Видится три принципиальных момента, которые могли это обусловить. Во-первых, это культурологический аспект (не секрет, что Л.С. Выготский пришел в психологию из литературоведения – литература же предлагает потрясающие открытые системы). Во-вторых, колоссальная, смелая и роковая для 30-х годов XX века ставка на методологию – работы Л.С. Выготского по "психологической причинности" по сути являются глубокой попыткой разобраться в точках обзора, их отношениях, в социальных допущениях, найти методологически выверенную точку обзора в индивидуальном человеке. Все это поистине восхищает. И наконец, третье, самое, быть может, странное объяснение – гениальность автора, научное мышление Л.С. Выготского "имманентно" целостно, и этим фактически все сказано.
Л.С. Выготского умер, не дожив и до сорока лет, разумеется, его потенциал был использован далеко не полностью. Но короткий отведенный ему жизненный срок, "колдовство" Марксовой диалектики и реакционные действия тех, кто заручился ее поддержкой, – все это препятствовало и рождению новой методологии, и новому взгляду на человека.
Итак, после того как фрейдовский баркас системности в психологии дал трещину, с одной стороны, поднял голову "эмпиризм", а с другой – системность перестали афишировать. Всплески системности в первой половине XX века не увенчивались успехом, а вот развитие всех частных направлений приветствовалось. После темного занавеса человеческого нутра, который приоткрыл психоанализ, мало кому еще хотелось рыться в "грязном белье". Популярность обрели подходы бихевиорального толка и когнитивная психотерапия. Устав от допущений, неопределенности и психоаналитической бездоказательности, бихевиоризм взял своеобразный реванш. Ученые отказались вообще думать о личности, назвали голову "черным ящиком" и сосредоточились на механизмах научения. Когнитивисты избавились от "личности" по умолчанию, переместив акцент на сознание, мыслительный процесс. Личность как производное социальных отношений позабылась, как будто потерялась. Впрочем, бихевиоризму было нетрудно подвергнуть анафеме "личность", потому что уже психоанализ дезавуировал феномен "личность", насытив последний инстинктами, влечениями и так далее. Когнитивистам и вовсе ничего более не оставалось, как перейти к практике мышления, вместо того чтобы рассуждать о его причинах, укорененных в личностных структурах.
Частный подход расцвел во всей своей красе. Рост технических средств и информационных программ позволил проводить огромные по масштабу эксперименты с колоссальными выборками, сложнейшими математическими расчетами. Уже и вся наука двигалась в этом направлении, накапливая эмпирические знания в ущерб системности подхода. Наконец, появилось странное по своей незаинтересованной обреченности убеждение, что человек – это нечто, чего в индивидуальном его бытии познать совершенно никак нельзя, но можно "понять" и "запротоколировать" ряд его сторон. Мол, можно описать его, используя мудреные понятия характеров, темпераментов, типов с бесчисленным количеством эмпирически подобранных типологий и так далее. Можно приписать ему многие характеристики, выстроить законы его поведения, рассчитать его интеллектуальную пригодность… и что этого будет вполне достаточно.
Да, человек индивидуален, а "чужая душа потемки", и никому-то не нравится, когда ему "в душу заглядывают", даже если заглядывают с благими намерениями. Вместе с тем ведь остается и другой путь: можно успешно выполнять социально-экономический заказ – профессионально-психологический отбор, психологическая оценка разного рода больных, прогнозирование социальных и семейных отношений, бизнес-консалтинг. Были созданы сотни шкал и типологий, человека уже можно даже "распять" на этих шкалах. Однако, несмотря на столь широкомасштабное наступление по всему фронту, мы не можем ни помочь отдельно взятому человеку, ни понять, как он будет действовать, как вести себя в конкретной ситуации. И – а это, наверное, самое обидное – мы до сих пор не понимаем, что есть человек. Но что такое психология без ответа на этот основной вопрос?
Самое страшное – это иллюзия целостности. Можно называть интегративный подход целостным, но ведь это не сделает его менее интегративным. Впрочем, иллюзию целостности таким образом создать можно. Она, с одной стороны, даст нам ощущение того, что мы достигли всего принципиально возможного и теперь можем, никуда более не торопясь, лишь "углублять свое знание в частностях". Это, разумеется, полностью исключает возможность нового, непредвзятого, оригинального взгляда. А с другой стороны, иллюзия целостности фактически развязывает нам руки – мы теперь якобы все знаем, личность являет собой направленность, приобретенный опыт и индивидуально-психологические особенности, поэтому мы сейчас все измерим, от IQ до сексуальных претензий, а потом… Личность, подобно пожарному брезенту, растягивается и натягивается множеством рук между множества точек, и все ждут, что кто-то сейчас откуда-то прыгнет, но никто почему-то не прыгает.
А тем временем, чтобы не тратить его даром, в отсутствие того, кто должен, как мы выразились – "прыгнуть", создается бесчисленное множество частных закономерностей, формулируется такое несметное количество терминов, что в результате эту вакханалию результатов научного познания просто невозможно синтезировать, с ней невозможно работать. В случае же частных теорий на какой-то из позиций делается упор, брезент растягивается неравномерно и рвется! Как "заиграет" некая установленная для всех людей закономерность у индивидуальной конкретной личности, мы не знаем. А иллюзия целостности есть, и мы выносим решение.
Может показаться, что мы сгущаем краски, но совершенно очевидно, что единого представления о человеке в науке до сих пор нет, а человек един. Никто не работает в рамках какой-то одной психологической теории, поскольку все "практики" понимают, что одной теории, одного взгляда и средств – недостаточно. Распространено парадоксальное, фактически общее мнение, что каждый специалист, работающий с человеком, должен в результате этой работы создать свой собственный, пригодный только для него некий индивидуальный образ-модель человека, а также систему понятных ему – этому специалисту – принципов работы с пациентом (клиентом). Что в таком случае психологическое и психотерапевтическое образование, становится непонятно. Да и потом, это достаточно странно – проводить эксперименты на людях (а получается, что каждый специалист должен будет поставить их по нескольку сотен), которые в общем-то обратились за помощью, – настоящие живые люди с настоящими проблемами, которые нуждаются в помощи уже здесь и сейчас.
Разрыв практики с теорией достиг в психологии удивительного размаха, словно ничего и не связывает рассуждений о человеке с самим человеком и психологической помощью ему. А задача психолога, конечно, не в одной только оценке состояния человека и использовании батареи психологических тестов, его задача – это оказание фактической помощи в сохранении самого дорогого, что есть или было когда-то у человека, – радости жизни. Не проблема рассчитать по Кетеллу психологический тип. Вопрос "Как жить?" (а в нашей нынешней ситуации он зачастую звучит уже почти в классической формулировке: "Жить или не жить?") – это не тип, это конкретная, требующая профессионального действия ситуация. Но нет ни приложимой к практике теории, ни отработанного в деталях метода работы, ни эффективного образования. Где уж тут сгущать краски?
Кроме всего прочего, положение в психологии еще и существенно осложнено все нарастающим технократизмом: техники, превалирующие над теорией, – это проблема, как и всякие лекарства в отсутствие серьезного этиопатогенетического исследования и правильно установленного диагноза.
Сейчас же происходит манипуляция подходами, их результатами. В норму вошла неопределенность, а то и фактическая подмена терминов, понятий. Мы перестали следить за тем, идет ли речь о действительных исследованиях или об их профанации. Яркие слова – бессознательное, архетипы, комплексы и так далее по списку – затмили собой реально существующие человеческие ситуации, индивидуальности, а авторам этих понятий показалось, что они не исследователи и не помощники человека на его собственном индивидуальном пути, но некие хранители человеческих душ и великой всезнающей науки о них. Точки обзора оказались факелами в руках затейливых "фокусников" от психологии. Социальные допущения стали не дополнением, а настоящей основой для ряда теорий. Индивидуальное благополучие пациентов (клиентов) было принесено в жертву социальному. Личность, так и оставшаяся загадкой, перестала быть интересной. И разумеется, в такой ситуации, при таком отношении к науке и практике и главное – к самому человеку, обратившемуся за помощью, стали рождаться психологические монстры, или, даже лучше сказать – своеобразные психологические зомби, подобные учениям Дейла Карнеги и Рона Хаббарда.
Разумеется, указанные психологические "зомби" не лишены интересных и заслуживающих внимания мыслей. Но те воззрения, которые были положены в их основу, не считая всевозможных методологических ошибок, оказались подчас просто бесчеловечными. Кто-то может сказать, что это не научные направления популизма и не стоит уделять им пристального внимания и вообще все не так страшно. Совершенно верно, но недооценивать того колоссального влияния, которое оказывает подобная литература, нельзя. Она опаснее любых шаманов и колдунов, ныне столь популярных, потому что эти теории наукообразны. Возникают пусть и псевдонаучные, но системы, им верят психически и интеллектуально сохранные люди. Кто-то может возразить, что, мол, авторы ратуют за системность, а когда им ее преподносят на блюдечке с золотой каемочкой, они привередничают. Нет, речь идет о настоящих, глубоких и серьезных методологических ошибках, о которых нельзя умалчивать.