший ее у входа в Тюильри во дворе Принцев.
Все складывалось таким образом, чтобы Андре почувствовала себя в этот вечер счастливой, и ничто не должно было нарушить ее счастья. Вместо ее версальских апартаментов или комнаты в Тюильри, где она не могла бы принять своего сына, столь чудесным образом вновь ею обретенного, или, во всяком случае, не могла бы целиком отдаться охватившей ее радости материнства, она находилась теперь в собственном доме, в скрытом от чужих глаз павильоне, где не было ни слуг, ни камеристки - одним словом, никого!
Вот почему с нескрываемой радостью она назвала упомянутый нами адрес, из-за которого мы, собственно говоря, и позволили себе сделать это отступление.
Часы пробили шесть, когда на крик кучера ворота распахнулись и фиакр остановился у дверей павильона.
Андре не стала ждать, пока кучер слезет с козел: она сама отворила дверцу и спрыгнула на нижнюю ступеньку крыльца, потянув за собой Себастьена.
Она торопливо расплатилась с кучером, дав ему едва ли ни вдвое больше, чем причиталось, затем вошла в дом, заперла за собой дверь и поспешила в комнаты, не выпуская руку мальчика.
На пороге гостиной она остановилась.
Комната освещалась лишь отблесками пламени в камине да двумя свечами на нем.
Андре усадила сына рядом с собой на козетку - там было светлее всего. Она едва сдерживала радость, казалось, не смела до конца поверить в нее.
- Ах, дитя мое, мальчик мой, - прошептала она, - неужели это ты?
- Матушка! - отвечал Себастьен с нежностью, которая спасительной росой опускалась на лихорадочно бьющееся сердце Андре.
- И здесь, здесь! - вскричала Андре, озираясь по сторонам и еще раз убеждаясь в том, что она находится в той самой гостиной, где дала Себастьену жизнь, и с ужасом взглянула на дверь комнаты, откуда он был похищен.
- Здесь? - повторил Себастьен. - Что это значит, матушка?
- Это значит, мой мальчик, что почти пятнадцать лет тому назад ты родился в этой комнате, и я благословляю милосердие Всевышнего, который спустя пятнадцать лет чудом опять привел тебя сюда.
- О да, чудом! - подхватил Себастьен. - Если я не испугался бы за жизнь отца и не пошел ночью в Париж один; если я не пошел бы ночью один, не заблудился и не стал ждать прохожего, чтобы спросить, по какой из двух дорог мне следует идти, и не обратился к господину Изидору де Шарни; если господин де Шарни меня не узнал бы, не предложил поехать в Париж вместе с ним, не провел меня в Тюильри - тогда я не увидел бы вас в ту минуту, когда вы проходили через зеленую гостиную, не узнал бы вас, не побежал вслед за вами, не догнал вас и, значит, не назвал бы вас своей матушкой! Ах, какое нежное слово! До чего приятно его произносить!
Когда Себастьен сказал: "Если я не испугался бы за жизнь отца" - Андре почувствовала, как у нее болезненно сжалось сердце, она закрыла глаза и запрокинула голову.
Услышав слова: "…если господин де Шарни меня не узнал бы, не предложил поехать в Париж вместе с ним, не провел меня в Тюильри" - она вновь открыла глаза, сердце ее успокоилось, она возблагодарила Небо, потому что это было настоящее чудо, что Себастьена привел к ней брат ее мужа.
Наконец, когда он проговорил: "…значит, не назвал бы вас своей матушкой! Ах, какое нежное слово! До чего приятно его произносить!" - она еще раз ощутила свое счастье и снова прижала Себастьена к груди.
- Да, да, ты прав, мой мальчик, - согласилась она, - очень нежное! Но только есть еще более нежное, быть может, - то, что говорю тебе я, прижимая тебя к своему сердцу: "Сын мой! Сын!"
Некоторое время были слышны лишь поцелуи, которыми мать осыпала лицо сына.
- Нет, невозможно допустить, чтобы все, что меня касается, осталось до такой степени покрыто тайной! - вдруг вскричала Андре. - Ты мне вполне вразумительно растолковал, как ты здесь оказался, однако я не понимаю, как ты мог меня узнать, почему ты за мной побежал, почему назвал своей матерью.
- Как я могу объяснить вам это? - отвечал Себастьен, с невыразимой любовью глядя на Андре. - Я и сам не знаю. Вы говорите о тайне. Да, в моей жизни все столь же таинственно, как и в вашей.
- Да ведь кто-нибудь, должно быть, сказал тебе в ту минуту, когда я проходила: "Мальчик, вот твоя мать!"
- Да… Мне подсказало сердце…
- Сердце?..
- Знаете, матушка, я вам кое о чем расскажу, это похоже на чудо.
Андре придвинулась к мальчику, устремив взгляд ввысь, словно благодаря Небо за то, что оно возвратило ей сына, и возвратило таким вот образом.
- Я вас знаю вот уже десять лет, матушка.
Андре вздрогнула.
- Неужели не понимаете?
Андре отрицательно покачала головой.
- Я вам сейчас объясню: мне иногда случается видеть странные сны - отец называет их галлюцинациями.
При упоминании о Жильбере, сорвавшемся с губ мальчика и, словно кинжал, вонзившемся Андре в самое сердце, она содрогнулась.
- Я вас видел много раз, матушка.
- Как видел?!
- Да во сне, как я вам только что сказал.
Андре вспомнила о кошмарах, преследовавших ее всю жизнь, одному из которых мальчик обязан был своим рождением.
- Вообразите, матушка, - продолжал Себастьен, - что, когда я был совсем маленьким, жил в деревне и играл с деревенскими ребятишками, я ничем от них не отличался и видел самые обыкновенные сны, но, стоило мне покинуть деревню и, миновав последние сады, оказаться на опушке леса, я чувствовал, что меня словно кто-то касается платьем; я протягивал руки, чтобы за него схватиться, но ощущал лишь пустоту: призрак отступал. Однако если сначала он был невидим, то потом, мало-помалу, становился видимым: в первую минуту он был похож на почти прозрачное облако, подобное тому, каким Вергилий окутал мать Энея, когда она явилась своему сыну на берегу у Карфагена; потом это облако сгущалось и принимало очертания человеческой фигуры, принадлежавшей женщине, - она скорее парила над землей, нежели шла по ней… Тогда неведомая дотоле непреодолимая сила влекла меня к ней. Она уходила в глубь леса, а я шел за ней, вытянув руки вперед, так же как она, без единого звука, потому что, несмотря на все мои попытки ее окликнуть, голос меня не слушался; я бежал за ней, а она не останавливалась, и я никак не мог ее догнать; так продолжалось до тех пор, пока то же чудо, возвещавшее мне о ее присутствии, не предупреждало меня о ее уходе. Призрак постепенно исчезал. Мне казалось, что эта женщина страдает не меньше меня из-за нашей разлуки, угодной Небу, потому что, удаляясь от меня, она продолжала оглядываться; я держался на ногах до тех пор, пока меня словно поддерживало ее присутствие, но стоило ей исчезнуть, как я в изнеможении падал на землю.
Эта двойная жизнь Себастьена, этот сон наяву слишком были похожи на то, что случалось переживать Андре, чтобы она не узнала себя в сыне.