Здесь, в кулуарах конференции, моя добрая знакомая с кафедры русистики Милуше Задражилова представила меня Анастасии Васильевне Копшивовой и потребовала, чтобы я выслушал её рассказ. Тут же у здания Клементинума – знаменитой Славянской библиотеки – я познакомился с Владимиром Николаевичем Быстровым, основавшим в начале 90–х общество "Они были первыми", которое так и называют здесь обществом Быст-рова, и он тоже согласился поговорить. Быстров и Копшивова – дети русской эмиграции в Праге, они родились здесь в середине 30–х годов, и общество занимается судьбой их отцов и дедов, вывезенных в советские лагеря в мае-июне 1945–го. А тут по совпадению в те же дни оказался в родном городе Сергей Давыдов, мой друг-пушкинист из американского Вермонта. Десять лет назад при знакомстве он поразил меня известием, что он внук Альфреда Людвиговича Бема, прекрасного филолога, чьи работы я очень люблю и немного писал о нём (в 1991 г. в "Вопросах литературы", № 6, появился составленный Ириной Сурат и мной первый у нас в отечестве очерк его биографии, в том числе основанный на архивных материалах РГАЛИ и ГАРФ'а). Прага была вторым после Парижа центром литературной жизни в эмиграции, а А. Л. Бем был душой и центром этой жизни. Семинарий по Достоевскому и четыре ценнейших сборника работ участников семинария, и прежде всего его самого, "Скит поэтов", где 17 лет он пестовал молодых литераторов, много десятков статей о живой современной литературе в газетах и журналах Варшавы, Парижа, Берлина (они недавно собраны усилиями пражских изыскателей и изданы книгой – "Письма о литературе", Прага, 1996) – всё это Бем. В мае 1945–го этот мирный филолог стал одной из первых жертв нашего СМЕРШ'а. Сергей Давыдов родился в Праге двумя месяцами позже и деда не знал; но и отца он потерял тогда же и впервые увидел его много лет спустя на историческом повороте, к которому двенадцатилетним мальчиком неожиданным и почти гротескным образом оказался приближен. Рассказ Сергея я выслушал в одной из пражских пивных как трагическую рождественскую сказку, и он естественно подключился к историям, поведанным его старшими товарищами по судьбе. Всё это человеческие истории, ставшие звеньями исторического сюжета, в центре которого май 45–го, предыстория восходит к 1920 году, а эпилогом стал 1968–й (те же годы, что роковым образом замешались и в тютчевский сюжет моего доклада). Получившийся текст – это не интервью, потому что не было такой цели, а сложившийся из непроизвольных рассказов, кратко и, к сожалению, наспех записанных, как бы общий жизненный текст судьбы дедов, отцов, детей и внуков пражской русской эмиграции. Мне кажется нужным сохранить, хотя бы отчасти, естественную драматургию разговоров, и поэтому я позволяю себе оставить в тексте реплики и вопросы к рассказчикам мои и Милуше Задражиловой. Имена беседовавших в сокращении: А. В. – Анастасия Васильевна Копшивова-Вуколова; В. Б. – Владимир Быстров; С. Д. – Сергей Давыдов; М. З. – Милуше За-дражилова; С. Б. – Сергей Бочаров.
А. В.: Это история типичной эмигрантской семьи. Мой отец попал в Прагу с греческого архипелага, с острова Лемнос, где, как и на Галлиполи, скопились в бедственном положении и в большой тесноте части Добровольческой армии после эвакуации из Крыма и Новороссийска в 1920 году, где начались эпидемии, они гибли от малярии. На Лемносе очутилось казачье ополчение, красновские казаки. И тут правительство новой Чехословацкой республики объявило им в помощь Русскую акцию.
С. Б.: Расскажите об этом.
А. В.: Это было решение на государственном уровне, не на уровне каких-то благотворительных обществ и благодеятельных дам. Это было решение президента Т. Масарика и премьера К. Крамаржа, ну, конечно, это было демократическим образом проведено через парламент. Чешское правительство решило, что поддержит именно этих молодых, которые сидели там на острове, даст возможность им получить образование. И эти люди, будущие студенты, это и была основная часть пражской эмиграции. У вас теперь полюбили нашу эмиграцию, но всё больше интересуются теми, кто попал сюда позже, кто составил себе имя ещё в прежней России, ну, Цветаева, Кондаков, Кизеветтер, Лос-ский… Но эти высланные в 1922–м – это была сравнительно небольшая группа, если её сравнить с массовым потоком, который ушёл из России в 20–м году. Это был основной состав эмиграции, а не элита, которую и знают у вас в основном. Эти галлиполий-цы, лемносцы. Все эти молодые и безвестные, года рождения 1890–го с чем-то, больше даже 1895-99–х, сейчас их столетия отмечаются. Вот увидите, в библиотеке (Славянской) выставка к столетию пражского писателя грузинского происхождения – Константина Чхеидзе, он у вас неизвестен, кажется. Вот на кладбище Ольшанском, мы пойдём туда, будут видны эти годы рождения. И ещё в списках арестованных в 45–м г. видно, сколько было им лет тогда. Так что судьба моей семьи с этим слоем связана, судьба моего отца. 1896 года рождения, Вуколов Василий Андреевич. С верхнего Дона родом, со станицы Усть-Медведицкой.
С. Б.: Я тоже как бы с Дона. Т. е. не я, а отец, я родился в Москве. А бабушка тоже была из станицы, из какой, я не знаю.
А. В.: Надо знать. Значит, сидел отец на Лемносе, а когда позвали ехать учиться в Чехословакию, он поехал. Он начал учиться в Ростове, в какой-то школе сельскохозяйственного направления, но тут эта смута, и кончить не успел. А в Праге открыли русский институт сельскохозяйственной кооперации, с русскими профессорами, русским директором, на русском языке, и это давало возможность восстановить навыки, потерянные за 4 года. По фронтам, по Лемносам – забыли, как работать с книгой и мирно заниматься, это во-первых, а во-вторых, это была подготовка к высшему заведению чешскому, чтобы уровень знаний набрать, ну, и конечно, язык.
С. Б.: А как осуществлялась практически и технически эта акция, как казаки узнали, что можно ехать в Чехословакию?
А. В.: А это главнокомандующий, т. е. Врангель, сделал appel, как по-русски это?
С. Б.: Призыв, обращение.
А. В.: Вот, обращение, просьба к международному сообществу, к Красному кресту, к государствам, как-то помочь, принять его солдат. Его же это были солдаты, он за них отвечал. И не могли же они там сидеть на Лемносе вечно в малярии.
С. Б.: Значит, инициатива исходила от Врангеля?
А. В.: Да, от него. И чехословацкое общество отозвалось тем, что организовало Русскую вспомогательную акцию. Некоторые государства ответили: да, мы возьмём их солдатами, пусть за нас воюют, – Югославия (это было тогда королевство Сербо-Хорватия), Албания. А Чехословакия сказала: нет, пусть они позабудут эти шашки, шинели, папахи, мы берём их учиться, если они хотят, не заниматься политикой, мы дадим деньги на их образование – на 5 лет. Это было рассчитано на 5 лет, эта Русская акция, но на самом деле длилось дольше.
С. Б.: Это были стипендии?
А. В.: Это были стипендии, кроме того государство содержало общежития, столовые, а также русскую печать, типографии, чтобы можно было издавать учебники, книги. Это были большие деньги. И кроме этих будущих студентов приглашали и русскую профессуру, представителей русской интеллигенции, которые были нужны, чтобы учить.
С. Б.: А откуда брали этих русских учителей?
А. В.: Их довольно много сидело уже в других странах. Конечно, прибыли позднее на пароходах, но и раньше уходили через Финляндию, сидели в этих лимитрофных государствах, которые стали самостоятельными. И был призыв к интеллигенции ехать в Прагу и здесь заняться своей работой. В общем, отец после русского кооперативного института кончил чешскую высшую школу технического направления, специализировался по ботанике, писал студенческую работу на тему: Влияние разлития Дона на травяной покров.
С. Б.: Значит, здесь, в чешской школе, он занимался родным краем?
А. В.: Да, а потом пошло исследование трав в Чехии. В чешском земледельческом институте заведовал потом отделом лугов и пастбищ, славился как лучший знаток микроскопической техники при исследовании трав. В 1940 г. получил премию Праги за работу о пражских газонах, садах и парках. В 1947–м он умер, 45–й год его не коснулся прямо. Это судьба отца, судьба матери несколько другая, и это связано с её отцом, моим дедом. Она урождённая тоже с верхнего Дона, из станицы Урюпинской. Там мой дед, её отец, был директором мужской гимназии.
С. Б.: Понятно, как из Добровольческой армии уходили в эмиграцию, но такой мирный человек, как ваш дед, как он там очутился?