– Зачем… Да посмотреть на вас свободно, перекинуться словом. Ведь это пытка… вы меня мучите… Лидия, придёте? – страстно придавливая к своим дрожащим ногам её выпуклое, упругое и тёплое бедро, повторил он.
Лида дрожала. Этот вопрос он предлагал ей уже не в первый раз, и всегда в ней что-то начинало томиться и дрожать, делая её слабой и безвольной.
Ей было мучительно хорошо и страшно. Вокруг всё странно и непонятно изменилось: луна была не луна и смотрела близко-близко, через переплёт террасы, точно висела над самой ярко освещённой лужайкой; сад, не тот, который она знала, а какой-то другой, тёмный и таинственный, придвинулся и стал вокруг. Голова медленно и тягуче кружилась. Изгибаясь со странной ленью, она освободилась у него из рук и сразу пересохшими, воспалёнными губами с трудом прошептала:
– Хорошо…
И от прикосновения их ног, жгучего, как раскалённое железо, ещё гуще поднялся вокруг тёплый, душный, как сон, туман. Всё гибкое, нежное и стройное тело Лиды замирало, изгибалось и тянулось к нему. Ей было мучительно хорошо. И, пошатываясь, через силу ушла в дом, чувствуя, как что-то страшное, неизбежное и привлекательное тянет её куда-то в бездну.
– Это глупости… это не то… я только шучу… Просто мне любопытно, забавно… – старалась она уверить себя, стоя в своей комнате перед тёмным зеркалом и видя только свой чёрный силуэт на отражающейся в нём освещённой двери в столовую. Она медленно подняла обе руки к голове, заломила их и страстно потянулась, следя за движениями своей гибкой тонкой талии и широких выпуклых бёдер.
Зарудин, оставшись один, вздрогнул на красивых, плотно обтянутых ногах, потянулся, страстно зажмурившись, и, скаля зубы под светлыми усами, повёл плечами. Он был привычно счастлив и чувствовал, что впереди ему предстоит ещё больше счастья и наслаждения. Лида в момент, когда она отдастся ему, рисовалась так жгуче и необыкновенно сладострастно хороша, что ему было физически больно от страсти.
Сначала, когда он начал за ней ухаживать, и даже тогда, когда она уже позволила ему обнять и поцеловать себя, Зарудин всё-таки боялся её. В её потемневших глазах было что-то незнакомое и непонятное ему, как будто, позволяя ласкать себя, она втайне презирала его. Она казалась ему такой умной, такой непохожей на всех тех девушек и женщин, лаская которых он горделиво сознавал своё превосходство, такой гордой, что, обнимая её, он замирал, точно ожидая получить пощёчину, и как-то боялся думать о полном обладании ею. Иногда казалось, будто она играет им и его положение просто глупо и смешно.
Э. Б. Лейтон "Просьба"
Дж. Годвард "Да или нет?"
Дж. Э. Милле "Да!"
Но после сегодняшнего обещания, данного знакомым Зарудину по другим женщинам странным срывающимся и безвольным голосом, он вдруг неожиданно почувствовал свою силу и внезапную близость цели и понял, что уже не может быть иначе, чем так, как хочет он. И к сладкому томительному чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться оттенок злорадности, что эта гордая, умная, чистая и начитанная девушка будет лежать под ним, как и всякая другая, и он так же будет делать с нею что захочет, как и со всеми другими.
И острая жестокая мысль стала смутно представлять ему вычурно унижающие сладострастные сцены, в которых голое тело, распущенные волосы и умные глаза Лиды сплетались в какую-то дикую вакханалию сладострастной жестокости. Он вдруг ясно увидел её на полу, услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и, вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову. Золотые круги сверкнули у него в глазах.
(Михаил Арцыбашев "Санин")
Алина, думая о наказании Шемиота, также согнулась и также вся затрепетала от нервного щекотания, стыда, страха и ожидания. Она спрятала лицо в шёлковую диванную подушку, сборки которой кололи её щеки.
С. де Вос "Наказание Амура"
Он посулил ей наказание… Как это будет? Не окажется ли он чересчур мягким? Не испугается ли он её криков? Она не могла тронуть слезами мисс Уиттон, а его? Будет ли он наслаждаться её стыдом и болью? Положит ли он её на кушетку или на колени? Или он велит ей самой лечь и поднять платье? Позволит ли её рукам быть закинутыми за голову, или же он возьмёт их в свои? Велит ли он молчать? Будет сечь он быстро, резко, или с паузами, как мисс Уиттон? О, Боже! Она сходит с ума. Боже, сжалься надо мною!..
Она начала рыдать, проникаясь иллюзией, что её сечёт Шемиот, вся в поту, несчастная, безумная и сладострастная. <…>
Она стояла не двигаясь, всё время глядя на его тонкие, белые пальцы, на изумруд, на увеличивающееся количество веток, и чувствовала, что ещё никогда, никогда она не любила так Шемиота, как в эту минуту.
Она сказала, запыхаясь:
– Вы хотите? Вы хотите?
– Я вас высеку сейчас, Алина. Это решено.
Она вздрогнула, теряясь все более и более и пугаясь того, что его слова так волнуют её душу.
Спокойствие Шемиота походило на спокойствие неба и земли.
Не веря тому, что он простит её, и не вполне веря самой себе, она повторила несколько раз:
– Умоляю вас, пожалейте меня, умоляю…
Он пожал плечами.
У. Этти "Обнажённый со связанными руками"
Она убежала в комнату. Здесь она села и не знала, что с собой делать. Вихрь мыслей, протестующих и ликующих, пронёсся в ней. К нестерпимому, одуряющему стыду, перед которым побледнело всё, что до сих пор пережила она, щедро примешивалась тайная радость, волнующая и блаженная. Ведь она ждала наказания, она знала… Мечты станут действительностью…
(Анна Мар "Женщина на кресте")
У меня было желание.
Желание моё было – бич. <…>
Желание бича!..
Бич с высоким гнутким стволом, с тонким стройным перегибом и тонким, длинным и крепко сплетённым ремнём.
Я чувствовала его в руке, знала упругие толчки тростникового ствола о сжатые мои пальцы, видела перед собою стройную его линию высоко вверх и перегиб, из которого, конечно, не могла торчать острая палочка, как всегда из моих игрушечных кнутиков.
И отуманило меня с того счастливого утра, когда я катала среди пахучих весенних зеленей свою первую любовь, – родившееся во мне моё желание.
Махала порожней рукой, сжатою в кулак, так решительно вперёд, сухим взмахом, и вдруг принимала руку в локте ловким толчком назад. Тогда я слышала, как сухо и остро щёлкал вожделенный бич шёлковою кисточкой на конце тонкого ремня и ремень, длинный, искусно крученный, резал, зикнув и свистнув, воздух. И глаза мои, даже закрытые в наслаждении и остром страхе, видели, как прял ушами, ужаленный звуком, осёл, хлестал хвостом, всем серым телом подаваясь вперёд, и я откидывалась, переламываясь в стане, как от резкого толчка моей карфашки.
О. Бёрдсли "Ювенал, бичующий женщину"
Я стала жить своим желанием.
Из деревни я привезла моё желание в город. Как паутина мягкая, тонкая, но липкая, оно обмотало мне мозг и сердце.
Я жила сквозь своё желание.
Оно было так красиво. Зазывало с такою гибкою силою. Казалось недостижимым и неизбежным. И что бы я ни делала, ни думала, ни говорила – рука сжимала чуткий тростник, линия лёгкого, стройного перегиба гнулась в глазу, и, вздрагивая, я ловила слухом острый, сухой, как выстрел, треск бича.
(Лидия Зиновьева-Аннибал "Чёрт")
Кошмарная была ночь для многих. Холодным ужасом она всю овеяла жизнь, и тяжёлую бросила на души ненависть ко всей земной жизни, томящейся под властью горящего в небе Змея, ликующего о чём-то. О чём? О том ли, что все мы, люди на этой земле, злы и жестоки и любим истязать и видеть капли крови и капли слёз?
Жёсткое сладострастие разлито в нашей природе, земной и тёмной. Несовершенство человеческой природы смешало в одном кубке сладчайшие восторги любви с низкими чарами похоти, и отравило смешанный напиток стыдом, и болью, и жаждою стыда и боли. Из одного источника идут радующие восторги страстей и радующие извращения страстей. Мучим только потому, что это нас радует. Когда мать даёт пощёчину дочери, её радует и звук удара, и красное на щеке пятно, а когда она берёт в руки розги, её сердце замирает от радости.
(Фёдор Сологуб "Капли крови")
Ф. М. Браун "Стадии жестокости"
Д. Ф. Уотс "Выбор"