Себастьен хотел, чтобы его незамедлительно проводили на улицу Сент-Оноре, в дом, где жил его отец. Однако Изидор возразил, заметив, что о судьбе доктора Жильбера, сменного королевского медика, должно быть лучше, чем где бы то ни было, известно у короля.
Мальчик, рассудительный не по возрасту, согласился с этим доводом.
Итак, он последовал за Изидором.
Несмотря на то что двор прибыл только накануне, в Тюильри уже успел установиться некоторый этикет. Изидора проводили по парадной лестнице в зеленую гостиную, едва освещенную двумя канделябрами, и придверник предложил ему подождать.
Весь дворец был погружен в полумрак. Так как во дворце жили до сих пор только частные лица, там никогда не было в достаточном количестве светильников, необходимых для парадного освещения - поистине королевской роскоши.
Придвернику поручено было узнать и о г-не графе де Шарни и о докторе Жильбере.
Мальчик сел на диван; Изидор принялся расхаживать взад и вперед.
Спустя десять минут придверник вернулся.
Господин граф де Шарни был у королевы.
Доктор Жильбер еще не появлялся; предполагали, что он в настоящую минуту находился у короля, но никто не мог за это поручиться, хотя дежурный камердинер отвечал, что король заперся у себя со своим доктором.
Однако, так как у короля было четыре сменных медика и один постоянный, никто точно не знал, с кем из докторов разговаривал король и был ли у него сейчас именно г-н Жильбер.
Если он там, ему передадут, что его кто-то ожидает в приемных королевы.
Себастьен вздохнул с облегчением: ему нечего было больше опасаться: его отец был жив и здоров.
Он подошел к Изидору поблагодарить за то, что тот привез его с собой.
Изидор обнял его со слезами на глазах.
Мысль о том, что Себастьен только что вновь обрел отца, заставляла его еще сильнее оплакивать своего брата, которого он потерял и уже никогда не увидит.
В эту минуту дверь распахнулась; придверник громко спросил:
- Господин виконт де Шарни?
- Это я! - выступая вперед, отвечал Изидор.
- Господина виконта просят пожаловать к королеве, - объявил придверник, пропуская виконта вперед.
- Вы меня дождетесь, Себастьен, не правда ли?.. - спросил Изидор. - Если, разумеется, доктор Жильбер меня не опередит… Помните, что я за вас отвечаю перед вашим отцом.
- Хорошо, сударь, - ответил Себастьен. - Еще раз прошу принять мою благодарность.
Изидор последовал за придверником, и дверь захлопнулась за ним.
Себастьен снова сел на диван.
Перестав волноваться за жизнь отца и за себя, будучи уверен в том, что доктор простит его, принимая во внимание его намерение, Себастьен вспомнил об аббате Фортье, о Питу и подумал о том беспокойстве, которое должны были они пережить: один - из-за его бегства, другой - из-за письма.
Он даже не понимал, каким образом - особенно при их задержках в пути - Питу не догнал их с Изидором, ведь стоило Питу лишь раздвинуть циркуль своих длинных ног, и он легко мог догнать почтовую лошадь.
По вполне естественной логике мышления, подумав о Питу, он перенесся мыслями в привычную обстановку: представил себя среди высоких деревьев, красивых тенистых аллей, увидел перед собой уходящий в синеющую бесконечную даль лес; потом постепенно вспомнил о странных видениях, посещавших его порой среди этих высоких деревьев, в глубине их зеленых куполов.
Он думал о женщине, которая столько раз являлась ему во сне и лишь однажды - так он, по крайней мере, полагал - наяву; это было в тот день, когда он гулял в Саторийском лесу: эта женщина неожиданно появилась, мелькнула и исчезла, будто облако, в прекрасной карете, уносимой парой великолепных коней.
Он вспомнил свое глубокое волнение, испытанное при виде ее, и, наполовину охваченный этой грезой, еле слышно прошептал:
- Матушка! Матушка! Матушка!
Вдруг дверь, закрывшаяся за Изидором де Шарни, распахнулась. На этот раз в ней появилась женщина.
Случилось так, что в этот момент глаза мальчика были устремлены на дверь.
Возникшее в ней явление до такой степени отвечало его мыслям, что, видя, как его мечта воплощается в живое существо, Себастьен вздрогнул.
Однако потрясение его было тем больше, что в вошедшей женщине соединились и его мечта, и реальность: это была и героиня его видений, и в то же время незнакомка, которую он видел в Саторийском лесу.
Он вскочил, словно подброшенный пружиной.
Губы его в изумлении разжались, глаза широко раскрылись, зрачки расширились.
Он задыхался и не мог произнести ни звука.
Не обратив на него никакого внимания, женщина величественно, гордо, высокомерно прошла мимо.
Внешне она казалась совершенно спокойной, однако нахмуренные брови, сильная бледность и учащенное дыхание указывали на сильнейшее нервное напряжение.
Она пересекла гостиную, отворила противоположную дверь и вышла в коридор.
Себастьен понял, что снова ее потеряет, если не поспешит за ней. В растерянности, словно для того, чтобы убедиться, что это не сон, он взглянул на дверь, в которую она вошла, потом перевел взгляд на дверь, через которую она вышла, и бросился за ней следом, успев заметить, как подол ее шелкового платья мелькнул за углом.
Она услышала, что кто-то идет за ней, и ускорила шаг, словно спасаясь от преследования.
Себастьен со всех ног бросился бежать по коридору: было темно, и он боялся, как бы дорогое его сердцу видение не исчезло, как в прошлый раз.
Заслышав приближающиеся шаги, она пошла еще быстрее и обернулась.
Себастьен радостно вскрикнул: это была она, она!
Увидев, что за ней бежит какой-то мальчуган, протягивая к ней руки, она, ничего не понимая, подбежала к лестнице и бросилась по ступеням вниз.
Едва она успела спуститься на один этаж, как Себастьен выбежал из коридора и бросился за ней с криками:
- Сударыня! Сударыня!
Его голос произвел на молодую женщину необычное действие, заставив затрепетать все ее существо: она почувствовала в сердце нечто вроде болезненной истомы, пробежавшей затем по всем ее членам, после чего ее охватила дрожь.
Однако, по-прежнему не понимая, что означает этот зов, и не отдавая себе отчета в своем волнении, она обратилась в настоящее бегство.
Но она лишь чуть-чуть опережала мальчика и потому никак не могла убежать от него.
Они почти в одно время оказались внизу.
Молодая женщина выбежала во двор, где ее ждала карета; лакей уже распахнул дверцу.
Она быстро поднялась и села.
Однако, прежде чем дверца захлопнулась, Себастьен проскользнул между лакеем и дверью и, ухватив беглянку за край платья, страстно припал к нему губами с криком:
- О сударыня! О сударыня!
Молодая женщина взглянула на славного мальчугана, так вначале ее перепугавшего, и более ласковым, чем это было ей свойственно, голосом, в котором, правда, еще чувствовались пережитое волнение и испуг, проговорила:
- Друг мой! Почему вы бежите за мной? Зачем вы меня зовете? Что вам угодно?
- Я хочу, - задыхаясь, отвечал мальчик, - я хочу вас видеть, я хочу вас поцеловать!
И совсем тихо, так, чтобы его могла слышать только она, он прибавил:
- Я хочу назвать вас своей матушкой!
Молодая женщина вскрикнула, обхватила голову мальчика обеими руками и, словно внезапно прозрев, притянула его к себе и прижалась к его лбу горячими губами.
Потом, словно испугавшись, что кто-нибудь придет отнять у нее этого ребенка, которого она только что вновь обрела, она втащила его в карету, толкнула в противоположный угол, сама захлопнула дверцу и, опустив стекло, приказала:
- Ко мне домой, улица Кок-Эрон, номер девять, первые ворота со стороны улицы Платриер.
Затем она обернулась к мальчику.
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Себастьен.
- Иди ко мне, Себастьен, иди сюда… вот так… дай прижать тебя к моему сердцу!
Потом она откинулась назад и, едва не теряя сознание, прошептала:
- Что же это за необычное ощущение? Может быть, это и есть счастье?
IX
ПАВИЛЬОН АНДРЕ
Всю дорогу мать и сын обменивались ласками.
Итак, это был ее ребенок (сердце ни на минуту в этом не усомнилось!), ее сын, похищенный в страшную ночь, полную страданий и бесчестья. Преступник не оставил тогда никаких следов, кроме отпечатков башмаков на снегу. И вот этот ребенок, которого она ненавидела и проклинала, пока не услышала первый его крик, пока не восприняла первый его плач; ребенок, которого она звала, искала, требовала, за которым ее брат, преследующий Жильбера, гнался до самого океана; ребенок, которого она оплакивала почти пятнадцать лет и уже не надеялась когда-нибудь увидеть, о котором она думала как о любимом, но уже усопшем человеке, как о дорогой тени, - вдруг этот самый ребенок оказался перед ней, там, где она меньше всего ожидала его увидеть, вдруг он каким-то чудом нашелся! Он чудом ее узнает, бежит за ней, преследует ее, называет ее матерью! Она может обнять его, прижать его к своей груди! Несмотря на то что он никогда ее раньше не видел, он любит ее сыновней любовью, так же как она его - любовью материнской. Впервые целуя сына, впервые прижимаясь к нему губами, не знавшими дотоле ничьих поцелуев, она переживает такую радость, какой была лишена всю свою жизнь!
Так, значит, существовало над головами людей нечто, кроме пустоты, где вращаются миры; так, значит, существовали в жизни не только случай и рок.
"Улица Кок-Эрон, номер девять, первые ворота со стороны улицы Платриер", - сказала графиня де Шарни.